Если микрофон «изо рта выхватывает звуки», то воздушные потоки лирическому герою «обрывают крик».
Микрофон ведет себя безжалостно («Он ложь мою безжалостно усилит»), а воздушные потоки охарактеризованы как «бездушные и вечные» (и поскольку воздушные потоки — вечные, в «Песне певца у микрофона» лирический герой скажет: «Опять не будет этому конца!»).
У микрофона «слух безотказен», а воздушные потоки названы безупречными..
Да и в целом атмосфера, в которой оказался лирический герой в «Песне певца у микрофона», напоминает «Затяжной прыжок»: «Бьют лучи от рампы мне под ребра» = «И звук обратно в печень мне / Вогнали вновь на вдохе».
В черновиках ранней песни микрофон «выполняет миссию свою / Жестокого, но искреннего друга» /3; 340/, а в поздней воздушные потоки «упрямы и жестоки» /4; 279/, поэтому лирический герой скажет: «Только воздух густеет, твердеет, проклятый! Воплощается он во врага!» /4; 280/.
Как видим, различие состоит в том, что в одном случае перед нами — жестокий друг, а в другом — жестокий враг. Однако оба эти варианта не вошли в основную редакцию песен.
Между тем здесь наблюдается изменение мотива по сравнению с «Песней самолета-истребителя», где летчик вынуждал героя {самолет) идти на таран, хотя тот уже обессилен, и когда убивают летчика, он радуется, однако в «Песне певца у микрофона», несмотря на такую же ситуацию («Лишь только замолчу, ужалит он — / Я должен петь до одури, до смерти!»), герой уже благодарит своего двойника: «Он выполняет миссию свою — / Жестокого, но искреннего друга» (правда, повторим, этот вариант так и остался в черновиках; однако в одном из беловых автографов сохранилось следующее название песни: «Моя микрофонная совесть»).
«Песня самолета-истребителя» была написана в феврале-марте 1968 года, а летом появилась «Охота на волков», в которой предвосхищены некоторые мотивы из «Песни певца у микрофона»: «Но сегодня — опять как вчера» = «Опять не будет этому конца!»; «Бьет двухстволка с прищуренным глазом» /2; 422/ = «Бьют лучи от рампы мне под ребра»; «Жду — ударит свинец из двухстволки», «В лоб ударит картечь из двухстволки» (АР-2-126) = «Он в лоб мне влепит девять грамм свинца»; «Значит, выхода нет, я готов!» /2; 422/ = «По вечерам, когда закрыт Сезам, / К привычной приступаю процедуре» (АР-3-142).
Немногочисленные, но в то же время очень важные переклички обнаруживаются между «Песней певца у микрофона» и «Прерванным полетом» (1973), в котором автор говорит о себе в третьем лице: «Я приступил к привычной процедуре» = «К выполненью едва приступил»[2029]; «Нет-нет! Сегодня — точно к амбразуре» = «Только начал дуэль на ковре»; «Уверен, если где-то я совру…» = «Ни единою буквой не лгу»; «Но пусть я верно выпеваю ноты» = «Он начал робко с ноты “до”»; «Мелодии мои попроще гамм» = «Не дозвучал его аккорд».
Что же касается самой «двойчатки» — «Песни певца у микрофона» и «Песни микрофона», — то в обоих случаях лирический герой не может лгать: «И если я до сей поры пою / И не фальшивлю — в том его заслуга» = «Сквозь меня, многократно про-сеясь, / Чистый звук в ваши души летел».
Таким же он предстает во многих других произведениях: «И я ни разу не солгу / На этом чистом берегу» («Штормит весь вечер, и пока…»), «Ни единою буквой не лгу — / Он был чистого слога слуга» («Прерванный полет»), «Не ломась, не лгу…» («Мне судьба — до последней черты, до креста…»). И именно поэтому в «Притче о Правде» поэт говорил о себе: «Чистая Правда божилась, клялась и рыдала».
