Он полез в карман плаща, достал дорожный бикс, перетянутый широкой резиновой лентой. Ампулы с инсулином и спирт лежали в плоской металлической коробке. Выложив все это на столик, он еще раз с нетерпением взглянул на своего попечителя.
Игорь усмехнулся и вышел в коридор.
Дверь служебного купе проводника была по-прежнему закрыта. Куда делся проводник – непонятно…
Обитатели вагона окончательно устроились и затаились.
Это позже, когда стемнеет и включат электрический свет, начнется вечерняя суета, предшествующая основательному ночному покою.
С верхних полок соседнего купе свисали босые пятки кавказских братьев. И боковые полки упрятали своих постояльцев – мрачного скрипача, чьи тупорылые туфли виднелись из-под нижней скамьи, на которую залегла егозливая старушенция… Хотелось заглянуть в купе, посмотреть, чем занимается милая соседушка, но Игорь себя сдерживал, неловко как-то, слишком уж назойливо. Сколько же ей лет, при сыне-солдатике? Вероятно, Игорь ее ровесник. И у Игоря мог бы быть такой сын, если бы его «мимолетная» жена предусмотрительно не приняла мер.
Игорь поднес руку к титану. Слабое тепло чуть трогало ладонь. Досада все не оставляла его, напрасно он затеял с Павлом Мироновичем беседу. Но теперь Игорь определенно знал, что этой стычкой не закончится их разговор. И ладно, он и так последнее время занимает свои мысли дрянным старичком. С тех пор, как попал в его квартиру… Он помнил, как долго-долго старик не открывал дверь, изучая в глазок пришельца. И каким фундаментальным сооружением оказалась эта дверь изнутри: листовая сталь с хитроумными замками… Чертов Карамор!
Поезд замедлил бег, однако никаких признаков станции за окном не угадывалось – голая степь. Колеса ворочались с глухим скрежетом неудовольствия от узды, которую все туже затягивали тормоза…
Скрипнув в последний раз, поезд окончательно остановился.
Тишина, тягучая и густая, заложила уши.
Где-то в глубине вагона женский голос обронил с ленцой: «Станция, что ль?» И вновь тишина…
И тут слух уловил негромкий разговор из соседнего купе.
– Ну вы, мамо, рассуждаете, – говорил солдатик ломким полушепотом. – Это ж вам не классный руководитель, чтобы ему коробку зефира дарить.
– Возьмет, – настаивал голос соседушки. – Ты как следует подойди. Не суй под нос, а тихонечко так, подложи. Все берут.
– Ну, мамо… Представляете, прихожу я к полковнику в кабинет. И выкладываю коробку с зефиром… Какая ж это армия, мамо?
Разговор утих, словно родничок зарылся в землю. Но вскоре он вновь выбился на поверхность.
– У полковника есть дети. Пусть им и отдаст зефир, – рассудила Варвара Сергеевна. – Надо ж отблагодарить человека, что он тебя домой отпустил.
– За хорошую службу и отпустил, порядок такой.
– А ты поблагодари его. Не тыщи даешь – коробку зефира. Все одно, что цветы.
– Ну, мамо…
В это мгновение вагон вздрогнул. Колеса принялись пробовать голоса, чтобы через короткое время вновь затянуть свою долгую песню…
3
– Поехали вроде, – обронил Зюмин. – Зеленый.
– Вроде поехали, – согласился помощник машиниста, безбровый краснолицый парень. – Зеленый дали.
– Поехали, – заключил Елизар.
Зюмин всей ладонью прижал пусковую клавишу и, переждав мгновенье, медленно освободил тормоза. Локомотив плавно сдвинулся с места. Точно и не тащил за собой пятисотметрового состава. У каждого машиниста свой почерк. Другой так дернет, что пассажиры с полок скатываются, считай, машинист поначалу тормоза ослабил, а потом уже пустил локомотив, как обычно трогают автомобиль. Больно ему надо рисковать. Это подобные Зюмину мастера улавливают момент: и двигатель не напрягают, и колодки тормозные сберегут. Так снимаются с места, что у пассажиров в стаканах вода не шелохнется. Правда, зимой, в мороз, не всегда красиво получается – колодки к колесам примерзают во время стоянки. Но Зюмин и тут хитрит: отпустит поначалу, пересилит морозец, потом прижмет их и, не дожидаясь нового прихвата, пускает локомотив…
– Молодец! – одобрил Елизар, глядя, как Зюмин, щелкая клавишей, набирает скорость. – Ласково тронул.
– Кого же мне еще ласкать? – ответил Зюмин. – Это у тебя, говорят, есть кого ласкать в вагоне. А у нас с Федюней только что эта лошадка.
– Будет тебе, – потупился Елизар.
