– В Чернопольске ты не сидел по выходным в трусах у телефона, – перебила Елизавета.
– В Чернопольске был налаженный механизм…
– Господи, о чем мы с тобой говорим? В первый день моего приезда! – Елизавета резко повернулась и ушла в спальню.
«Действительно, нелепо», – думал Свиридов, набирая телефон коммутатора. Телефонистка соединила его с Березовской. Далекий голос начальника отделения звучал виновато, он заранее был готов во всем покаяться.
– Послушайте, Глымба. Приказываю гнать в порт все свободные рефрижераторы. К вечеру я должен забыть об этом.
Свиридов положил трубку. Он был собой недоволен. Сознание недовольства изматывало, он знал по опыту. И почему он накинулся на этого Глымбу? Наоборот, надо было не приказывать ему, а просить, ведь тот, как говорится, должен стоять на ушах, чтобы наскрести эти чертовы рефрижераторы. И что за манера распинать подчиненных за несуществующие грехи. Не мешало бы извиниться перед Глымбой. Но так ли поймет? Мнение о начальнике дороги как о человеке мягком и отходчивом можем сыграть плохую услугу, это точно… Окончательно расстроенный, он отодвинул телефон и увидел оставленную на кушетке фуражку. Из-под высокой тульи ехидно высунулся черный лакированный язык. Сознание обожгла короткая мысль: а что, если Елизавета с той же легкостью уйдет от него, как ушла от архитектора? Эта мысль придавила Свиридова к креслу своей обнаженной ясностью.
– Лиза, – проговорил Свиридов. – Ты больше не любишь меня?
Копошение в спальне оборвалось. В долгой томительной паузе стучали о жесть подоконника дождевые капли.
– Лиза, – еще тише повторил Свиридов вялыми губами. – Ты меня больше не любишь?
В дверной проем из глубины спальни выплыло лицо Елизаветы. Неясные черты, казалось, были погружены в замутненную воду, лишь волосы четко распадались на лбу.
– О чем ты, Алеша?
– Ты не ходила в магазин… Ты ходила звонить по междугородному, да? Магазин открывается в восемь, Лиза.
– Ну вот еще, – растерянно проговорила Елизавета. – А кто купил творог, сметану…
– В буфете, на этаже… Ты не умеешь врать, Лиза. И вчера, в ресторане, когда мы ужинали. Мне вдруг показалось…
– Тебе лишь показалось, – сухо прервала Елизавета.
Она вновь скрылась в спальне.
Слышался шелест застилаемой постели. Скрип шкафа. Какие-то еще звуки, гнетуще тревожные…
Вчера в ресторане гостиницы Свиридов заказал особый ужин. Было малолюдно, несмотря на субботний вечер. Оркестр играл с большими паузами, а к десяти, слава богу, вообще исчез. Свиридову не часто приходилось сиживать в ресторанах, но здесь, в Северограде, возвращаясь с работы поздно, он захаживал в ресторан. Ему поставили специальный столик, в дальнем углу. Руководство гостиницы старалось завязать с начальником дороги более тесные контакты. Свиридов вел себя доброжелательно, но в доверительные отношения не вступал. И нередко просил доставить ему ужин прямо в номер… Поэтому появление начальника дороги в ресторане с дамой было встречено с любопытством. Официанты, да и сам метрдотель, незаметно пытались разглядеть Елизавету, как-никак они уже считали Свиридова близким человеком. Елизавета пила шампанское, много и возбужденно говорила. Или вдруг умолкала, бездумно глядя в сторону… Свиридов поначалу не обращал на это внимания. Но равнодушие, с каким Елизавета встретила весть о предстоящих «квартирных смотринах», озадачило Свиридова. Ужин был скомкан, настроение испорчено… Ночью он долго ворочался без сна, вслушиваясь в ровное дыхание Елизаветы. Конечно, он понимал, Елизавета устала с дороги, и их торопливая близость имела оправдание. Но все равно, странной была их нынешняя встреча, не такой она представлялась Свиридову. Все началось с пустяка, Елизавету… не удивило, что он пришел на вокзал без цветов. Она просто не обратила на это внимания. И Свиридов, приготовив к упрекам Елизаветы виноватую улыбку и оправдательные доводы, почувствовал смятение и неясную тревогу. В гостинице, когда Елизавета принимала душ, он спустился в холл и купил прекрасные хризантемы, лохматые, точно мордочки терьера. И потом, в ночной белесости спальни, он с враждебностью поглядывал на цветы, перекладывая на них давящее предчувствие дурных вестей…
Свиридов остановился в дверях спальни.
Елизавета разглядывала содержимое шкафа. Она собрала в узел волосы и накрепко стянула лентой, что придавало лицу сухое, настороженное выражение. Шея вытянулась и в широком вороте халата казалась беззащитной и нежной…
– Что-то не вижу твоего несвежего белья, – проговорила она.