В свою очередь, перечень глаголов божилась, клялась и рыдала напоминает черновик «Песни певца у микрофона»: «Пою, молю, взываю, бью поклоны» (АР-13-8). Точно так же лирический герой вел себя в песне «Про второе “я”», где его должны были судить: «И я клянусь вам искренне, публично: / Старания свои утрою я», — и в песне «Ошибка вышла»: «Я даже на колени встал, / Я к тазу лбом прижался / И требовал, и угрожал, / Молил и унижался». Причем черновой вариант: «Чудил, грозил и умолял, / Юлил и унижался» (АР-11-40), — буквально повторяет песню «Не волнуйтесь!»: «Я уже попросился обратно, / Унижался., юлил, умолял». Кроме того, здесь герой, хотя и по слухам, «попросился обратно», и то же самое он скажет в «Гербарии»: «Всегда я только к нашему / Просился шалашу» (АР-3-20).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А между «Песней певца у микрофона» и трилогией «История болезни», помимо мотивов мольбы и унижений, имеется множество других сходств: «Теперь он — как лампада у лица» = «Он все болезни освятил / Латынью незнакомой» /5; 376/; «Бьют лучи от рампы мне под ребра» = «Когда давили под ребро. / Как ёкало мое нутро!» /5; 77/, «Потом ударили под дых, / Я — глотку на замок» /5; 391/; «Светят фонари в лицо недобро» = «И озарился изнутри / Здоровым недобром»: «Я видел жало — ты змея, я знаю!» = «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки» /5; 402/; «Он изо рта выхватывает звуки» = «Мне в горло всунули кишку»; «У них бывают въедливые типы» /3; 339/ = «Всё вызнать, выведать хотят»; «И — жара, жара, жара!» = «Жар от меня струился, как / От доменной печи».
Отметим заодно общий мотив в «Баньке по-белому» и «Песне певца у микрофона»: «Ну-ка, пару! И я — как шаман» /2; 425/ = «И я сегодня — заклинатель змей»; а также одинаковый вопрос в «Песне певца у микрофона» и «Чужом доме»: «Что есть мой микрофон — кто мне ответит?» = «Кто ответит мне — что за дом такой?».
В черновиках «Песни певца у микрофона» герой говорит об отсутствии выхода всякий раз, когда он подходит к микрофону и начинает концерт: «По вечерам, когда закрыт Сезам, / К привычной приступаю процедуре» (АР-3-142). А несколько месяцев спустя в «Песне автомобилиста», столкнувшись с непобедимым «колоссом» в лице ОРУДа, он скажет: «Пусти назад! О, отворись, Сезам!» (примечательно, что в «Конце охоты на волков» появление власти тоже будет иронически приравнено к «Сезаму»: «Отворились курки, как волшебный Сезам»).
Поэтому герой сознает свою обреченность: «Сегодня я особенно хриплю <.. > Я должен петь до одури, до смерти!», — как и в песне 1977 года: «Мне судьба — до последней черты, до креста / Спорить до хрипоты, а за ней — немота» («хриплю» = «до хрипоты»; «я должен» = «мне судьба»; «до смерти» = «до последней черты, до креста»). Процитируем еще стихотворение «Вот я вошел и дверь прикрыл…» (1970), где герой спорит с начальником лагеря: «Ору до хрипа в глотке».
Теперь разберем сходства между «Песней певца у микрофона» и «Бегом иноходца» (1970), где лирический герой находится в центре всеобщего внимания: «Скачки! Я сегодня фаворит» = «Я весь в свету, доступен всем глазам[2030] <.. > Сегодня я особенно хриплю»; и одинаково характеризует своего оппонента — наездника и микрофон: «Но не я — жокей на мне хрипит!» = «Кричу не я, а друг мой усилитель» (АР-13-8); «И на мне — безжалостный жокей» (АР-10-52) = «Он ложь мою безжалостно усилит» (сравним еще в «Королевском крохее»: «Девиз в этих матчах: “Круши, не жалей]”», — и в «Дне без единой смерти»: «Слюнтяи, висельники, тли, / Мы всех вас вынем из петли, / Безжалостно избавим вас от смерти»; АР-3-73; «Ну а за кем не доглядят, / Тех беспощадно оживят / Без жалости, без слез и сожалений»; АР-3-87).
В обоих случаях герой сетует на непрерывность своих мучений: «Но наездник мой — всегда на мне» = «Опять не будет этому конца!» (как в «ЯКе-истребителе»: «Опять заставляет в штопор»), — и подробно их описывает: «Я припомню — пусть потом секут, — / Все его арапники и плети» /2; 535/ = «Мне сразу больно хлещет по щекам / Недвижимая тень от микрофона»; «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «Бьют лучи от рампы мне под ребра»; «Но всегда наездники на мне, / Стременами лупят мне под дых» (АР-10-52) = «Лупят фонари в лицо недобро» (АР-3-142). Но именно благодаря этим издевательствам он приходит к финишу первым (в образе иноходца) и поет без единой фальшивой ноты (в образе певца у микрофона): «Я придти не первым не могу!» = «И если я до сей поры пою / И не фальшивлю — в том его заслуга» /3; 340/ (а в «ЯКе-истребителе» герой, изнемогая от своего внутреннего двойника, тоже побеждал всех подряд, и происходило это опять же вследствие того, что двойник гнал его на новые бои, вопреки его желанию: «В прошлом бою мною “Юнкере” сбит — / Я сделал с ним, что хотел, / А тот, который во мне сидит, / Изрядно мне надоел»).
