Пошла игра. Я притворяю за собой дверь и крадусь в гостиную. В мозг мне ударяет незнакомый запах; запах застарелых замаринованных грез, как будто органы в стеклянных банках. Запахи чужих домов звучат сильнее, если вы проникли в дом тайком. Я иду по узкому коридору на голос Эллы, мимо ванной, где царят другие запахи – производственные. Потом на дорогу возле дома выворачивает машина. Я приглушаю рукой звук собственного сердца, пока этот звук не смолкает вдалеке – в смысле, машины, а не сердца, конечно. И пиздую потихоньку дальше.
Дойчман и Элла – в комнате, в которую упирается коридор. Дверь распахнута настежь. Я распластываюсь по стене и выгибаю шею, чтобы заглянуть внутрь. Мистер Дойчман сидит на одной из тех старых жестких кроватей, на которые, судя по всему, забираться приходится с помощью стремянки. Покрывало сморщилось симметрическими складками под его симметрической жопой, так что поверху пошла маленькая такая аккуратная горбинка. Возле кровати стоит полированный деревянный столик, а на нем, на вязаной салфетке, – лампа. Плюс бумажник, Библия и черно-белая фотография в тяжелой медной рамке. С фотографии улыбается милейшая на вид женщина с ясными, искренними глазами и кипой густо-курчавых волос, которые раздувает ветер, – на фоне цветущего дерева. Сразу видно, что этот ветер дул много лет тому назад. На другой стороне комнаты единственное маленькое окошко с видом на замусоренный задний двор: среди прочего хлама там стоит ржавый остов большого двухместного кресла.
Элла стоит в ногах кровати, задрав подол до подбородка.
– Ха! Так щекотно… Подождите, вам хочется увидеть мой южный полюс – или северный?
Она стягивает трусы до коленок: не медленно и с оттяжкой, чтобы, типа, эротика, а просто сдергивает, на хуй, с такой улыбочкой на ебале, как будто ее только что купили в «Мини-Марте». Поняли теперь, что я имел в виду, когда говорил об Элле?
– Батюшки, а это что у нас такое? – Дойчман, подрагивая кончиками пальцев, дотрагивается до ее голой жопки, и дыхание у него становится отрывистым.
Я тоже набираю полную грудь воздуха. А потом выпрыгиваю на середину комнаты с матушкиным «полароидом» на изготовку. Щелк!
– Псих ненормальный! – говорит Дойчман. Губы у него кривятся и дрожат, как будто сами по себе, отдельно от лица, а потом голова его падает на грудь, наверное, от стыда.
– Мистер Дойчман, все в порядке, – говорю я. – Мистер Дойчман? Мы здесь не для того, чтобы создавать какие-то проблемы, юная леди пришла сюда по собственному желанию, а я – просто ее сопровождаю. Вы меня понимаете?
Он поднимает на меня печальный взгляд и глотает какие-то непроговоренные слова. Потом снова переводит взгляд на Эллу. Она вскидывает голову, как ведущая игрового телешоу, и одной улыбкой пришивает его к месту.
– Мистер Дойчман, – продолжаю я. – Я крайне сожалею о том, что мне пришлось вмешаться, да еще так неожиданно. В смысле, со всем уважением к вам. Но, видите ли, ситуация сложилась так, что у вас и у меня есть некоторые – особого рода – потребности и мы вполне в состоянии помочь друг другу.
Дойчман разевает рот и принимается слушать меня как истинный техасец.
– Вы видите эту юную леди? Готов поспорить, что вы были бы не прочь провести с ней наедине еще какое-то время. И ваши потребности – вполне возможно – будут, таким образом, полностью удовлетворены.
Я стараюсь подражать коммивояжерам с папашиных видеопленок, которые неизменно растопыривают руки и похохатывают, так чтобы сложилось впечатление, что ты совершеннейшее мудило на всем белом свете, если до сих пор не въехал, как все в действительности легко и просто.
– А в обмен на все это нам нужно небольшое количество денег. Вы могли бы заплатить небольшой вступительный взнос, ну, скажем, триста долларов – единовременная выплата, без каких бы то ни было излишних формальностей, после чего я уйду и оставлю вас наедине. На какое-то время. И еще, мистер Дойчман, вы получите вот это фото, и мы никогда к вам не вернемся и никому не скажем ни единого слова. Это мы можем торжественно обещать вам прямо здесь и сейчас, не правда ли, мисс?
Элла упирает руки в боки и улыбается широкой улыбкой мушкетера, с трусами, болтающимися возле колен. Дойчман какое-то время глядит в пол, потом молча тянется к лежащему на столе бумажнику. Не говоря ни слова, он вынимает все, что там есть, и протягивает мне. Сто шестьдесят долларов. Сердце у меня проваливается куда-то в межреберные пространства.
– Сэр, это все, что у вас есть? И кроме этих денег – ничего?
