– Чем хороши, чем неотразимы папирусы древних времен? Тебе их приходилось читать?
– Немного, немного, уважаемый, – проговорил скороговоркой купец.
– А я скажу, чем они хороши. – Старик воодушевился. Он плавно разводил руки в стороны и упирался ими в бедра. Движения эти как бы помогали ему яснее выразить мысль. – В древних свитках я нахожу Слово, которое светит мудростью само по себе. Звезда светит? Вот так же светит слово. Только помни: древнее слово! Тысячу лет тому назад люди не были глупее нас. Они мало говорили, больше думали. И в этом был свой резон. Что толку в том, что иной болтает без устали? Наши древние предки учили нас мыслить. А ныне? Разве не являемся мы свидетелями ужасного падения того самого искусства выражать мысли, которым гордились жрецы Амона еще во времена Нармера и Джосера? С легкой руки фараона, каждый норовит перещеголять рыночного торговца, коверкающего наш божественный язык. С каких это пор зеленщики и сапожники стали нашими учителями? Я спрашиваю: с каких пор?
Тахура повторил, как эхо:
– С каких пор?
– С тех самых пор, как взошел на трон… – Старик еще больше понизил голос. – С тех пор как царствует этот… с удлиненной головой и лошадиной челюстью.
Купца продрал мороз по коже. Он спросил:
– Почему шепчешь – разве нас подслушивают?
– Все может быть! Ныне и стены имеют уши.
– Что ты говоришь, Сеннефер?
– Да! – решительно подтвердил старик.
Купцу стало не по себе. Он вовсе не был робкого десятка. Но вот так, ни за что ни про что, попасться в лапы стражникам фараона?..
Отнеожиданной робости он встал, вышел во двор, обошел домик вокруг: никого! Вернулся на место. Облегченно вздохнул:
– Никого! Мы с тобой одни.
– Почему одни? – улыбнулся Сеннефер, – А ты?
– Что – я?
– Разве не может быть второй души?
– У меня? Вторая душа?!
Сеннефер успокоил его. Владелец лавки Усерхета предупредил старика о тем, кто такой Тахура. «Доверься ему целиком», – сказал лавочник. Слово Усерхета было для Сеннефера настоящим словом, звучащим как в древних свитках.
– Я пошутил, Taxура. Откуда же у тебя вторая душа? Уважаемый Усерхет говорил о тебе так нежно, что ты – уже в сердце моем.
Купец поклонился с вавилонским изяществом. Надо отдать ему должное – воспитания был хорошего. Аристократический глаз парасхита уловил это еще там, в лавочке Усерхета.
– Что за необходимость коверкать язык, доставшийся от предков? – спросил купец, возвращаясь к прежнему разговору.
– То-то и оно, что никакой! Однако фараон упрям. Он назло всем жрецам Амона настоял на своем: и все торговцы радуются; все, кто не знает языка, радуются. Вот в какое время мы живем!
– Надо ли понимать так, – сказал купец, – что язык – исковерканный язык – тоже является какой-то частью фараоновых замыслов?
– О да! Только так! Все задумано очень хитро. Знает тыквоголовый, куда метить! Фараон ведет дело к тому, чтобы все живое подмять под себя, наподобие гиппопотама необъятных размеров.
– И это ему удается?
– К сожалению, уважаемый, удается. Пока удается.
– А разве некому возвысить голос?’
– Нет!
– Боятся или все согласны с ним?
– Боятся. Трусят. Дрожат по углам!
– И не нашлось ни одного?..
– Почему же? Нашлись! Только одни из них в воде, другие под землей, а третьи гниют в пустыне. Но есть еще…
– Кто же?
– Молчащие. Стиснувшие зубы. Улыбающиеся через силу. Ожидающие.
– Как, и ожидающие, Сеннефер?! Чего же они ждут?
– Своего часа!
– Значит, трусливо ждут?
– Нет, не трусливо. Но ждут! Это рука Амона, карающая невидимым мечом.
Купец раздумывал над словами старика. В глазах его, которые темнее ночи, мигает красно-желтый огонь светильника.
«…Кто может подумать, что в этом государстве, где все подобно железу – от фараона до последнего воина, – где и слово, как железо, находятся люди, думающие иначе, мыслящие по-своему, живущие наперекор благому богу, да еще тайно грозящие ему?..»
Тахура не был поражен этим открытием. Он давно перестал поражаться. Глаза его привыкли видеть необычайное, а уши – слышать удивительное. Разумеется, среди сонмища людей всегда найдутся недовольные. Но разве этот парасхит, поселившийся в самом сердце империи, не есть явление поразительное? Тем более что он совсем не одинок… Почему же не поразит старика молния, исходящая из очей фараона? Где всемогущий семер Ахетатона, который знает, что делается даже на дне Хапи?
