под защитой Голицыных. Он попросил друзей Вадима, и меня в том числе, встать на защиту его чести.
— И вы вызвали меня на дуэль.
Белинский кивнул.
— Кто он? Как представился?
— Он хотел сохранить инкогнито.
— И вы поверили незнакомцу?!
— С ним было письмо от моего знакомого из Петербурга, я не увидел повода не доверять.
— От кого было письмо?
Белинский вздохнул и протянул мне бумагу.
— Там есть подпись. А теперь разрешите откланяться.
— Спасибо, Василий Григорьевич.
— Не надо благодарить, — он сердито поморщился, — это был долг чести, не больше. Мы всё равно останемся врагами, Константин Платонович. Однажды я отплачу вам за “канделябры” сполна.
Белинский церемонно раскланялся и вышел. А я уважительно кивнул ему вслед. Люблю принципиальных людей! А ещё это мой первый личный враг, а не дядино наследство. Пожалуй, я даже расстроюсь, если его застрелят раньше, чем мы снова сойдёмся в поединке.
Глава 18 — Мастерская и школа
Марья Алексевна не хотела нас отпускать. Нет, на словах она желала хорошей дороги, звала приехать на осенний бал, просила Александру обязательно писать письма, по-матерински поцеловала меня в лоб и с ехидцей погрозила испанке пальцем. Но было заметно — старая княгиня была бы рада, если бы у нашего экипажа отвалились колёса. А ещё лучше, чтобы Злобино и вовсе провалилось под землю, чтобы некуда было ехать. Думаю, она легко бы это организовала со своим Талантом, но удержала себя в руках и только помахала нам вслед платочком. А наша компания покатилась по ухабистым муромским дорогам обратно в имение.
Первым меня встретил Мурзилка. Стоило выйти из экипажа во дворе усадьбы, как из дома с громким мявом вылетел рыжий подобрыш.
— Мяу!
Он подлетел ко мне — хвост трубой, глаза бешеные, уши прижаты. Не останавливаясь, кот быстро полез вверх по одежде. Я даже опомниться не успел, как он добрался до плеча, обнял лапами за шею и ткнулся мокрым носом мне в ухо.
Трррр! Трррр! Трррр! Мурзилка громко заурчал и потёрся мордой.
Навстречу ему выбрался Анубис. Он, оказывается, тоже был рад видеть рыжую зверюгу и накрыл кошака потоками эфира. В ответ тот заурчал ещё сильнее.
А из дома к нам бежала Настасья Филипповна.
— Костенька! Приехал! А я-то уж переживала, где вы есть, не случилось ли чего. Хоть бы письмо прислал!
— Оно бы шло дольше, чем мы вернулись.
— Петьку бы отправил, — проворчала ключница. — Вон какую ряху наел, не переломился бы.
Бобров этот выпад не услышал, а Настасья Филипповна переключилась на рассказ о делах поместья.
— У нас всё хорошо: сено заготовили; дёготь от Добрятниковых привезли; мастерскую строють, заканчивать собираются; Лаврентий Палыч приболел слегка, но я его чаем с малиновым вареньем отпоила; Мурзилка твой крыс в амбаре повывел; старосты приходили, спрашивали, сеять ли озимые на барщине.
— О, кстати! А мы их сеем?
Ключница пожала плечами.
— Василий Фёдорович последнее время хозяйством не занимался, сам понимаешь. А Лаврентий Палыч обычно приказывал, чтобы сеяли, но в этот раз тебя решил дождаться.
— На наших полях обязательно будем. Не знаете, сами крестьяне для себя их сеют?
— Костя, это тебе к Лаврентию Палычу, я таким не интересовалась.
— Спрошу, — я кивнул. — Отправьте кого-нибудь за Прохором в мастерскую, мне надо с ним кое-что обсудить. Что там со школой?
— Ой, такой смешной твой учитель — вместе с Кузьмой за детишками ездит. С родителями ругается, если не отпускают. Я как-то зашла в школу, так дети сидят, рты раскрыли и слушают, что он им рассказывает.
— Молодец. Удачно я его с собой взял.
— Костя, — перешла Настасья Филипповна на шёпот, — а что ты с Танькой сделал? Ходит, будто дворянка какая, голову вона как держит.
— Это всё княгиня Марья Алексевна, у которой мы останавливались. Ей Таня чем-то приглянулась.
— Княгиня? Долгорукова? — в голосе Настасьи Филипповны появился холодок, — Тогда понятно, видно её руку. Ничего, исправим девку.
— Не надо, мне так больше нравится.
Она с удивлением на меня посмотрела и покачала головой.
— Твоё дело, конечно, но я такого не одобряю. Нельзя девкам волю давать, чтобы нос задирали.
Я рассмеялся.
— Ничего, с Таней я как-нибудь справлюсь.
* * *
После обеда я занялся делами усадьбы. Первым делом позвал в кабинет кузнеца Прохора и выложил на стол чертежи.
— Разобраться сумеешь?
— Дык, — Прохор почесал в затылке, — наука несложная, небось грамотный.
Он склонился над бумагой, водя пальцем по линиям и беззвучно шевеля губами. Честно скажу — чертежи я бессовестно срисовал из сорбоннского альманаха механики. Оригинал захватил с собой из Парижа и долгими вечерами переносил чертежи на листы бумаги, чтобы отдать в мастерскую.
— Что-то непонятно, барин, — кузнец крутил головой, прищуривая то левый, то правый глаз. — Вроде соха, но с колёсами. Кто такое придумал?
— Это не соха, а плуг. Придумал его механик Джозеф Фольямбе лет тридцать назад.
— А зачем? Ежели он железный, так лошадка надорвётся его тащить. Нет, барин, воля ваша, а наши мужики таким плугом пахать не будут. От дедов соха нам досталась, с ней живём и детям оставим.
Видел я, как крепостные пашут, — тяжёлая мужская работа, требующая силы и умения. Да, крестьянская соха дешевле, железные только две сошки, каждый её сам себе делает. Да, обычная лошадь действительно не потянет мой плуг. Но у меня есть в рукаве козырь. Надо только одолеть косность мышления и боязнь новизны.
— Прохор, я не понял, ты кузнец или крестьянин?
— Дык, это, я же тоже пашу. То есть иногда. У меня надел есть, но мне его община за ковку распахивает.
— Вот, Прохор, ты в первую очередь кузнец. Кто разобрался с устройством механического коня? Кто Буцефала сделал? Ты, братец, настоящий механик. Не хуже авалонских умельцев, самородок.
Кузнец смутился, потупился и шмыгнул носом.
— Так, это, с детства любил механизьмы ладить.
— Вот-вот, сам изобретаешь, а новинок боишься.
— Ну, я, этово, не боюсь, барин. Непривычный просто.
— Насчёт лошадей ты не совсем прав — обычной немного тяжеловато, но во Франции справляются, точно знаю. А мы в него запряжём нашего Буцика — пусть тянет хоть весь день. А с таким плугом управляться сил меньше надо, чем для сохи.
