А в феврале 1968 года начинается работа над повестью «Дельфины и психи», где alter ego автора, выступающий в образе пациента психбольницы, которого колет доктор, оказывается в таком же положении, что и лирический герой в «Моих похоронах», где его пронзают жалами вампиры: «Сейчас опять будут делать эти проклятые уколы» = «Сейчас наверняка набросится»; «Но зачем вам мой кровный сахар? А? Зачем его сжирать? Какие вы все-таки ненасытные!» = «Кровожадно вопия, / Высунули жалы, / И кровиночка моя / Полилась в бокалы»; «Колите, доктор, и будьте снисходительны, я любил вас. Больно. Больно же!» (С5Т-5-41) = «В гроб вогнали — больно!» /3; 316/, «И станут в руку сном <.. > Мои любимые знакомые» /3; 322/.
Некоторые мотивы из «Моих похорон» можно разглядеть даже в «Беге иноходца» (1970): «Но не я — жокей на мне хрипит» = «…хрипло произнес / Речь про полнокровие» (АР-3-38); «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «А если кто пронзит артерию, / Мне это сна грозит потерею. <…> Высунули жалы»: «Я дрожу боками у воды» = «Я от холода дрожу» /3; 317/.
А сравнительный оборот, отражающий беззащитность лирического героя: «Безопасный, как червяк, / Я лежу…», — напоминает песню «Про любовь в Средние века» (1969): «Я буду пищей для червей, / Тогда он женится на ней», — и концовку стихотворения «Казалось мне, я превозмог…» ^19>79): «И гены гетт живут во мне, / Как черви в трупе» (С5Т-4-204).
Помимо «Бега иноходца», в 1970 году была написана «Веселая покойницкая» («Едешь ли в поезде, в автомобиле…»), а «Мои похорона» Высоцкий часто объявлял на своих концертах так: «Веселая покойницкая песня»399.
Еще одно произведение, которое выступает в роли предшественника «Моих похорон», — это песня «Маски» (1970): «Меня хватают, вовлекают в пляску. <…> Я в хоровод вступаю, хохоча» = «И пошли они водить / Хороводы-пляски» (АР-13-37).
В первом случае упоминаются «крючки носов и до ушей оскал», а во втором речь идет о вампирах, и в частности — о вурдалаке, который «желтый клык высовывал». Поэтому вариант названия «Моих похорон» — «Страшный сон очень смелого человека»[2051] [2052] [2053] [2054] — напоминает характеристику участников маскарада в черновиках «Масок»: «И парики напудрены и страшны» (АР-9-87).
Сходство подчеркивает и следующая деталь: если в «Масках» лирический герой не просит участников маскарада снять маски, опасаясь, что за ними окажутся «всё те же полумаски-полулица», то в «Моих похоронах» он не хочет просыпаться, поскольку боится, что перед ним окажутся те же вампиры, которых он видит во сне…
В свою очередь, предшественником «Масок» является стихотворение «Посмотришь — сразу скажешь: “Это кит…”» (1969): «Вот череп на износ» (АР-2-22) = «…и черепов оск<ал>» (АР-9-87); «Видел я носы, бритых и усы <…> Зубы, как клыки» (АР-2-22) = «Смеюсь навзрыд — вокруг меня усы. <…> Крюки носов, ртов до ушей оскал» (АР-9-87) («носы… усы» = «усы… носов»; «зубы, как клыки» = «оскал»); «Не верь, что кто-то там на вид — тюлень, / Взгляни в глаза — в них, может быть, касатка» (АР-2-20) = «Уговорю их маску снять, а там / Их подлинные подленькие лица» (АР-9-83).
Интересно, что источником стихотворения «Посмотришь…» является ранний текст «Приходи ко мне скорей…», написанный еще в Школе-студии МХАТ: «Уши, рот и нос, и глаз — / Символы сплошные. / Отгадай-ка сам сейчас: / Что они такие?»[2055]= «Там — ухо, рот и нос <…> Не знает гид: лицо-то состоит / Из глаз и незначительных нюансов» (АР-2-20).
