Я, конечно, вспоминал ее и надеялся, что она сумеет оправиться от того, что сделал с ней Васкес.
Теперь я увидел, что ей это удалось. Круги под глазами исчезли. Она снова была красива – прежняя Лусинда.
Я любовался ею не меньше минуты, а потом перевел взгляд на того, с кем она говорила. Кто это, муж, которого я мимолетно видел у фонтана?
Нет, не муж. Этот был ниже ростом, моложе и одет небрежно. Может, коллега-брокер или сосед?
Похоже, они были на дружеской ноге. Остановились перед газетным стендом и начали что-то весело обсуждать.
А я оказался на ничейной территории: недостаточно далеко, чтобы остаться незамеченным, но и недостаточно близко, чтобы услышать слова. Стоило Лусинде повернуть голову налево, и я как на ладони – ненадежный человек, живое напоминание о перенесенном ужасе.
Я хотел избавить ее от этого. Но главным образом хотел избавить от этого себя.
И бросился наутек. Глядя вперед, чтобы случайно не встретиться с Лусиндой глазами, обогнул край медленно текущей толпы и устремился к лестнице, выводящей на Восьмую авеню.
Но не выдержал. Покосился на Лусинду и ее спутника, желая убедиться, что она меня не заметила.
И заметил кое-что сам.
А потом размышлял об этом всю дорогу в такси до Национального музея американских индейцев. Но так ни до чего и не додумался. Слишком быстрый был взгляд, слишком много людей отделяло меня от Лусинды. Эти люди были вроде статистов, которые ходят туда-сюда между камерой и актерами с целью внушить зрителю, будто сцена снята на улице, а не в павильоне «Юниверсал студиос».
Но когда статистов перебор, исполнители кажутся лишними в кадре. Приходится сокращать массовку и переснимать сцену.
Именно этим я и занимался в такси. Мысленно убирал толпу, стараясь яснее разглядеть Лусинду, ее коллегу, или соседа, или…
Брата. Да, он мог быть ее братом. Но был ли у Лусинды брат? Мы гораздо больше говорили о моих родных, чем о ее. Это я изливал ей душу – рассказывал про Анну и Диану. Лусинда предпочитала слушать.
Теперь мне казалось, что у нее должен быть брат. Или кузен. Да, скорее кузен.
Дело в том, что меня поразило их поведение.
Они касались друг друга руками. Не держались за руки, не стояли под руку, а именно касались.
Так обычно ведут себя с братом. И не с братом. С другом, с новым приятелем. Ну и что? Я никогда не спрашивал у нее, был ли я первым любовником. Отчего же предполагать, что стал последним?
Брак Лусинду нисколько не радовал. Ей требовался человек, с которым можно поговорить. И не только. Не исключено, что она такого нашла.
На мгновение я ощутил нечто, подозрительно смахивающее на ревность. Мгновенный укол, призрачная боль давно затянувшейся раны.
А затем я выбросил Лусинду из головы.
Сошедший с рельсов. 32
Это был день рождения Анны.
Я не пропустил еще ни одного ее дня рождения. И не представлял, как пропущу этот. Пусть она мрачно пожимала плечами: мол, дни рождения… что это такое? Я был уверен: дочь не простит мне, если я не приду на ее праздник, и я заполучу второго судию, хотя вполне хватает и первого.
Поэтому, когда я в очередной раз позвонил домой и трубку взяла Диана, я выпалил:
– Пожалуйста, не зови Анну. Мне нужно с тобой поговорить.
– Да, Чарлз, – вздохнула она.
Наконец-то назвала меня по имени.
– Приближается день рождения Анны.
– Я знаю, когда у Анны день рождения.
– Тебе не кажется, что в этот день я должен быть дома? Анна обидится, если решит, что на ее день рождения я остался в Калифорнии.
– Я еще не готова тебя видеть.
Да, в том-то и проблема: Диана не готова. Зато я более чем готов.
– А если поступить так… Сказать, что я вырвался на минутку и должен улететь обратно?
– Не знаю…
– Диана, это же день рождения Анны.
– Хорошо. На ночь можешь остаться. Но утром, пожалуйста, уходи.
– Понятно. Договорились. Спасибо.
Странно было благодарить жену за то, что она позволила мне переночевать в моем собственном доме. Не то чтобы несправедливо – просто странно. Но самое главное – она согласилась.
* * *
Я купил три компакт-диска, которые порекомендовал продавец «Вирджин рекордс», и пришел домой.
Анна мусолила овсянку и тупо смотрела на экран телевизора, где шла программа MTV.
– Папа!
Обычно она сдерживала восторг, но на этот раз так искренне обрадовалась, что молнией соскочила со стула и оказалась в моих объятиях. А я так крепко прижал ее к груди, будто от этого зависела моя жизнь. А может быть, так оно и было.
