- / Я им остался братом!» /5; 81/; «Ах! Хорошо, что на спине лежим» (АР-3-176) = «Лежу я голый, как сокол» /5; 78/; «В любом приказе слышится жестокость» (АР-3-178) = «Вздохнул жестоко и завел / Историю болезни»[2041] [2042] [2043]; «Я вросся в кресло, как с корнями пень» (АР-3-180) = «Стою я — в пол ногами врос» /5; 381/; «И я ответил самому себе» (АР-3-178) = «Но я сказал себе: “Не трусь”»388; «И получил команду отдыхать» (АР-3-174) = «“Здесь отдохнешь от суеты / И дождик переждешь”» /5; 375/.
Отметим также общие мотивы между «Бегом иноходца» (1970) и «Первым космонавтом»: «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «Стучали в ребра легкие, звеня»; «Стременами лупит мне под дых» = «И перегрузки бесновались, били» (АР-3-180); «И на мне — безжалостный жокей» (АР-10-52) = «Мне показалось, я вернулся вдруг / В бездушье безвоздушных барокамер»; «Рот мой разрывают удила» = «Мне рот заткнул
— не помню, крик ли, кляп ли»; «Я придти не первым не могу. <.. > Первым я пришел без седока» (АР-10-54) = «И злое слово “Пуск”, подобье вопля, / Я слышал первым, первенство за мной» (АР-3-180).
Еще ряд параллелей обнаруживается при сопоставлении «Бега иноходца» с написанной примерно в это же время «Балладой о брошенном корабле»: «Мне набили раны на спины» = «Мне хребет перебил в абордаже <.. > Так любуйтесь на язвы и раны мои!»; «Я дрожу боками у воды» = «Мое тело омоет живою водой»; «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «Вот дыра у ребра — это след от ядра»; «Стременами лупит мне под дых» = «…меня ветры добьют! <…> Гвозди в душу мою забивают ветра»; «Выбросить жокея моего» = «Или с мели сорвать меня в злости»; «И на мне — безжалостный жокей» (АР-10-52) = «Но не злобные ветры нужны мне теперь!»; «И роняют пену, как и я» = «Я пью пену — волна не доходит до рта».
И напоследок сопоставим «Бег иноходца» с «Гербарием» (1976).
В ранней песне описывается противостояние лошади и наездника, а в поздней
— насекомых и зоологов. При этом и в «Беге иноходца», и в «Гербарии» лирический герой резко выделяется из общей массы: «Бег мой назван “иноходью” — значит, / По-другому, то есть — не как все» = «Но подо мной написано: / “Невиданный доселе”».
В «Беге иноходца» все лошади перед началом скачек пляшут, «в ожиданье, злобу затая» (АР-10-52), а лирический герой, оказавшись в «Гербарии», тоже испытывает злость: «Я злой и ошарашенный / На стеночке вишу».
В обоих случаях его подвергают пыткам острыми предметами: «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими…»; «И на мне — безжалостный жокей» (АР-10-52) = «Мучители хитры» (АР-3-14).
Поэтому лирический герой мечтает отомстить своим врагам, несмотря на возможное наказание: «Я припомню — пусть потом секут, — / Все его арапники и плети» /2; 535/ = «Ох! Заварю я кашицу, / А там хоть на три гвоздика» (АР-3-18).
Совпадает и атмосфера обеих песен, поскольку в «Беге иноходца» над героем смеются зрители, да и сам наездник, а в «Гербарии» — все обитатели гербария: «Зубоскалят первые ряды.389 <.. > Он смеется в предвкушенье мзды» = «А бабочки хихикают / На странный экспонат, / Сороконожки хмыкают, / И куколки язвят».
Между тем, герой готов примириться с остальными людьми («лошадьми» и «насекомыми»): «Хорошо, наверно, в табуне» /2; 534/ = «Да, мне приятно с осами». Однако по-прежнему мечтает расквитаться со своим наездником: «Сброшу его, сброшу на скаку!» /2; 535/, - и избавиться от неприятного окружения в гербарии, причем использует тот же глагол: «И паучишек сбросили / За старый книжный шкаф».
