Согласен. Необычный по своей архитектуре. Массивные арочные перекрытия, башни в стиле модерн.
— Долгое время строительство этого моста откладывали. Паромщики бастовали. Кому хотелось остаться с дырой в кармане…
— Но…
— Но затонуло судно «Архангельск», что вызвало большой общественный резонанс, и Николай II отдал приказ поторопиться.
— А почему он называется Большеохтинским?
Вопросами стреляет словно из пулемета.
— Мост соединяет исторический центр и Охту, расположенную на правом берегу Невы.
— Охту? Это что?
— Район, до начала двадцатого века считавшийся пригородом Санкт-Петербурга. Назван в честь реки.
Замолкает. Однако ненадолго.
— Этот мост чем-то схож по виду с главной достопримечательностью Парижа, — произносит задумчиво.
— Его так и называли — «упавшая на бок Эйфелева башня». Он построен по той же технологии клепки металла, и тоже не был любим горожанами. Они считали его уродливым.
— Напрасно…
Она явно с ними не согласна.
— По легенде одна из клепок моста изготовлена из чистого золота. Заложена строителями на счастье.
— Да уж, попробуй найди ее, — хмыкает.
— Не найдешь. Замаскирована особым составом под металл.
— Ты, конечно же, не веришь.
— Это всего лишь байка, Арсеньева, — усмехаюсь.
Наивняк чистой воды…
— Еще этот мост напоминает Тауэрский, — вслух рассуждает она.
— Нева, в очертаниях промышленного Петербурга, многим виделась похожей на Темзу. Советский фильм о Шерлоке, события которого происходят якобы в Лондоне, снимали тут.
— Ты подозрительно много знаешь о Петербурге. Часто здесь бываешь? — поворачивается ко мне.
— Часто. Здесь родился и вырос мой дед.
Единственный человек, которому крайние лет десять было не плевать на меня.
— Он пытал меня своей болтовней о Ленинграде каждое лето.
На черта я ей это рассказываю…
Молчу какое-то время. Вспоминаю деда: сурового, строгого и жутко ворчливого. Кстати, мерзкий характер достался мне от него. Наверное, поэтому мы с ним отлично ладили, хоть и общались в довольно своеобразной манере…
— Ян, все-таки рискну спросить еще раз… Почему ты живешь отдельно от своей семьи? — доносится до меня встревоженный голос девчонки.
— Язык без костей, отрезать легко. Так Беркутову и передай, — в момент ощетиниваюсь я.
— Тебе ведь только недавно исполнилось восемнадцать. Получается, до этого момента твои родители нарушали закон.
— А то мой папаша-адвокат не в курсе!
— Вы с ним не ладите, да?
— Не лезь не в свое дело и держи рот на замке. Поняла меня? — угрожающе нависаю над ней.
— Я не собиралась распространяться на эту тему.
Похоже на правду, но разве можно хоть кому-то в этой жизни доверять…
— Алиса Игоревна нас не ищет?
— Не ищет.
— Как так? — непонимающе хмурится. — Она ведь несет за нас ответственность. Наверное, не спит. Переживает. Может, вообще в полицию уже обратилась.
— Хватит очковать, Арсеньева, — отзываюсь спокойно.
— А если Алиса Игоревна сообщит моим родителям о том, что нас нет?
В глазах вспыхивает испуг вселенского масштаба. Она явно начинает паниковать.
— Не сообщит.
— Почему ты так в этом уверен? — уточняет настороженно.
— Арсеньева, я сказал тебе, она будет молчать, — повторяю с нажимом. — Хотела посмотреть Питер — смотри. Пока выдалась такая возможность…
На всякий случай проверяет телефон, но никаких входящих там нет. И не будет.
— Вернусь через пять минут. Зайди внутрь.
Стоит, трясется. Замерзла как цуцик. Ночью у воды реально холодно, все-таки начало ноября…
— Не хочу, отсюда лучше видно, — упрямо качает головой.
Ну кто бы сомневался…
— Сделай одолжение, за борт не свались, разглядывая крейсер.
Закатывает глаза и демонстративно поворачивается ко мне спиной.
Как ребенок.
Но что-то в этом есть…
Направляюсь вниз. Планирую заказать что-нибудь из еды, пока у нас еще есть время.
