Начались трения между аковцами и людьми из Гарди Людовой, которых обвиняли, что они «прислужники москалей». До боевых столкновений дело не дошло, но мордобои случались. По городу ходили упорные слухи, что какие-то люди их АК начали расстреливать освобожденных из концлагеря евреев. А как же! Вольная Польша без жидов и москалей. Про Красную Армию как-то вообще мало говорили. По какой-то причине все надежды возлагались на Лондон. Дескать, Англия нам поможет. Мысловский никак не мог понять — каким же образом она сможет помочь повстанцам — но спорить с людьми, находящимися в состоянии эйфории, — дело безнадежное.
А Красная Армия не подходила. Черт ее поймет, почему. То ли завязла и не смогла прорвать немецкую оборону, то ли еще по каким причинам. Но ведь война — она на то и война. Наступление останавливается тогда, когда нет больше сил наступать.
А потом началось немецкое наступление. И тут сразу выяснилась цена командованию АК. Собственно, никакого руководства действиями повстанцев и не было. Да и быть не могло при таком уровне организации. В штабе понятия не имели — кем руководить и как руководить. Речь не шла о каких-то продуманных действиях — все получалось, как получалось. Надо держаться — и все тут. Теперь уже «Монтер» не цедил надменно слова, когда разговаривал с Мысловским. Чем дальше, тем больше в его голосе было отчаяния.
— Так когда подойдут ваши войска?
А войска не шли. Севернее Варшавы части Войска Польского на голом героизме сумели форсировать Вислу и захватить два плацдарма. Но сил развить наступление у них так и не оказалось. Впрочем, вскоре рация была разбита и связи не стало.
А немцы давили не спеша, но грамотно и упорно. Они не торопились. Видимо, знали, что опасаться удара русских им не нужно. По улицам ползли танки, вслед за которыми двигались пехота и огнеметчики, которые заливали горящим бензином дома, из которых повстанцы вели огонь. А у аковцев практически не было никаких противотанковых средств. Да и если б были — немногие умели ими пользоваться. Ведь кто они были, эти повстанцы. Среди них имелось очень немного людей, имеющих военный опыт. Большинство же только во время восстания впервые участвовали в бою.
Через несколько дней (это было уже в начале сентября) повстанцы как единое целое уже перестали существовать. Сражались отдельные группы, не имеющие связи друг с другом. Сражались упорно — но ведь это на войне еще не все.
Мысловский и остатки его группы оказались в составе одного из отрядов Гвардии Людовой, которая пыталась удержаться в одном из районов на северо-западе города. Их атаковали какие-то эсэсовцы. Одного даже удалось взять в плен — и обнаружилось, что поляки воюют… с русскими[42]. С теми, кто облачился в эсэсовские мундиры. Эти люди воевали плохо, но зато свирепо, расстреливая всех, кто попадался им на пути — не разбираясь — был ли то повстанец или мирный житель.
Десятого сентября командир их группы сказал:
— Товарищи, мы сидим в мышеловке и ждем, пока нас прихлопнут. Надо попытаться вырваться из города.
Они пошли на прорыв ночью. Немцы (или их приспешники) этого явно не ожидали. После короткого, но яростного боя среди горящих домов половине из тех, кто пошел на прорыв, удалось вырваться за город и уйти в лес.
— Вот так было дело… В лесу я и сидел, пока не подошли части Красной Армии, — закончил Мысловский. — К сожалению, есть у нас, поляков, такая черта — не можем оценить свои реальные силы. И вот видите — вот эти, которые демократы, — снова на те же грабли наступают.
И тут зазвонил телефон. От товарищей поступило нечто такое интересное, что в пору было выезжать…
Глава 8.
СУМРАК ПОДПОЛЬЯ
11 июля, окрестности Варшавы
Ковалевский, сволочь такая, выбрал себе очень подходящее место для проживания. Он жил в небольшом домике с мезонином в поселке, расположенном в двадцати километрах от Варшавы. Глядя на улицу, на которой располагалось его жилье, можно было подумать, что никакой Второй мировой войны и в помине не было — так все тут было мирно и благостно. Хотя добраться сюда пришлось через временный мост, наведенный рядом с уродливыми обломками бетонных быков. Да и дорога была такая же, как и всюду в Восточной Европе — одно воспоминание от асфальта, которым она была когда-то покрыта. А вот на данной улице даже росли цветочки на клумбах. Видимо, в этих местах проживало какое-то нацистское начальство — больно уж тут было все ухожено.