А у кого же лирический герой видит «зубы, как клыки»? Очевидно, у тех же вампиров и вурдалаков, о самом главном из которых сказано в «Моих похоронах»: «И желтый клык высовывал». Поэтому в песне «Проложите, проложите…» (1972) герой обратится к вампирам-власти с приглашением к сотрудничеству, но при одном условии: «Проложите, проложите / Хоть тоннель по дну реки, / Но не забудьте — затупите / Ваши острые клыки!». Эти же клыки в качестве атрибута вурдалака фигурировали в «Сказке о том, как лесная нечисть приехала в город» (1967): «Тот малость покрякал, / Клыки свои спрятал, / Красавчиком стал — хоть крести». Упоминаются вампиры и в песне «Нат Пинкертон — вот с детства мой кумир…» (1968): «Тот — негодяй, тот — жулик, тот — вампир. / Кошмар — как Пушкин говорил: “Чего же боле?”» (АР-11-106) (кошмар — это тот же «страшный сон очень смелого человека»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В стихотворении «Посмотришь — сразу скажешь: “Это кит…”» лирический герой говорит, что «видел <.. > зубы, как клыки, / И ни одного прямого взгляда», — поскольку, как будет сказано в «Масках»: «Все в масках, в париках — все как один».
Отметим заодно похожие конструкции в стихотворении «Посмотришь…» и еще нескольких произведениях: «Видел я носы. / Бритых и усы. / Щеки, губы, шеи — всё как надо. / Нёба, языки. / Зубы, как клыки. / И ни одного прямого взгляда» = «Сколько я, сколько я видел на свете их — / Странных людей, равнодушных, слепых!» (1972), «Я видел всякое, но тут я онемел» («Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я…», 1967), «Жил-был человек, который очень много видел / И бывал бог знает где и с кем…» (1972). В свете сказанного нетрудно догадаться, что в последней цитате автор вновь говорит о себе, но уже в третьем лице.
Впрочем, клыки могут употребляться и в положительном контексте, когда они являются атрибутом лирического героя и лирического мы, выступающих в образе волков и противопоставляющих себя егерям и стрелкам: «Да попомнят стрелки наши волчьи клыки / И собаки заплатят с лихвою» («Конец охоты на волков»; черновик /5; 534/), «Я верчусь, как прыгун на манеже… / Я напрасно готовил клыки» («Охота на волков»; черновик /2; 423/).
Как ни странно, но положение лирического героя в «Моих похоронах» имеет своим источником и песню «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (декабрь 1970), где он также находится в преддверии смерти, хотя и выступает, казалось бы, в роли болельщика, случайно оказавшегося на поле во время футбольного матча: «Я болею давно, а сегодня помру» = «Да где уж мне ледащему, болящему, / Бить не во сне — по-настоящему» («Мои похорона»: АР-3-40), — хотя во второй песне он еще пытается сопротивляться: «Буду я помирать — вы снесите меня…» — «Я же слышу всё вокруг, — / Значит, я не помер» (АР-13-39); «Не проснусь, как Джульетта на сцене!» = «Потому что кто не напрягается, / Тот никогда не просыпается» (об этом же говорится в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…», 1971: «И сам себе я мерзок был, / Но не проснулся»); «Да, лежу я в центральном кругу на лугу» = «Так почему же я лежу…»; «Словно раньше по телу мурашки» = «Вот мурашки по спине / Смертные крадутся» (в первом случае по нему «все футболисты бегут», а во втором — на него набросились вампиры); «Так прошу: не будите меня поутру» = «.Лучше я еще посплю»; «Вижу всё и теперь не кричу, как дурак» (АР-7-190) = «Почему же я лежу, / Дурака валяю? / Слышать — я всё слышу, но / Ничего не делаю» (АР-13-39) («вижу всё» = «всё слышу»; «как дурак» = «дурака валяю»; «не кричу» = «ничего не делаю»; кстати, не кричит он и во второй песне: «Ямолчу, а вурдалак…»; АР-3-38).
Что же касается «м. урашек по спине», то они будут фигурировать и в стихотворении «Живу я в лучшем из миров…» (1976), которое в некоторых отношениях продолжает тему песни «Не заманишь меня…»: «Я болею давно, а сегодня помру…» = «Когда подохну, лягу в ров» (АР-6-174); «Так прошу: не будите меня поутру» = «Приятель, заходи, / Да только не буди, / Гляди, не разбуди» (АР-6-174); «Словно раньше по телу мурашки. <…> Глубже, чем на полметра не ройте» = «Мне стены — лес, могила — ров. / Мурашки по спине».
