И он огляделся вокруг: нет ли кого-нибудь чужого? И за ворота выглянул. Нет, они были одни. Своей семьей…
Сеннефер
Тахура добрался-таки до широкой Дороги мертвых. Изрядно проплутав среди улочек и переулков столичных трущоб. Ему показалось, что выбрался из вонючей ямы. И решил идти направо – туда, где cкалы, где виднеется голый Восточный хребет. Дорога была вымощена базальтовыми камнями. Швы между ними заделаны вавилонской смолой, посыпанной слоем песка. Такое впечатление, что шагаешь по дворцовой площади. Справа и слева дорога обсажена пальмами, сикоморами. И деревом, именуемым «туаб». Его привезли из Та-Нетер, когда оно не достигло еще одного года. Быстро растет, дерево это неприхотливое – влагу добывает глубокими корнями. «Корни эти, говорят, сверлят землю, подобно бураву, – размышлял Тахура. – Оно бесценно, крона его тениста и очень красива с виду».
В этот час на Дороге мертвых было пустынно. Каменотесы, работающие в усыпальнипах, продолжали свое дело. Навещавшие своих покойников – давно вернулись. А в некрополь кому охота тащиться в эту пору?
Вперед маячили два-три домика. А дальше расстилалась посеревшая, ровная долина. До последнего домика не так уж далеко. Не в той ли покосившейся хибаре обитает Сеннефер?..
Старик словно поджидал гостя. Он сидел на корточках и жевал листья кустарника му. В них сила некрепкого вина. От них темнеют зубы и сердце начинает учащенно биться. Богатые, разумеется, предпочитают крепкое пиво или вино. Однако бедные люди жуют их, и перед глазами их разверзаются небеса, и сытая жизнь является воображению. Тахуре приходилось жевать листья му. Однажды. Когда чуть не заблудился в Ливии. В страшной пустыне этой страны. Листья внушили ему, что вот он, город, – цель его путешествия; что под рукою вода – только черпай ее. Так он пролежал в полусне-полуяви несколько дней. Пока его не подобрал караван. Вот какая сила в этих листьях му!..
Сеннефер приметил купца еще издали. Старик, признаться, подивился тому, что какой-то важный господин в такую пору идет пешком, без провожатых. И уж совсем расширились у старика глаза, когда господин круто свернул к его хижине и очутился на пороге.
Старик привстал, не веря своим глазам.
– Это я, Тахура, – сказал купец. – Мы с тобей виделись в лавке Усерхета. Ты оказал мне большую честь, отведав моего угощения.
Все было сказано слишком ясно и просто, чтобы не понять этих слов и не вспомнить купца Тахуру.
– Я рад, – проговорил старик, сплюнув жеваный лист му, – я рад.
– Я хорошо помню твое имя: ты – Сеннефер.
– А ты – Тахура.
– Верно! – Купец очень обрадовался тому, что старик запомнил его.
– В Кеми полагается пригласить гостя домой, – проговорил Сеннефер.
– Такой обычай – повсюду, где приходилось мне бывать.
– Но для этого надо иметь дом.
Тахура взглянул на дверь хижины. Низенькая, совсем низенькая она. В нее не войдешь, не согнувшись в три погибели. Вот какая дверь! И по ней вся хижина, выложенная из сырого кирпича. Купец решал: протиснется в дверной проем или не протиснется? Старик угадал его мысли:
– Нет, войти мы войдем! Как-никак, а дом! Надо побывать в нем. Не здесь же разговаривать.
– Да, ты прав, Сеннефер, мы, пожалуй, войдем…
Старик прошел первым, как бы подтверждая, что входить сюда безопасно. Маленькое оконце – высота которого равнялась ширине – освещало комнату скудным предвечерним светом. Можно сказать, что здесь было темно. Сеннефер достал уголек из очага и раздул его. При помощи льняной веревочки и этого уголька он зажег глиняный светильник.
– Садись, – пригласил он гостя, продолжая заниматься своим делом. – В углу ты найдешь чистую циновку. Она – для гостей. Бери ее – она чистая.
Светильник замигал неровным красно-желтым светом. Будто внесли сюда медную посуду. И все стало красно-желтым: лица мужчин, циновки на полу, глиняная посуда на полках.
– У меня бедно, – продолжал Сеннефер, устраиваясь на полу, – но чисто. Здесь чище, чем в фараоновых хоромах. Поверь мне: это говорю я, Сеннефер.
Тахура подтвердил, что в хижине опрятно, что даже женщина не в состоянии поддерживать чистоту большую, чем эта. (Купец указал рукою на потолок, пол, стены, посуду.) И в самом деле, в хижине не чувствовался спертый воздух, обычный в жилищах бедняков. Не пахло ни грязью, ни пивом, ни мукой. А вот ароматическими маслами пахло. А вот смолою пахло. И розами пахло. Откуда розы в этом закуте – темном и низком?..
