В ту ночь после передачи меня мучил один вопрос: могу ли я отдать ее вам? Вопрос был риторическим. Мой ответ был однозначным. Но я видел ваши глаза! И если раньше считал вас деспотом и злодеем, то теперь это впечатление развеялось. Я понял: что-то не сложилось. Что-то на «высшем» уровне, о чем мне не стоит знать…
Вы, наверное, удивитесь, но я вас разыскал. Я хотел увидеть вас. Решение было нелогичным и почти женским. Ведь только женщины стремятся встретиться с соперницей. Чтобы убедиться, что она… моложе и красивее. Но у меня была другая цель: я хотел убедиться, правильно ли поступаю.
Перед отъездом у нас оставалось несколько дней, которые мы провели в столице. Энжи не выходила из номера гостиницы, я улаживал дела. Наверное, вы хотели бы узнать, пытался ли я разыскать ее родителей? Могу ответить: да. И тут все было мне на руку. Мать находилась в психиатрической лечебнице, у отца уже была другая жена, и, судя по телепередачам, он был погружен в политические игры. Итак, оставались вы. И я подстерег вас у подъезда. Да, я видел вас… Вы вышли, подошли к своей машине, постояли, закурив сигарету. Я впитывал каждое ваше движение. Только представьте, я подошел бы… и через час Энжи могла бы быть с вами. Я колебался всего одно мгновение. И в это мгновение я понял: не стóит. Не подумайте, что я говорю так, чтобы оправдать свой поступок. Нет. Если бы Энжи могла бы быть счастлива с вами, я бы отступился. Но в вашей стране я сделал много удивительных наблюдений: мужчины тут всегда требуют жертв. Этого я никогда не мог понять! У вас потрясающе красивые женщины, более того, они хотят вас, преклоняются перед вами, они стараются стоять в тени и подавать вам полотенце, несмотря на то что устают и страдают не меньше вашего. Из материнских рук вы переходите в руки своих невест, продолжая оставаться вечными детьми… Я не мог оставить Энжи в таком мире! Я не хотел, чтобы ей пришлось оправдываться перед вами… Ни сейчас, ни позже.
…Я отправлю вам это письмо, удалю ваш адрес и сразу же сменю свой. Когда Энжи вернется из больницы, она не будет помнить, что писала вам. Надеюсь, что это было последнее психотерапевтическое обследование…
Я заберу ее через несколько недель. Я знаю, что она сядет в кресло на нашем балконе, я заверну ей ноги пледом, и она будет смотреть на океан… А я буду смотреть на ее трогательную тоненькую шейку и чувствовать, что душа моя спокойна: я нашел то, чего мне не хватало в этом безумном мире.
И последнее. То, что труднее всего написать. Но я должен это произнести, а вы должны это знать: она не любит меня…
Прощайте!
* * *
Утренний уборщик
Я безумно боюсь потерять работу. С этой мыслью я просыпаюсь каждый день в пять часов утра. Иду на кухню, включаю кофеварку, закуриваю первую сигарету (привычка к «Мальборо» осталась еще с тех, давно вычеркнутых из жизни времен, когда за пачку приходилось отстегивать цыганам-спекулянтам не менее десяти рублей) и пытаюсь проснуться окончательно. Сигарета и крепкий кофе заводят мой уже слегка барахлящий механизм, я ощущаю толчки сердца (попросту – начинается аритмия) и легкое покалывание в желудке. Это значит, что организм ожил. Я иду в душ, бреюсь (обычно не обходится без двух-трех порезов), напяливаю джинсы и футболку. Все это я проделываю очень тихо, чтобы не дай бог, не разбудить мою квартирную хозяйку, миссис Стефанию О’Тулл, живущую на первом этаже так называемых «апартаментов». Миссис О’Тулл безумно гордится, что благополучно вписалась в круг «середняков», содержащих апартаменты, хотя, по-моему, других постояльцев, кроме меня, у нее не было и в помине.
Итак, я одеваюсь и выхожу на улицу. До сих пор не могу привыкнуть к тому, что эти узкие каменные коридоры между домами называются «улицами». Мне нужно пройти триста шагов вперед, свернуть в проулок, затем – еще в один, а потом я выхожу на площадь, вымощенную отполированными сотнями ног плитами (в некоторые впечатаны ракушки). В центре этой площади и находится мое место работы – пятизвездочный отель «Плаза Джонсон континенталь». Каждый раз, глядя на него (а здание это выглядит устрашающе респектабельно), я мысленно произношу: «Хвала тебе, старик Джейк!», ибо именно Джейк Стейнбек – этот безумец и заядлый морфинист, с которым некогда свел меня в Вашингтоне саксофон уличного музыканта-нигера, всплыл в моей жизни здесь, на Мальте.
