В общем, дерьма на мне уже такой толстый слой, что счищать его – только время зря тратить. Кстати, возьмите себе на заметку: чем глубже ты увязнешь, чем сильнее Судьба старается сделать так, чтобы тебе как можно труднее было замечать налипшее на тебе говно. Нефиговая система, а, как вам кажется? Если бы меня выбрали президентом Говенного Комитета, я бы, наоборот, старался, чтобы все было как можно более общедоступно, что ли. Мне кажется, что дрожь, которой меня пробирает, происходит оттого, что я только что выдал публике последний гвоздь к собственному кресту. Полный, блядь, комплект. Если им чего недоставало, для полноты картины, так это стройной системы вранья. Вот она, моя старушка, в экране телевизора, после того, как диктор оттарабанит свое «Мы только что получили срочный репортаж». Только не говорите, что не можете себе этого представить. «Знаете, а я ведь даже старалась встать пораньше, чтобы приготовить ему сандвичи…»
Я нашариваю в рюкзаке зажигалку и прикуриваю косячок. К Дурриксу я нынче не поеду. На хуй. Моя старушка тихо-мирно гостит у бабули. А мне пора трудить голову над тем, как сделать отсюда ноги.
– Берни?
Это Элла Бушар. Она останавливается за кустом на самом краю моей поляны и шевелит губами, и слова, которые лепят эти губы, совсем не похожи на те, которые звучат у меня в ушах: пирог с раковыми шейками и пюре из бамии с телячьим филе.
На случай, если вам вдруг покажется, что я втайне влюблен в Эллу, давайте я вам кое-что объясню: я знаю ее с тех пор, как мне исполнилось восемь. Каждый мальчик в нашем городе знает Эллу с тех пор, как ему исполнилось восемь, и никто из них втайне в нее не влюблен. И еще: ее багаж к ней так и не прибыл. Судя по всему, уже и не прибудет, если как следует к ней приглядеться. Может, отправили но ошибке Долли Партон или еще кому. А Элла – просто кожа да кости плюс десяток веснушек и большая такая башка, блондинистая и вечно всклокоченная, вроде как у куклы Барби, если ваша псина с месяц ее пожует. Никто так и не понял, как следует себя вести с Эллой Бушар. Она живет с родителями в домике, который стоит чуть дальше по дороге, чем «Починка и начинка от Китера». Предки у нее – типичная деревенщина, люди, которые, когда идут, держат руки по швам и смотрят только прямо перед собой или под ноги. А когда говорят, повторяют все по восемьдесят раз, ну, вроде: «Вот я и говорю, сэр, так оно и было, так точно, сэр, было оно именно так, как было, вот как было, так я и говорю». Может, это отчасти объясняет, почему у Эллы тоже как бы не все дома. Типа того, причина и следствие.
– Привет, Берни. – Она осторожно выходит на поляну, как будто я сейчас сорвусь с места и убегу от нее. – А чего ты тут делаешь?
– Просто сижу.
– А если серьезно?
– Я же сказал, просто сижу – а тебе и вовсе нечего тут делать.
– Ни хрена подобного, ты тут пиво жрешь и травку, на хуй, долбишь. А еще ты, на хуй, обещал!
Вас может шокировать, что девочка изъясняется подобным образом. А потом вы возьмете да и подумаете: вот девочка, которая ругается как сапожник, у Китера, наедине с Берни. Ну да, конечно, многие из нас свои первые в жизни голяшки узрели милостями Эллы Бушар. Что стало хорошим лекарством от подростковой сексуальной озабоченности: я не знаю, как называются эти запахи, но пахнут они не мороженым, и Элла, судя по всему, процеживала их сквозь свои трусики не одни сутки. То есть она, типа того, отодвинула нас в сексуальном развитии на годы и годы назад. Единственное, чего ей действительно хотелось, так это материться, пердеть и сплевывать на землю вместе с нами, и боюсь, что единственной валютой, которая была в ее распоряжении на этот счет, являлась ее тощая душная тушка. Я знаю, что больше не принято так говорить, насчет некоторых девушек, и все такое, но – если между нами и не для записи – Элла с этим родилась. Она всегда будет трахаться где попало и с кем попало, и ее расставленные ноги будут вечно маячить из-под каждого куста. Ежедневные, блядь, туры к южному полюсу. И когда в нашем сраном городишке высадятся чужие, первой их, задрав подол, встретит Элла – это я вам гарантирую. Она делает еще один шаг вперед и смотрит на меня сверху вниз.
– Блядь, Берни, ну, ты прямо как алкаш какой-нибудь.
– Меня зовут не Берни, и никакой я не алкаш.
– А как тогда тебя зовут? Как-нибудь похоже на Берни, я знаю…
– Ни фига подобного, даже и близко не похоже.
– Тогда я пойду и спрошу у Тайри, как зовут того парня, который сидит тут, курит травку и пьет пиво.