Я уже собирался спросить, где мама, но в эту минуту Диана появилась на кухне. Я смутился – не знал, что делать, словно приперся на свидание к незнакомому человеку. Как поздороваться? Что сказать? По-моему, Диана тоже растерялась. Поколебавшись, мы ограничились небрежным объятием и пожатием рук, словно хоккеисты после окончания матча.
– Как Калифорния? – спросила Диана, явно желая побыстрее разделаться с нашими шарадами.
– Прекрасно. Но съемки не закончены. Утром придется вернуться.
Для Анны это оказалось новостью. И весьма неприятной. Она надула губки и заныла:
– Ну… папа…
– Извини, золотце. Ничего не поделаешь. – Первая правда, которую я сказал дома.
– Я так хотела, чтобы ты послушал меня в весеннем концерте. Я выступаю соло.
– Отлично. Только не становись профессиональной певицей, пока не закончишь школу.
Попытка разрядить обстановку шуткой провалилась: Анна обиделась и снова уткнулась в телевизор.
– Кто-нибудь даст мне соку? – спросила она.
Внезапно пульт дистанционного управления у нее в руках заходил ходуном. Вверх-вниз, вверх-вниз.
– Тебе нехорошо, дорогая? – встревожилась Диана. – Ты вся дрожишь.
– Хочу и дрожу. – Дочь бросила на меня взгляд, который ясно говорил: «Вот видишь, что мне приходится испытывать из-за тебя. Мне стало хуже».
Диана достала из холодильника апельсиновый сок и налила полстакана:
– Держи.
Анна пригубила.
– Попей еще, – посоветовала Диана.
– Пей сама, – огрызнулась дочь.
Она всегда остро реагировала, когда ее чем-нибудь пичкали. Или не пичкали. Она продолжала дрожать.
– Пожалуйста, дорогая, – поддержал я жену.
– Со мной все в порядке, – отрезала Анна.
– Послушай…
– В порядке! – Анна схватила стакан и кинулась в коридор. – Когда вы от меня отвяжетесь!
– Она напугана, – объяснила Диана. – Настроение меняется очень быстро.
– Я знаю.
«Почему вы меня назвали Анной?» – спросила дочь, когда была совсем маленькой.
«Потому что ты моя частичка, – ответила жена. – Меня зовут Дианна. Если отнять частичку „ди“, получится твое имя».
– Мне надо вернуться к счетам, – сказала жена.
И я подумал, что скоро у нас возникнут проблемы с платежами.
Я забыл купить поздравительную открытку. И поскольку жена и дочь злились на меня, решил: отправлюсь-ка в канцелярский магазин на Меррик-роуд.
В магазине пожилая женщина колдовала с карточками лото.
– …восемь… семнадцать, тридцать три… шесть… – Нескончаемое моление об удаче. – …девять… двадцать два… одиннадцать…
Я прошел к задней стене, где были выставлены открытки. Не только поздравительные, но и благодарственные, соболезнующие. Я обратился к разделу, посвященному дню рождения, и чуть не увяз в подразделах. Поздравления мамочке, сыну, жене, теще, бабушке, лучшему другу, кузине… Вот, слава Богу, дочери. Теперь предстояло решить, в каком ключе выбрать текст: в шутливом, уважительном или сентиментальном. Я склонялся к сентиментальному. Чувствительных открыток тоже оказалось немало – с цветами на обложке и короткими стихотворениями внутри. Однако стихи были не столько трогательными, сколько пошловато-банальными. Например:
Дочурка! На твой день рожденияХочу я тебе сказать:Люблю я тебя так сильно,Что никак не могу описать.И хоть я теперь далеко,Ты знай: из любой далиЛетит к тебе сердце папулиНа крыльях вечной любви.
Я подумал: Анну непременно стошнит от этих виршей. Придется сочинить что-нибудь самому, если уж захотелось произвести на дочь впечатление тонкого и умного человека. Выбор пустых открыток был невелик. На обложке черно-белая фотография, или заснеженная равнина в штате Мэн, или уединенная горная река. Считалось, что глупые стихи – для народа, а их отсутствие – для одухотворенных людей. Я никак не мог решить, одухотворен я в настоящее время или нет.
За стендами с открытками стояли другие – с более изысканными подарками. Керамические сердца с надписью «Лучшей на свете мамочке». Мяч для гольфа со словами «Потрясающему отцу». Искусственные цветы. Колокольчик с призывом «Сделай динь-динь». И рамки для фотографий.
Я заметил ее не сразу.
Рылся там и сям, рассматривал керамику и дешевую пластмассу, трогал мяч для гольфа, звонил в колокольчик. И уже повернулся к стенду с поздравительными открытками, намереваясь принять окончательное решение, как вдруг произошло то, что я назвал бы эффектом бокового зрения. Хотя это не совсем точно. Я разглядел ее не уголком глаза. А просто увидел и вспомнил.