Сеннефер засмеялся – негромко, точно заскулил песик.
– Господин, ты забыл, что я – парасхит. Я имею дело не только с кишками и желчью, легкими и селезенкой. Я не простой парасхит, которого гонят камнями прочь от себя. Когда он вскроет острым камнем живот покойника… Мне доверено и нечто большее…
Старик произнес эти слова гордо, но сдержанно.
– Разумеется, Сеннефер, я далек от мысли о том, что передо мною – обыкновенный парасхит, копающийся в чужих внутренностях…
– Не в чужих, – поправил его старик, – но в мертвых.
– Это одно и то же.
– Э нет, господин, ошибаешься. Мертвый принадлежит богам. О нем нельзя сказать «мой», «твой», «наш», «ваш». Он – божий!
– Да, это так, – из любезности согласился купец. Он не мог понять этого странного обычая – бальзамировать покойников. Зачем это? Разве не проще предать земле? Или сжечь, как это делают далеко на Востоке? Или подвесить к дереву, по примеру народов Севера, что за страною хеттов?..
– Чем угостить тебя? – сказал старик. – Есть у меня зелень му. Так называют ее в Та-Нетер. И мы переняли это слово. На рынках ее тоже называют му.
– Уважаемый Сеннефер, я знаю му. Однако доставь мне удовольствие, на которое могу рассчитывать, как гость.
Старик удивленно уставился на купца.
– Могу ли я, как гость, просить все, что мне заблагорассудится?
– Да, можешь.
– Спасибо, Сеннефер! А прошу я одного: поговори со мной, дай насладиться твоими словами и блеском ума твоего.
– О, азиаты! – воскликнул старик и всплеснул руками. – Какие же вы, однако, хитрецы! Ты обезоружил меня, и я вынужден подчиниться тебе.
– Я только этого и желаю, Сеннефер. Что может быть приятнее беседы с тобой? Я хорошо помню, что ты из Саи. Запомнилось и твое мимолетное замечание о том, что ты знал достаток. Полагаю, что ты был и знатен и богат. Об этом свидетельствуют твой лоб, и нос твой, и руки твои. Глаз у меня наметан, и я знаю, что такое кровь знатного человека.
Сеннефер выслушал купца и сказал:
– Чужеземец, я помню твое гостеприимство, твою щедрость Поверь мне: я мог бы ответить тем же, если бы не разрушили дом мой, если бы не преследовали меня отец и сын.Я ел песок на Синайском полуострове, добывая медь. Я кочевал в песках Рете-ну, спасаясь от гнева врагов моих.
– Неужели столь могущественны враги твои?
– Мои? – Старик горько усмехнулся. – Мановением мизинца уничтожают они все живое. Их взгляд испепеляет растительность на земле. Дуновение ноздрей их повергает города во прах.
– Сильные, однако же, враги у тебя, Сеннефер, ничего не скажешь.
– И если ты видишь меня таким, как есть, – только потому, что я жив. А жив потому, что не умер. А не умер – ибо гнев питает меня. И месть в сердце моем твердит: «Ты должен жить, Сеннефер! Жить, чтобы отомстить!»
– Я много ездил, Сеннефер. Знаю земли, знаю воды. Те, что лежат далеко на Западе, и те, что – далеко на Востоке. Как бы ни были настроены правители друг против друга, всем хочется торговать. Стекла из Джахи приводят в восторг женщин Кеми. Благовония с острова Иси пленяют прекрасных вавилонянок, чьи глаза с густой поволокой. Я купец – и предо мной открыты границы, и стражи не чинят препятствий.
– Еще бы! Еще бы! – проговорил Сеннефер. – Купец – человек уважаемый.
– К чему я это все говорю? – Тахура понизил голос. – Мне хочется послушать твою красивую речь, исполненную благородства. Я знаю язык вашей страны. Но когда услышал тебя, я сказал себе: «Тахура, вот она, речь, которая достойна избранных».
Старик был доволен. Он улыбался. Человек очень слаб – с трудом противостоит лести. Даже самое крепкое сердце размягчается под действием хорошо взвешенных хвалебных слов. Только пирамида Хуфу противостоит лести, ибо она глуха.
Сеннефер сказал:
– Уважаемый господин, если моя речь приглянулась тебе, то в этом повинны мои родители – знатные люди из чудесного города Саи. Я рос, как цветок, и уши мои внимали словам изящным и мыслям возвышенным. Право же, мало стоит слово, если не выражает оно нечто, что западает тебе в душу и живет там подобно птице в гнезде. Это нечто рождает новые мысли, и они, как птенчики, слетают с уст твоих. Ибо ты был оплодотворен большой мыслью. Слова – очень удобное обличье. Они должны быть необычными сами по себе. Но за ними, повторяю, должно стоять нечто. Ты меня понял?
Тахура молча кивнул.
– Чем хороши, чем неотразимы папирусы древних времен? Тебе их приходилось читать?