– Отдаю дежурной, она стирает, – Свиридов снял со спинки стула брюки и пиджак.
Галстук сполз на пол и свернулся у ножки. Елизавета подняла его, встряхнула и протянула Свиридову. Тот поблагодарил и направился в другую комнату, одеться.
– Послушай, Алеша… ты так мне ничего и не рассказал – виделся ты со своим институтским приятелем, нет?
– С Савелием, что ли?
– Да. С бывшим начальником этой дороги.
– Нет. Еще не виделся. Болеет он, за городом отлеживается. Еще предстоит беседа нам, – ровный голос ничем не выдавал волнения Свиридова, словно и не он сейчас задавал Елизавете печальные вопросы, выяснял какие-то обстоятельства. Теперь он был совершенно уверен, что Елизавета спозаранку ушла на междугородную телефонную станцию.
– Думала, у тебя уже позади объяснение с этим Савелием. Ты так переживал, – продолжала Елизавета. – Переодевайся здесь, я пойду накрывать на стол. – Едва уловимым движением она отстранилась и обошла Свиридова.
Зеркало в шкафу отражало долговязую фигуру незнакомого существа, повторявшего его движения и гримасы.
Свиридов оделся и вплотную приблизился к зеркалу.
– Ну что, брат? – произнес он, глядя на свое отражение и, помолчав, вздохнул: – То-то, брат…
В конце концов, почему он связал свою судьбу с Елизаветой? Стечение обстоятельств, влечение, любопытство? Дальнейшая жизнь без этой женщины теряла смысл? Он мог вспомнить и других женщин там, в Чернопольске, хотя бы Настеньку Названову – преподавательницу английского на курсах высшего руководящего состава. В яркой куртке поверх глухого белого свитера, почему-то именно такой она запомнилась Свиридову. Правда, в ее обаянии было что-то искусственное. Это забавляло, как.детская шалость. Но у него и в мыслях не было, что эта или другие связи могут закончиться браком. Чем же от них отличалась Елизавета? Почему именно она стала женой? Нашла тот единственный ключик, который распахнул его сердце, пробудил не только страсть, но и желание иной близости. Да, ему нравилось общение с Елизаветой, ее раскованность, гибкость ума, в то же время какая-то наивность суждений, прямота… Но ведь и у других все это было, однако почему-то именно Елизавета, почему?!
– Алеша! Завтракать, – Елизавета заглянула в спальню. – Все уже на столе…
Овальный стол в гостиной был покрыт прозрачной пленкой, на которой раскинулись тарелочки с сыром, колбасой. Бутылка с кефиром, творог, пакет со сметаной.
Свиридов потер ладони, выражая полное одобрение, и сел за стол.
Елизавета расположилась напротив и придвинула к себе стакан молока.
– Ну? Как спалось? – рассеянно спросила она.
– Признаться, не очень. Уснул поздно… Еще этот сход.
– Сход? Что это такое?
– Сход? Ну когда колеса вагона соскальзывают с рельсов на шпалы. Как у человека, подвернувшего ногу. Не опасно, но приятного мало. А главное – останавливается магистраль…
Елизавета смотрела в сторону, поглаживая пальцем ямочку на подбородке. Изредка она подносила край стакана ко рту, но не отпивала, а лишь смачивала губы.
– У тебя плохой аппетит? – спросил Свиридов.
– Да. Неважный, – кивнула Елизавета. – Нам надо поговорить, Алеша…
Свиридов окинул взглядом бледное лицо Елизаветы. Ему мучительно захотелось оставить завтрак и увести ее в спальню. Всего несколько шагов… Он чувствовал горячие токи. Возникшие в глубине, токи крепчали, накатывались волной к голове, туманили глаза. Он отодвинул тарелку, пытаясь справиться с ломающимся дыханием…
Елизавета тронула Свиридова за плечо.
– Алеша, Алеша… Успокойся, – прошептала она.
Но Свиридов ничего не слышал, не желал слышать. Он встал из-за стола, шагнул к Елизавете, положил немеющие ладони на ее покатые плечи и заронил, упрятал подбородок в прохладные, пахнущие дождем волосы.
– Алеша… Не надо… Я не хочу… Я не хочу тебя, пойми. Не хочу…
Она не договорила. Свиридов прикрыл губами ее мягкий рот, Елизавета обмякла, не в силах отвернуть в сторону лицо… Свиридов задел стол, звякнула посуда и, кажется, что-то свалилось на пол. Он уже ничего не видел, кроме огромных и блестящих от слез глаз Елизаветы…
Елизавета отвернулась к стене и водила пальцем по обоям, повторяя зигзаги замысловатого рисунка. Мягкое плечо совсем охолодело, и Свиридов прикрыл его одеялом…
