У меня нет прошлого. Мне не о чем жалеть. Все, о чем я и мог бы вспомнить, осталось по ту сторону жизни и похоже на последние кадры из фильма Тарковского «Солярис»: дом в саду посреди туманного океана, отец, подрезающий ветви деревьев, пес Салтан, сладкий дым над медным тазом, в котором варится вишневое варенье… Всего этого нет нигде. Даже во сне, ибо таких снов мне не снится, а если все это воскрешать в памяти, можно просто сойти с ума. Когда-то мне трудно было принять это «нигде» и «никогда». Пока эти понятия не распространились на меня самого. Внутри меня все тоже залито бетоном. Я должен работать, есть, спать, смотреть телевизор и исправно оплачивать свой быт. Если мой дом где-нибудь и существует, он – внутри меня. На карте его нет. Да и не люблю я географии, не люблю задумываться о своих перемещениях и странных обстоятельствах судьбы. Иначе написал бы большой роман, а не играл словами на страницах этого блокнота, подаренного мне доброй Сибиллой. Кроме историй о Голливуде, она заставляет меня повторять рассказ о моем падении в море с «Сесны» Бо Деррика. Даже блокнот этот подарила для того, чтобы я описал все на бумаге. Она считает, что у меня есть журналистский дар и надеется его развить. Даже пообещала помочь с публикациями в местной прессе. Но мне это совершенно не интересно. Не вижу смысла. Когда-то мне действительно хотелось увидеть свое имя напечатанным. Потом я видел его множество раз, прежде чем окончательно утратить вкус к подобной славе. А уж тем более теперь и особенно – здесь. Итак, итак…
Сегодня чудесный день. Легкий ветер путешествует по улицам – он не вздымает клубы пыли и не несет за собой шлейф из оберток от мороженого или охапок листьев. Эта каменная шкатулка идеально чиста. Только свежесть и стерильный порядок снаружи и внутри. Будто бы в этом городе и во всей стране орудует такой же невидимый уборщик, как я.
Вечером мы с Марией договорились сходить в кино на «Фореста Гампа» с Томом Хэнксом. Я видел этот фильм в Лос-Анджелесе, он не нов, но я с удовольствием посмотрю его еще раз – мне близки подобные дурачки. Да и два часа молчания нам с Марией не помешают, иначе придется говорить, и разговор, как всегда, сведется к знакомству с родственниками. Зачем ей это надо, ума не приложу! Ведь и козе понятно: никто из них не обрадуется.
Вообще, я заметил, многие женщины считают знакомство с родителями ритуалом, скрепляющим отношения. Со Светкиными, например, я познакомился едва ли не на второй день. Партия шахмат с папой и мамино малиновое варенье, которое я вынужден был расхваливать, в три раза ускорили все последующие события. Играть в шахматы и пить чай здесь, на Мальте, мне совершенно не хочется. Мария не очень красива. Поэтому она – со мной. На Сибиллу, например, я не покушаюсь, у нее и без меня хватает кавалеров.
Иногда мне хочется встряхнуться – не физически, конечно, а морально, изнутри. Но самое большее, на что я способен, – вялые воспоминания, от которых клонит в сон. Сон – самое лучшее лекарство от жизни. Во сне я действую. То убегаю от каких-то бандитов, то охочусь на Йети (это имя снежного человека), а чаще всего – плыву, захлебываясь водой и одиночеством. Как тогда…
Сегодняшнее утро похоже на тысячи других. Бреюсь, стою под душем, пью кофе, выхожу на площадь, стою в ряду сослуживиц, вполуха выслушивая монотонную тираду господина Николаса, поднимаюсь лифтом на седьмой этаж, толкая впереди тележку с комплектами белья.
И снова: комната-бедлам со шприцами и окурками, комната-офис с фотографией жирных американских отпрысков, комната-будуар с разбросанным на постели нижним бельем.
А это что-то новенькое! В 713‑м – странный запах. Он не удушливо приторный, не алкогольный – скорее всего, дорожный. Так пахнут чемоданы, побывавшие в багажном отделении. Пара кроссовок, небрежно сброшенная у двери. Очевидно, кого-то поселили здесь вчера вечером. Еще один приехал грызть камни. Посмотрим…
В номере полумрак, двойные шторы плотно задернуты, один из торшеров включен, кран в ванной приподнят и из него тоненькой струйкой течет вода (это означает, что здесь поселился растяпа). Постель, к моему глубокому удивлению, застелена, на журнальном столике стопка рекламных проспектов и журналов не разрушена, на спинках стульев ничего лишнего не висит. У зеркала аккуратно расставлена косметика. Нормально. Здесь достаточно лишь перестелить постель и пропылесосить ковровое покрытие. На кровати мое внимание привлекает раскрытая книга – изрядно потрепанная, с пожелтевшими страницами. Я не могу удержаться и заглядываю в нее… По крайней мере, можно выяснить, какой национальности новый постоялец, вернее – постоялица. Ничего себе. Я даже присаживаюсь на угол кровати. Это – «Три товарища» Ремарка! Причем, такое же старое издание 64‑го года, которое было и у нас дома. Подумать только – я совершенно отвык от знакомого алфавита и даже от волнения не сразу смог врубиться в смысл написанного.