Ковальцова, наверное, и правда не спит. Переживает. Но не за нас, как предполагает Арсеньева, а за свою задницу. Причем в прямом смысле этого слова.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она у нее ничего кстати…
Усмехаюсь своим мыслям. Сама виновата, товарищ педагог. Желание быть ближе к «детям» сыграло с тобой злую шутку. Крайне небезопасно ехать летом на Истру с толпой подростков, преимущественно мужского пола. И уж точно верх глупости отправляться с ними ночью на пляж купаться.
Говоря по правде, всерьез забавляться с ней никто не собирался. Так… малость пошугали перед отъездом. Однако и этого хватило. Чуть не уволилась, когда вернулась в Москву.
Шантаж — дело грязное, но иногда в нужный момент очень выручает. Вот как сейчас. Спасибо ушлому Беркуту, на память таких четких кадров наделал! Там не то, что уволят, там на статью запросто потянет. За совращение малолетних, ведь со стороны все выглядит весьма неприглядно…
Отыскав официанта, делаю заказ, называю номер столика.
— Есть вариант достать одеяло? — интересуюсь у лопоухого.
— Нет.
— А так?
Достаю щедрые чаевые.
Сорить деньгами донора — одно удовольствие. Чем быстрее они от меня уходят, тем лучше я себя чувствую.
— Сейчас принесу, — обещает он, тут же «переобуваясь».
Через пару минут выносит мне вполне приличный шерстяной плед.
— Может, что-то еще надо? — многозначительно заглядывает в глаза.
— Нет.
Забираю одеяло и поднимаюсь по ступенькам наверх.
Играет джаз, стоит галдеж. Видимо, все вернулись погреться. Должно быть, только Арсеньева осталась торчать на улице.
Дуреха. Не насмотрелась еще? Сколько можно.
Как только выхожу на открытую палубу, в поле зрения сразу попадает то, что мне не нравится.
Рядом с девчонкой маячат две мужские фигуры, и никого из людей вокруг больше нет. Уже отсюда слышу смех и громкие голоса, а по мере приближения узнаю пьяного выродка, весь вечер пускающего на нее слюни.
Вот ведь гнида. Решил воспользоваться ситуацией…
— Девочка, да у меня такой вид из окна, закачаешься! — рассказывает он ей. — Улица Восстания тебе о чем-нибудь говорит?
— Я не хочу с вами общаться. Уходите, пожалуйста, — тихо, но твердо просит она.
Тот в ответ лишь раздраженно цокает языком.
— Вот заладила… На, малая, возьми визитку, позвонишь. В ресторан свожу, приодену. Бабок подкину.
— Вы меня… с кем-то перепутали. Мне ничего от вас не нужно. Уберите.
Слышу, как, вибрируя, дрожит ее голос, и тут же прихожу в бешенство. Пока еще контролируемое.
— Отошел от нее.
Первым меня замечает его друг. Он стоит слева от Арсеньевой.
— Че?
А это уже поворачивается ко мне лицом возрастной горе-пикапер.
— Глухой или тупой? Отошел, — повторяю еще раз.
Удивленно вздергивает бровь. Снизу-вверх проходится по мне оценивающим расфокусированным взглядом.
— О, смори, кто тут у нас… нарисовался.
Надрался как свинья. Еле языком ворочает.
— Оба свалили отсюда.
— А почему это так невежливо? — осведомляется тот, который похож на трезвого. — Жека, парень, похоже, чем-то не доволен.
— Пааарень…
Эта мерзость подходит ближе ко мне, и тяжелый шлейф перегара заполняет ноздри.
— Да ты гля на него! Патлатый. Серьга в ухе. Это ж признак этих…
— Прямо жаждешь, чтобы я прописал тебя по новому адресу, — прищуриваясь, цежу сквозь зубы и резко дергаю за утепленную кожанку на себя.
— Это по какому-такому… адресу… голубец заднеприводный?
Ну все, старая мразь… Довыдолбывался!
Пальцы сжимаются в кулак. Бью по наглой морде, и он от неожиданности заваливается назад, на перила.
Нецензурно выражается. Стонет. Пытается потрогать сломанный нос. А в том, что он сломан, я нисколько не сомневаюсь.
— Новоселов, 45.
— Местный, да? Я… найду тебя…
Угрожать мне вздумал?
Годами отработанный удар по печени — и он, задохнувшись, мешком сползает вниз.