Команда Мельникова была сюда вызвана людьми Мысловского, которые сообщили: Ковалевский прибыл до дому, до хаты, а, кроме того, к нему подъехал гость.
Теперь Еляков стоял на главном наблюдательном пункте. Из его мансарды жилище Ковалевского великолепно просматривалось.
Команда подъехала переулком к наблюдательному пункту — дому, находящемуся неподалеку от объекта. Дом был расположен чуть выше по склону, так обзор отсюда должен быть великолепный. Копеляна и шоферов расположили внизу — осуществлять ближнее наблюдение. Еляков, Мельников и Мысловский забрались по крутой и ворчливой лестнице в мансарду. Там находился еще один товарищ — угрюмый дядя лет сорока с квадратной челюстью. Габариты пана были настолько внушительны, что даже Сергей на его фоне смотрелся весьма скромно. Еляков только лишь глянул на этого человека, сразу почувствовал нечто родное. Судя по некоторым признакам, этот тип — явно был один из тех поляков, которые, в отличие от большинства местных товарищей, собранных с бору по сосенке, проходил обучение на родине Октября в одной из спецшкол НКВД.
Человек внимательно глядел на объект в морской бинокль устрашающих размеров.
— Посмотрите, товарищ капитан. — Он протянул свой зрительный аппарат Елякову. Незнакомый польский чекист явно демонстрировал, что он — не то что эти салаги из ОРМО.
Капитан обозрел окрестности в бинокль. Да уж, лучшего места для наблюдения было просто не придумать. С холма нужное здание было как на ладони. И в то же время — оно было расположено достаточно далеко, чтобы суета на наблюдательном пункте не привлекала внимания клиентов.
Итак, Еляков оглядел местность. Картина наблюдалась следующая. Возле объекта притулился «опель-кадет». Как уже было известно капитану, на нем ездил Ковалевский. Рядом с ним находилось нечто посолиднее — тоже «опель», но уже в капитанском[43] чине. Окно гостиной ярко горело — и, к счастью, никаких признаков штор не имелось и в помине. Так что внутренность большой комнаты, обставленной как дурная пародия на охотничью хижину — со множеством оленьих рогов и прочими подобными атрибутами — просматривалась великолепно. Внутри за большим круглым столом расположились двое. Один был низенький, толстенький и лысоватый, одетый в добротный английский костюм. Другой — среднего роста альбинос с невыразительными лицом.
— Кто второй? — бросил Еляков через плечо.
— Один из работников нашей конторы, Станислав Клаха. Мы на него давно косо смотрели. Понабрали в органы безопасности всякой сволочи… — доложил сквозь зубы по-русски могучий дядька. Ему явно было стыдно за провинциальный уровень своей спецслужбы. Он-то не знал, что когда после революции создавалось наше ЧК — так оттуда разнообразную мразь вообще можно было сачком вылавливать. Сколько лет пришлось наводить порядок и скольких отстрелить…
Наблюдаемая парочка в комнате явно вела между собой весьма эмоциональный диалог.
— Интересно, о чем у них такая бурная дискуссия? — пробормотал Еляков.
— Разрешите, я попробую подобраться под окна! — загорелся Мельников.
Капитан хотел уже на него цыкнуть за излишнюю самодеятельность, но не успел. Подал голос могучий поляк:
— Это лишнее. Разрешите бинокль, товарищ капитан. Меня учили читать по губам по системе глухонемых.
Да, это был не просто серьезный, а очень серьезный товарищ. Понятно, что в польских «органах» он чувствовал себя как профессор среди первокурсников.
Капитан протянул поляку бинокль и достал свой, артиллерийский. Мощность у него была поменьше, нежели у морского монстра, — но достаточная, чтобы видеть происходящее во всех подробностях. Теперь Еляков наблюдал нечто вроде кино с синхронным переводом.
Собеседники говорили с большим воодушевлением. Ковалевский явно нервничал. Он тряс своей плешивой головой, постоянно сучил руками, часто закуривал, затягивался пару раз — и тут же судорожно комкал сигареты в пепельнице. Его собеседник сидел, напряженно навалившись грудью на столешницу. В процессе разговора он несколько раз обвиняюще тыкал пальцем чуть ли не лицо собеседнику. Могучий поляк комментировал ровным бесстрастным голосом.
— Послушайте, Ковалевский! Нам всем уже до смерти надоели ваши авантюры! В которые к тому же вы упорно не желаете никого посвящать. Вы используете наших людей и наши структуры для собственных целей. Тратите силы на непонятные игры с немцами!