«… Ленц с вожделением смотрел на батарею бутылок.
– Не свернуть ли нам шею одной из них?
– Это должен решить Робби, – сказал Кестер. – Человек получил подарок, а ты к нему с такими прозрачными намеками. Некрасиво это, Готфрид.
– А заставлять дарителей подыхать от жажды, по-твоему, красиво? – ответил Ленц и откупорил бутылку.
Сразу по всей мастерской разлился аромат рома.
– Святой Моисей! – воскликнул Готфрид.
Мы стали принюхиваться.
– Не запах, а просто какая-то фантастика, Отто. Для достойных сравнений нужна самая высокая поэзия…»
Ощущение было такое, будто бы кто-то вставил железный кол в мое забетонированное нутро и пытается расковырять этот монолит. У меня даже зубы заныли. Три товарища… Я, Димка и Серж… Одноклассники. Потом – одногруппники. Димка потерялся первым – в горах, где-то на Тянь-Шане, его тело так и не нашли. Он был одержим идеей встретить Снежного человека и, как рассказывали позже те, кто бросил его в горах, Димка, услышав об окончании экспедиции, решил искать сам. Позже я много раз пересматривал известные мутноватые кадры с изображением Йети и мне в голову приходила сумасшедшая мысль, что Димка в конце концов нашел этих существ и просто не захотел возвращаться. Может быть, они были лучше нас… Серж, тот самый Серега, процветает в Эдмонтоне с женой-мулаткой и тремя детьми. О себе вообще помолчу. Ничего хорошего…
Я не заметил, что пробыл в номере больше положенного! Вскочил как ужаленный, молясь о том, чтобы хозяйка книги не вошла в комнату – быстро пропылесосил пол, вытер пыль, перестелил простыни, идеально разровнял поверхность одеяла и так же бережно положил сверху книжку. Мне было жалко выпускать ее из рук, она была как живая. Мне хотелось спрятать ее под полу рабочей куртки и унести с собой. Две минуты у меня осталось на ванную комнату. Там тоже было относительно чисто. Я поменял полотенца, разложил на полках мыло, шампунь и прочую ерунду. Бросив последний взгляд на результаты проделанной работы, я заметил, что у зеркала лежит трогательный тюбик зубной пасты, передавленный в «талии». Надо же! Именно за это я получал взбучки сначала от матери, позже – от Светки, но так и не избавился от этой раздражающей всех моих женщин привычки – выдавливать тюбик с середины…
* * *
В три часа ночи я вышел от Марии де Пинта. Спать мне оставалось часа два-три. Улицы все еще были переполнены людьми – преимущественно молодежью – и гудели, как улей. Двери дансингов распахнуты настежь и, как обычно, в темных залах толклось немало народу, тесно прижавшегося друг к другу. Я подумал, не лучше ли мне просидеть в пабе эти несчастных два часа, ведь все равно – не высплюсь, как следует. Я завернул к Аль Венетто. У него на окраине было тише, чем в центре, да и публика постарше. Я решил пить «Grand marnier», как распоследнейший сноб, а кроме того, приобрел и синюю пачку «Голуаза». По отношению к Марии я чувствовал себя последним подлецом, ведь буквально пятнадцать минут назад рьяно отказывался пройтись с ней куда-нибудь, поклявшись чуть ли не на Священном Писании, что пойду прямо домой. Если она позвонит, упреков не избежать. Разве совру, что принимал душ и не слышал звонка. Душка Аль радостно замахал мне руками из-за стойки и зацокал языком, когда я, вместо обычного пива, заказал «Grand marnier».
– Что случилось? – участливо спросил он.
Я наморщил лоб, стараясь вспомнить, что же случилось. И что вообще могло случиться?..
– Принеси вторую рюмку для себя, – сказал я. – И пей коньяк, если хочешь. Я угощаю.
Аля никогда не нужно было просить о чем-то дважды. Он оглядел зал – все ли в порядке? – и присел за мой столик.
– Ты читал «Три товарища»? – спросил я.