Откровенно говоря, я не знаю, с чего начать эти записки и стоит ли вообще вести дневник, если его все равно никто здесь не прочитает, даже после моей смерти. С Джейка Стейнбека? С акул в Средиземном море? С этой страны, в которую меня занесло течение (в прямом смысле этого слова)? Или же – с промозглого вечера в Киеве, с кофейни «Три петуха», куда нет возврата?
Не знаю… Но мне хочется говорить. Наверное, потому, что я устал от чужого языка (который, впрочем, знаю теперь в совершенстве), от молчания на работе и дома, когда приходится часто прокашливаться, чтобы услышать звук собственного голоса…
Итак, я работаю в отеле «Плаза Джонсон континенталь» на очень смешной должности. Нет, она действительно смешна. Я – «горничная», точнее – горничный, а проще – утренний уборщик. Кажется, единственный в мире (мужчины служат разве что в азиатских странах и в отелях для геев). Моя работа довольно противная: по утрам я убираю в номерах. И все же я безумно боюсь ее потерять, это мой последний шанс выжить. Как получилось, что меня сюда взяли? Повторяю: благодаря Джейку и счастливому случаю.
Когда (после приключения с акулами) я оказался на этом каменном острове, так мало похожем на страну, – здесь в районе Пачевиль в Сент-Джулиансе, как чертик из табакерки, передо мной возник старик Джейк.
Он приехал сюда из Лос-Анджелеса со своими лабухами. Отчасти – дать парочку оглушительных концертов в ночных клубах, отчасти – оторваться в чилаут-рум, но скорее всего – проведать давних подружек по колледжу для деток богатых родителей (кстати, только тогда я и узнал, что этот добровольный отброс общества, как он сам себя называл, – «золотое» дитя, некогда бегавшее по стриженым газонам закрытого заведения в длинных форменных шортах и белой сорочке).
В тот вечер я околачивался в самом злачном (если это слово вообще применимо к стране, где преступность сведена к нулю) месте на пересечении улиц Биргу и Борго и пил пиво, отчаянно тратя последние мальтийские лиры своего временного пособия.
– Майкл (меня, кстати, зовут Михаил), как дела? – заорал Стейнбек, едва ступив на порог паба. Это прозвучало типично по-американски, но в устах старика Джейка вопрос был неформальным и предполагал подробный отчет.
Стоит ли говорить, что я безумно обрадовался, увидев знакомое лицо. Нет, не так. Я даже возненавидел себя в ту минуту, ибо напоминал ребенка, которого нашли… Даже в горле закипело. И я сделал большой глоток пива, чтобы залить огонь, заполыхавший внутри и грозящий вырваться наружу.
Когда я до конца исповедался Джейку, была уже глубокая ночь и паб опустел.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросил Джейк.
– Поищу работу… – вяло отозвался я.
– Может, вернешься в Штаты?
– Я там уже был…
– А хочешь, устрою тебя здесь на шикарное место? – Джейк как всегда был полон энтузиазма.
– Что за место?
– Пятизвездочная богодельня. Кажется, «Плаза Джонсон».
– Как ты это собираешься сделать?
– Без проблем! Его хозяйка – моя бывшая гёрл-френд. Одна из… Правда, это было хрен знает когда. (Джейк до сих пор с удовольствием практиковал словечки и выражения, которым научился у меня в нашу лос-анджелесскую бытность. И слова типа «сука», «хрен», «б…» и множество других употреблял в совершенно правильном контексте.)
– Кем же я там могу работать?
– Да кем угодно! Коридорным! Портье! Лифтером! Официантом! Если повезет, упадешь на хвост богатой дамочке, ты ведь для них – экзот. И судьба твоя решена! А?
Мы сидели в пабе, пока первые лучи жаркого мальтийского солнца не начали сверлить наши затылки. Разошлись на том, что завтра в это же время Джейк сообщит мне о результатах переговоров со своей бывшей подружкой.
Переговоры, очевидно, были бурными, так как на следующий день Джейк появился с расцарапанной рожей и блуждающей улыбкой на слегка припухшем фейсе.
– Все о’кей, – радостно сообщил он, – Моника осталась такой же сумасшедшей. Боюсь, что за пару лет она завалит весь папашкин гостиничный бизнес.
– Ну, а как насчет меня?
– Договорился. Будешь убирать в номерах!
– Какого черта? Ты же знаешь, что я и квартиры-то менял только из-за того, что пепельница была забита окурками! – возмутился я. – Кроме того, это – женская работа.
– Спокойно, Майкл, это единственное, что она может предложить. Все остальные места занимают аборигены, и тебе с ними не тягаться. Или ты хочешь здесь засохнуть, как кактус?