Наконец, в концовке обеих песен герои одинаково противопоставляют себя былым мучителям: «Я пришел, а он в припадке бьется» (АР-10-54) = «Гид без ума, куражится. / А беглецы все дома» (АР-3-16). Кстати, в первом случае лирический герой тоже выступает в образе беглеца, поэтому песня называется «Бег иноходца».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
***
Теперь пришло время остановиться еще на одной предшественнице медицинской трилогии — песне «Мои похорона» (1971).
Источником ее послужил случай, рассказанный Высоцким Юрию Карякину: «Жалоб от него я никогда не слышал. Но однажды он рассказал такую историю, которую, как мне кажется, переживал тяжко. Хотя рассказывал в своей обычной манере, полушутливо.
“Я однажды просыпаюсь… в гробу! — (Тут надо видеть его физиономию!) — Съежился, — продолжает рассказ, — тихонько открываю один глаз — стенка, открываю другой — что-то не то… А потом взял и сел — в гробу, на столе”. После того рассказа у нас некоторое время был свой пароль. Когда мы встречались, Володя всегда сначала расплывался, а потом на ухо, скороговоркой: “Еще-не-в-гробу!”»™. Сравним с «Моими похоронами»: «Я же слышу, что вокруг, — / Значит, я не мертвый]».
Другая версия рассказа Высоцкого Карякину: «“Сплю. Просыпаюсь. Хочу подняться. Крышка, вроде деревянная, я — в боковину. Дерево, не пробивается. Что за чертовщина? Гроб!”. Ну а поскольку оба любили выпить, сразу поняли друг друга»[2044] [2045]. Похожая ситуация описывалась в рассказе «Плоты» (1968): «Несколько гребков, сильных таких, нервных, — ночь, темно, страшно. Иду наверх — бум! — ударяюсь в бревно головой. Значит, мало! Еще несколько гребков, снова — бум! Хуже дело. <…> Я-наверх: опять бревна. Все! Смерть!» /6; 49/, - и в одном из последних стихотворений: «И снизу лед, и сверху — маюсь между: / Пробить ли верх иль пробуравить низ? <.. > Лед надо мною, надломись и тресни!». Впрочем, еще в песне «За меня невеста…» поэт сетовал: «И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже».
В песне «Мои похорона» власть представлена в образе вампиров, которые, как снится лирическому герою, собрались на его похороны, чтобы напиться его крови.
Прежде чем начать свое «кровопийство», они произносят тосты и здравицы (типичное советское лицемерие), и ситуация один к одному напоминает песню А. Галича «Памяти Пастернака» (1966): «А над гробом встали мародеры / И несут почетный КА-РА-УЛ!..» = «Гроб среди квартиры <…> Встал в почетный караул / Главный кровопивец» (АР-13-37). Но самое интересное, что герой, лежащий в гробу, жив! Он описывает все происходящее и сознает, что это ему снится, но боится пошевелиться, потому что «кто не напрягается — / Тот никогда не просыпается», — боясь, что он проснется, «а они останутся».
Прообразом ситуации в «Моих похоронах», несомненно, является песня «О китайской проблеме» (1965).
В обоих случаях действие происходит у лирического героя дома: «Будто я — в дом, а на кухне сидят / Мао Цзедун с Ли Сын Маном» = «Гроб среди квартиры». А всё происходящее с собой герой видит во сне: «Сон мне тут снился неделю подряд» = «Сон мне снится — вот те на!»; «Сон с пробужденьем кошмарным» = «Страшный сон очень смелого человека». Кстати, в «Моих похоронах» он тоже будет говорить о «пробужденьи кошмарном»: «Что, сказать, чего боюсь? / (А сновиденья — тянутся). / Да того, что я проснусь, / А они останутся!» (позднее этот мотив повторится в «Песне Гогера-Могера», которая, как и первая песня, формально посвящена китайской теме: «Кошмарный сон я видел, что без научных знаний / Не соблазнишь красоток — ни девочек, ни дам»).
И особенно героя тревожит тот факт, что сон может стать реальностью: «Но вспоминаю я жуткий свой сон: / Что, если сон будет в руку?]'» /1; 456/ = «Мне такая мысль страшна: / Что вот сейчас очнусь от сна — / И станут в руку сном мои / Многие знакомые»[2046].
О китайцах сказано, что они «за несколько лет Землю лишат атмосферы», то есть выпьют весь воздух, а вампиры хотят выпить у лирического героя кровь.