«…Надо мыслить, наподобие древних и мудрых. Не надо торопиться. Терпение, терпение, терпение…»
Купец глядит на сморщенное лицо старика. На губы его, сжатые во гневе. И на глаза, острые, как стрелы. Нет, этот старик что-то знает. Он видит дальше, чем это кажется. И неспроста он обосновался здесь, на окраине.
– О Сеннефер, я внимательно слушал твои слова! Позволь задать тебе один вопрос, который исходит из моего незнания, непонимания и темноты.
– Говори, господин.
– Ответь мне, Сеннефер: разве нити, связывающие воедино весь народ Кеми и его правителей, – не железные нити?
Старик ответил, не думая:
– Железные!
– Вот видишь, Сеннефер! – воскликнул купец, точно выиграл крупное пари.
Старик удивился:
– Что я должен видеть, уважаемый господин?
– Железные нити! Железное государство Кеми! Всемогущество фараона!
Сеннефер замотал головой, поднял кверху правую руку, словно требуя тишины и внимания. И эдак таинственно усмехался. Его улыбка была едва заметна, она терялась в многочисленных складках, которых полным-полно вокруг губ. Старик глубоко вздохнул, как бы сожалея о том, что неправильно, совсем неверно понят.
– Господин, вот ты повидал белый свет. Ты плыл за солнцем на Запад. Ты шагал навстречу солнцу в далеких странах. Ты резал путь солнцу, путешествуя по своим делам с Севера на Юг и с Юга на Север.
– Да, это так.
– Уши твои были открыты, и сердце твое стучало, и глаза видели мир.
– Да, это так, – подтверждал Тахура.
Старик скрестил руки на тощей, с обвисшей желтой и дряблой кожей, груди. Поглядел пристальным взглядом на купца и сказал – медленно, медленно, медленно:
– Так как же ты можешь утверждать, не покривив против совести, что все железное прочно и даже вечно?! Железо дорого, очень дорого! Кто этого не знает? Но разве оно долговечно? Разве не съедает его ржа?
– Верно, съедает!
– Железо пригодно на своем месте. Однако государство, каким бы сильным оно ни казалось, закованное в железо, становится слабым.
– Это удивительно! – сказал купец. Неизвестно, сколь искренними были эти его слова. Или ум у него был короток, или нарочно хотел казаться наивным – этого не мог решить Сеннефер. И в том и в другом случае старик, как видно, почитал себя обязанным высказать откровенное мнение. В его сердце клокотал великий гнев, и промолчать не мог. Это было свыше его сил. Тем более что долго-долго молчал, ел землю одну, копался во внутренностях мертвецов и молчал. Сколько же можно молчать?
– Почему ты произнес эти слова, уважаемый господин?
– Какие?
– Ты сказал: «Это удивительно!» Разве я открыл тебе что-нибудь новое? Тебе неведомое?
Купец не юлил:
– Нет, все это не ново!
Теперь уж поразился Сеннефер:
– Скажу тебе по правде: это удивительно! Ты знаешь все сам и удивляешься. Как понимать тебя? Я начинаю путаться в мыслях.
– Сеннефер, меня понять нетрудно. Я знаю, что железо ржавеет. Знаю, что и железное государство может покрыться ржавчиной. Но какое отношение все это имеет к великому и непобедимому Кеми? Как применить твой рассуждения к власти неограниченной, божественной, всемогущей? Я сейчас говорю только о Кеми, которое держит через фараона в страхе весь мир.
Сеннефер откинул назад голову и захохотал. Кадык его взмыл куда-то кверху. Кожа на горле его натянулась, в то время как на затылке собралась она во множество глубоких складок.
«…Что я слышу собственными ушами? Что слышу я, находясь на земле Кеми? Если бы все это знали хетты? Если бы знали они, то двинулись бы прямо сюда. Они бы укрепили сердца свои, которые учащенно бьются при слове „фараон“. Но нет, Тахура, не ошибись: старик – это еще не Кеми… А впрочем, и Пепи тоже не Кеми? Разве возможен его плач в государстве, которому суждено править белым светом?..»
А старик хохотал. Смеялся до упаду. Вот жилы его вздулись от напряжения. Вот покраснело его лицо, а он все не переставал…
«…Он смеется надо мной. Я ему кажусь чудаком. А может быть, дураком. Пусть, пусть он думает что угодно…»
Сеннефер приоткрыл глаза, осушил жесткими кулаками слезы смеха. Купец почтительно дождался того мгновения, когда парасхит поуспокоится и сочтет возможным продолжать разговор.
– Не обижайся на меня, уважаемый господин, – сказал наконец Сеннефер. – Я смеялся не над тобой. Я вдруг подумал о том, что враги Кеми в чем-то уподобляются тебе. Они думают: вот богатырь, призванный править миром…