Конечно, старый знакомый Зюмин знал о его отношениях с Магдой и всегда посмеивался при встрече. Странные люди. Да и Магду Зюмин знал хорошо и первого ее мужа, тот и сейчас работает в локомотивном депо.
– Ты не обижайся, Елизар… Какой ты, право?! Перед такой женщиной только семафор может устоять. И ушла Магда от своего муженька, потому как тот ее ревновал по-черному, говорят. На работу не ходил, дежурил…
Елизар молчал. Ни разу за все время он не спрашивал Магду о причинах разрыва с мужем…
– Будет тебе сплетничать, – одернул Федюня. – Того и гляди, наш гость под откос сиганет, отвечай потом.
– Не сиганет, – продолжал треп Зюмин. – Он еще долг мой не получил.
Елизар поерзал на своем откидном стуле, потянул носом… Он прибежал к локомотиву на разъезде «280-й километр» и так пригрелся, что не хотелось уходить. А куда спешить – главные дела по вагону он уже переделал. До вечерней раздачи чая время еще было, а что касается Магды, так та залегла спать, уповая на длинный перегон. Ночью посыплется мелочь, считай, через каждые четверть часа станция, не до сна будет. Она и Елизару советовала прикорнуть, да не послушался ее Елизар: не успеешь оглянуться, как в Олений ручей прикатим, а там ищи-свищи Зюмина с его долгом – смена локомотива, другая бригада поезд потянет…
Радуясь вечернему свету, локомотив широко и весело нес себя к синеющей кромке горизонта по сизой лестнице рельсов, увлекая за собой глазастые зеленые близнецы-вагоны. Разорванный воздух обтекал стеклянный лоб локомотива и, словно признавая силу, сгонял с насыпи случайный мусор, песок, щебенку. И еще долго не мог успокоиться, гоняя по буеракам ошалелый, разномастный хлам.
Пересчитывая бесконечные стыки рельсов по косогорам, по мостам и мосточкам, гнал себя локомотив марки «ЧС», прозванный «Чебурашкой». А навстречу спешили такие же обреченные на работу, красногрудые мощняги, влекущие длинный хвост – то из цистерн, то из хопров, то из полувагонов… И чего только не развозили они по стране! Локомотивы традиционно приветствовали свистками друг друга. И прощались долгим, тревожным гудком – не угораздит ли кого-нибудь выскочить на рельсы из-за последнего вагона встречного поезда…
– Никак троллейбусы везут? – Елизар удивленно провожал взглядом стоящий на боковом пути состав.
Укрощенные колодками, покорно прижав к спине тощие уши-штанги, паслись на платформах широкозадые голубые троллейбусы. Видеть среди лесов этих родных городских трудяг было непривычно и радостно.
– В Колумбию отправляют… На разъезде рядышком стояли, я и прочитал на маркировке, – проговорил Федюня. – К морю везут, на пароход.
– Ишь ты, в Колумбию, – недоверчиво произнес Елизар и осекся – его вспугнул резкий и пронзительный свист сирены бдительности. – Ух, зараза!
Зюмин привычным прихлопом погасил сигнал, который будоражил кабину разбойничьим свистом через каждые двадцать секунд
– Да выключи ты ее, паскуду! – взъярился Елизар. – К нему в гости пришли, а он оглушает.
– Не могу. Еще усну с таким гостем, – ответил Зюмин. – А позади восемьсот человек жить хотят. Так что потерпи. Служба у системы такая – сон машиниста разгонять.
Елизар и сам понимал, что поставили систему в кабине машиниста для дела. А покричал он так, с перепугу, хоть можно и привыкнуть за время, что гостил в кабине локомотива.
– Вижу желтый, – Федюня занимал свое место у левого крыла и следил за сигнализацией.
– Вижу желтый, – подтвердил Зюмин и сбавил скорость.
– Ага, желтый, – деловито подтвердил Елизар. Ему нравилось участие в этой серьезной игре. Одно
время Елизар пытался разглядеть цвет светофора раньше впередсмотрящего Федюни, но не удавалось, навыка нет. Хоть на мгновение, а все равно Федюня опережал… Елизар скосил глаза и в который раз подивился всемогуществу техники: на миниатюрном светофорчике, который пеналом торчал на пульте управления, тоже горел желтый свет, как бы напоминая машинисту о цвете фонаря путевого светофора.
– А от чего этот-то загорается? – не справился со своим любопытством Елизар.
– Прикурил. От встречного светофора, – снисходительно объяснил Федюня. – Электромагнитное излучение наводится. Понимаешь?
Елизар понимал, но не очень, в общих чертах. Не было у него специального образования, только среднее.
– Ни черта он не понимает, – с добродушной ленцой поддержал беседу Зюмин. – Вот каким образом одной простыней двух пассажиров обслужить, это он понимает, да, Елизар? Эх вы, люди-блохи, – закончил Зюмин с неожиданным ожесточением.
