с ожогами, я вот про кого. У которой имя такое глупое.
Нона не сразу поняла, о ком идет речь. У ее друзей не было глупых имен, и ей потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, что такое ожоги.
– Пирра, я не уверена, что мне нравится, когда ты говоришь гадости про Табаско, – сказала она, чувствуя себя ужасно растерянной и несчастной, – у нее чудесное имя, за которым стоят важные и захватывающие обстоятельства.
– Гадости? И не собиралась. Нона, я имею в виду только то, что твоя подруга Табаско вчера торчала у клеток для сжигания с довольно суровой компанией.
Мир завертелся. Мгновение Нона не могла думать, не могла чувствовать и не могла остановить свое тело. Пирра сказала уже мягче:
– Сядь и сделай пять вдохов.
Нона села и сделала пять вдохов и выдохов, и от этого почувствовала себя лучше. Она сосредоточилась на том, чтобы до упора наполнять легкие через нос и выдыхать воздух сжатыми губами, поэтому, когда Пирра досчитала до пяти, Нона уже успокоилась.
Дело было не только в дыхании, а скорее в силе ее веры в Табаско. Если Табаско торчала у клеток, значит, тому были веские причины. Нона дружила с Табаско, входила в ее банду. Она ничего даже не скажет, пока этого не захочет Табаско. И все на этом. Она расслабилась.
– Ты на меня злишься? – спросила Пирра. – Ты же понимаешь, что злиться нормально?
– Нет. Но я не собираюсь прекращать дружить с Табаско.
– Я этого и не говорю. Просто будь осторожна.
Нона решила, что пора сменить тему. Ей очень не нравилось ссориться с Пиррой. От этого она злилась, а потом впадала в истерику.
– Ладно, а что ты считаешь сексуальным? – спросила Нона нормальным тоном.
Пирру, казалось, обрадовала возможность подумать о чем-то другом. Она подождала, пока тесто как следует не поднимется, взяла лопатку и подсунула ее под оладью, чтобы перевернуть. Нона подошла к ее локтю – посмотреть.
– Ты хочешь знать, что я действительно считаю сексуальным или что я отвечу на этот вопрос, если захочу произвести впечатление?
Нона обрадовалась, что Пирра поняла.
– Первое.
– Люди-мины.
Увидев, как Нона свела брови в замешательстве, она сказала:
– Некоторые приходят во Вселенную, чтобы взорвать ее, а потом уйти. Я всегда на это ведусь.
Ноне показалось, что она поняла, но она все же засомневалась.
– Но это же непонятно с первого взгляда.
– Еще как понятно. Ты просто не знаешь, куда смотреть. – Она перевернула вторую оладью, выглядя очень серьезной и умной. – Ну и еще рыжие. Люблю рыжих.
Если не считать самой Пирры с ее темно-рыжими волосами, из рыжих Нона знала только Чести, который умел смотреть бледно-голубыми глазами навыкате в разные стороны (когда оба они были целы). А еще у него была кожа как у жуткого призрака, а на веках явно виднелись все вены.
– Окей, но мне рыжие особенно сексуальными не кажутся.
– Что? Погодите-ка, – сказала Камилла, открывая дверь, – нет, открыл дверь Паламед, застегивая куртку Камиллы, – ты только что сказала очень интересную вещь, Нона. Надо это записать. Пирра, это что, оладьи? Ты великолепна.
Нона не понимала, как Паламед не видит напряженные плечи, складки на одежде и прочее, что просто кричало «ПАРК… ПАРК… ПАРК», но воспользовалась моментом.
– Паламед, что ты считаешь сексуальным?
– Такие коротенькие халатики, как у медсестер, – быстро ответил Паламед.
Значит, Камилла все-таки лгала.
Завтрак оказался очень унылым, несмотря на оладьи. Пирре и Паламеду, похоже, нечего было сказать друг другу, хотя Паламед вел себя очень мило. Он съел порцию Камиллы, сказав, что она не голодна, что вызвало у Ноны приступ горькой зависти – вот бы у нее был кто-то, кто за нее ел. Но Паламед, как всегда, не мог остаться надолго, и вот он положил руку на плечо Ноны.
– Позаботься обо всех ради меня, Нона. – В этом был весь Паламед. Не надо вести себя хорошо или быть осторожным, надо отвечать за всех. Как будто он правда думал, что она справится. Ноне это всегда очень нравилось.
Но когда он ушел, Камилла стала сероглазой, тихой и злой. Завтрак закончился почти в полном молчании, и Камилла пристально следила, как ест Нона. Это было неудобно.
Нона справилась с полутора оладьями, куском вчерашней дыни и стаканом воды, когда дверь распахнулась и раздался металлический КЛАЦ пистолета. Пирра объясняла, что этот звук означает, что сейчас крошечные куски металла полетят в тебя на огромной скорости. Голос, приглушенный тонким слоем пластика, произнес:
– Лицом вниз, руки за голову. При первых признаках вашей некромантской херни сразу стреляю.
12
Все домашние очень хорошо знали, что делать при стрельбе, даже лучше, чем школьники. Нона рухнула лбом в меламиновую тарелку и вскинула руки вверх – напротив нее то же самое сделала Камилла. Пирра, поднявшаяся налить себе воды, упала лицом в пол. В комнате послышался стук сапог. Нона, не глядя, знала, что стучат шесть пар ног, они никогда не ходили меньше чем вшестером. Но почувствовав, как ее подбородок задрали вверх и закрыли лицо грубым темным пластиком, она приглушенно запротестовала:
– Но мне нужно в школу!
Но Крови Эдема не было дела до того, нужно ли идти в школу. Мыть доски или разглядывать психодрамы, которые разыгрывал Кевин при помощи двух ластиков, на которых Утророжденный нарисовал лица.
В Здании никто не вмешивался, услышав грохот сапог в коридоре или стук распахнувшейся двери. Как уже случалось много раз, запястья Ноны и Камиллы притянули к бокам обрезками серебряного скотча, хотя Пирра, лежавшая лицом вниз, мерно говорила:
– Ктесифон, успокойтесь. Вы же знаете, что мы сделаем, как вы говорите. Вас слишком много, мы не хотим проблем.
Но на нее все равно надели наручники. Пирре всегда доставались и скотч, и наручники. Всех троих обыскали на предмет оружия. Почти все ножи, которые Камилла прятала под одеждой, отобрали, но не нашли самый тайный нож и даже тот тайный нож, о котором знала Нона. Вероятно, их было больше. И никто никогда не находил ничего у Пирры, но это вовсе не значило, что у Пирры ничего не было, хотя когда Нона однажды задала ей этот вопрос, Пирра спросила: «А что мне за это будет?» – и подмигнула. Потом каждую из них повели по коридору двое. В то утро все двери были плотно закрыты. Одна дверь приоткрылась, но никто из нее не появился.
Всех троих провели вниз по широкой бетонной лестнице, где шипели разбитые лампы. Потом началась та часть, которую Нона ненавидела больше всего – их привели в прохладный гараж ниже уровня улицы и