В голосе у нее появляется тот запредел, который всплескивает иногда в девичьих голосах: удивительная звенящая нота, и она возвещает, что близится Вспышка Из Самых Глубин Адских, и она гласит: «Вот выпущу когти, вот сдеру сейчас небо кому-то прямо на башку, вот как высосу из тебя весь дух и выплюну к чертовой матери – и ты сам знаешь, что так оно и будет».
– Джоном меня зовут. Всё?
– Нет, не так, не Джоном, не Джоном тебя зовут, совсем не Джоном, только не Джоном…
Сразу видно, что она проводит слишком много времени со своими предками, и это на ней просто охуеть до чего сказывается.
– Элла, сегодня фейерверка не будет, нет у меня настроения на фейерверки, поняла? Я просто хочу посидеть один, и чтобы меня никто не доставал, потому что мне надо до хуя всего обдумать – ты поняла?
– И никакой ты не Джон, не может быть у тебя такого имени – Джон – а-га, щас прям, Джон, так я тебе и поверила…
– Ну, как скажешь.
– А я ведь знала, что тебя зовут Берни. Можно мне тоже глотнуть?
– Нет.
– Это еще почему?
– Потому что тебе всего восемь лет.
– Щас прям, восемь. До хуя хуёв по восемь. Мне уже почти пятнадцать.
– Все равно не доросла пить спиртные напитки.
– Ни хуя себе, ты тогда тоже не дорос, чтобы пить, и чтобы травку курить, тоже не дорос.
– Дорос.
– Нет, не дорос! Сколько тебе лет?
– Двадцать два.
– Двадцать две пизды на ниточке, никаких тебе не двадцать два!
Что само по себе является прекрасной иллюстрацией к Первому Правилу обращения с нервными людьми. Никогда, ни при каких обстоятельствах не пытайтесь вступать с ними в переговоры.
Примерно с минуту Элла щелкает зубами, а я старательно не обращаю на нее внимания; потом она принимается возиться с подолом платья. И шипеть, как ёбнутая змея, и бормотать себе под нос что-то вроде: «Блядь, ну сегодня и жарища». Потом задирает подол повыше, вплоть до того места, где нога становится толще и мягче и превращается в бедро. Сразу видно, что подсмотрела эту херню по телику. Не хочу никого обидеть, но выглядит это так, как если бы какой-нибудь японец взялся отплясывать ковбойскую джигу – с точки зрения полного, блядь, попадания в оригинал.
– Элла, перестань, слышишь?
Но нет, подол, естественно, ползет все выше и выше. Тогда я просто хватаю рюкзак и начинаю запихивать туда все без разбору. И она становится – сама предупредительность.
– Щас как пойду в мастерскую и как начну орать. И скажу Тайри, что ты со мной сделал, по пьяни и под кайфом, Верни.
Во мне, как опухоль, вызревает понимание одной простой истины. Насчет того, каким образом нуждающиеся в чем-то люди находят кратчайший путь, чтобы другие люди обратили на их разнесчастную жизнь хоть какое-то, еби его, внимание. От этой сочащейся из всех дыр наготы, от полного чувства безнадежности в связи с тем, что ты родился беспомощным и хрупким, этаким ебанашкой в яичной скорлупе под названием «человеческое существо», меня иногда продирает просто насквозь. Вот как сейчас. Удел Человеческий, как не скажет матушка. Вы, кстати, с этой хуйней повнимательней.
Я бросаю рюкзак, и мы с Эллой идем на мировую. Которая длится до девятого глотка пива, а пьем мы теперь по очереди. Я знаю, что глоток девятый, потому что она считает их вслух.
– От каждого глотка, который мы делаем вместе, наше чувство становится крепче, – говорит она.
И вот что странно: за мильярдную долю секунды до девятого глотка мне, типа того, даже как-то постепенно-понемногу начинает нравиться Элла, не спрашивайте почему. На меня накатывает подряд три-четыре волны насчет того, какое она, по сути своей, несчастное заёбанное существо и как ей, наверное, хочется, чтобы кто-нибудь просто обратил на нее внимание. Понятное дело, что я под газом. Но на какой-то миг я даже успеваю проникнуться к ней, к растрепанным соломенным волосам и к теплому запаху стоящих вокруг кустов. И даже рука у меня как-то сама собой задевает ее бедро, так что волоски на тыльной стороне встают дыбом. А она все ерзает, пока, возле самой земли, не показывается у нее между ног маленький белый треугольник. Но в этот самый момент от земли веет сквознячком, и с этим сквознячком приходит запах, ну, что-то вроде салями, или типа того; меня передергивает, и я откидываюсь назад. Я честно пытался не морщиться, но, судя по всему, у меня это не очень получилось. А она заметила. И тут же свернулась в тугой такой узелок.