Я смотрю на него сверху вниз, он старый, и руки у него дрожат; и сердце у меня падает еще того ниже. Я перегибаю тоненькую пачку денег и отслаиваю сверху двадцатку.
– Вот, сэр, пожалуйста, нам не хотелось бы оставлять вас ни с чем, ну, или типа того.
Хуёвый из меня преступник. Он берет купюру, даже не подняв на меня глаз. И тут меня пробивает мысль: вот Элле, скажем, обломилось внимание, которого ей так недоставало, и ей за это даже заплатили. Дойчмаи пустил в ход несколько давно залежавшихся бумажек и получил взамен такой кайф, о котором, быть может, мечтал всю свою сознательную жизнь. Моей старушке достанется спокойствие духа насчет моей новой работы и некоторая сверхплановая прибыль. А на мою долю остается привилегия жонглировать этой кучей вранья с говном пополам. И так меня от этой мысли пробрало, что захотелось послать все к ебене матери мелким шагом на хуй и самому отправиться примерно в ту же сторону.
– А теперь, пожалуй, я оставлю вас наедине, – говорю я и поворачиваюсь к двери. Но, дойдя до двери, я слышу позади сдавленный стон Дойчмана. Я разворачиваюсь и вижу, что он встает с кровати. Трусики Эллы рывком взлетают вверх по бедрам.
– Не останавливайтесь, – говорит из окошка Лалли. Потом оборачивается, опускает камеру и говорит куда-то через плечо: – Леона, иди глянь, что нам удалось отснять для нашего шоу!
Я хватаю в охапку Эллу, с платьем, наполовину заправленным в трусы, и волоку ее по коридору, запинаюсь на ходу и роняю матушкин фотоаппарат. Перед нами, разинув рот и выпучив глаза, с грохотом несется в ванную Дойчман. Я успеваю просунуть ему в дверь фотографию.
– Сожгите ее, сэр, и как бы все ни сложилось – ни в коем случае не говорите с этим парнем.
Половицы под нами ходят ходуном, мы вылетаем из передней двери и скатываемся с крыльца. В конусе света от фонаря над входом пролетают дождевые капли, наискосок, вихляя и сплетаясь на ходу, как злобные сперматозоиды. Я дергаю Эллу за руку в сторону, из-под ног у нас веером летит гравий, и мы ныряем за угол, в тень, туда, где я оставил вещи. А там стоит Лалли с камерой на плече.
– Опаньки, милые дети, куда вы так спешите?
Я хватаю Эллу за плечи и отталкиваю в сторону. Она волчком летит по направлению к дороге, одна рука молотит воздух, другая пытается сквозь платье расправить на заднице трусы. Лалли не торопясь идет к моему рюкзаку и занимает стратегическую позицию между мной и великом. И жестом, исполненным томной неги, хватает себя за яйца.
– Боже мой, какую славную карьеру ты сделал за последние несколько дней.
Во мне взвивается тысяча ответных матюков, но ни одному из них так и не удается выбраться наружу. Вместо этого я прикидываю, насколько неустойчива его поза, наклоняю голову и ракетой запускаю собственное тело ему в живот. Дхууф! – Он падает через велик, камера описывает круг и с хрустом приземляется ему на голову.
– Ах ты, мешок с говном! – Он выпрастывается из велосипедной рамы и бьет меня носком ноги в колено. И рычит: – Ах ты, вафёл хуев, хочешь поиграть по-взрослому, да?
Я подхватываю камеру и выдираю из нее кассету. Потом, как следует прицелившись, со всей дури навешиваю ему ногой в рожу. Удар приходится прямо в пятак, и он снова падает на спину, через велосипед, поймав мутного и залившись кровью, и сверху на него дождем сыплется гравий.
– Уау, Лалито, – кричит откуда-то из-за дома невидимая Леона. – Твоя звездочка только что наткнулась здесь на паука – и ты хочешь сказать, что это тоже входит в профессиональный риск?
Я закидываю рюкзак за спину и рву в сторону дороги. Элла тут же выскакивает из-за стоящего на другой стороне улицы джипа и пытается поймать меня за руку. Головой вперед я тащу ее за собой туда, где потемнее, и мы мчимся по дороге, рука об руку, а за нами по небу гонятся тучи.
– Лало, – доносится сзади голос Леоны. – Если честно, как тебе кажется – какое имя больше подойдет, Ванесса или Ребекка?
Сердца у нас стучат так же часто, как ноги о землю, и волокут нас мимо покосившихся развалюх, мимо самопальных крылечек в неровном желтом свете фонарей, через овражки и балки; мы хватаем воздух, как два реактивных двигателя, пока не выходит топливо. Лалли наверняка уже выбрался на дорогу и ищет нас. Охуев от злости. И силы правопорядка тоже не заставят себя долго ждать. Колесо фортуны раскалилось докрасна.
