Тут Кальпурния разревелась, и началось самое скверное: всем по-прежнему было наплевать, поскольку такое повторялось слишком много ночей и стало просто ещё одной частью общего веселья. Ещё одна ночь, когда Жирная Каль рыданиями помогает себе уснуть на койке в углу. Какая бессмысленная трата спального места.
Через некоторое время Шира уселась; на её щеках оставались липкие дорожки слез. Вокруг неё обвивались голоса и смех, доносившиеся с другого конца спальни. Женщина отрешенно уставилась на сапоги, стоявшие возле койки — сапоги, которые никогда не сверкали, как у других, сколь бы долго и тщательно она их ни чистила.
Ну что ж, подумала Кальпурния, займемся ими. Всё равно ей нескоро удастся заснуть, так можно занять себя делом. Сердито утерев слезы, Шира пообещала себе, что больше плакать не будет, но она уже много раз обещала себе это прежде.
Нанося полироль на сапоги, Кальпурния почувствовала себя как-то странно. Голоса сослуживцев утратили оттенки, будто в комнате изменилось давление. Не обращая на это внимания, Шира сосредоточилась на чистке, хотя чувство только усиливалось.
Просто продолжай работать, сказала она себе. По крайней мере, с этим ты справишься. Тут ещё можно чего-то достичь. Двадцать лет как арбитратор, и ты только сейчас учишься правильно чистить сапоги.
Ну и прекрасно, мысленно огрызнулась Кальпурния. Двадцать лет как арбитратор и научилась правильно чистить сапоги? Если потребуется ещё два десятка, чтобы вызубрить Тридцать Принципов, и ещё два десятка, чтобы не спотыкаться при высадке, ничего страшного. Освещение быстро моргнуло, но Шира проигнорировала это. Если это, подумала она, все навыки, которыми я овладею за шестьдесят лет — значит, так тому и быть, и это замечательно, потому что тогда я проведу жизнь…
…она закрыла глаза в приступе головокружения…
…исполняя свой долг. «Исполняя свой долг». Эта мысль как будто укрепила её, и Кальпурния произнесла её вновь, сначала про себя, затем вслух.
Несмотря ни на что, я проведу жизнь, исполняя свой долг.
Шира положила сапог, почти не глядя на него. Она встала, с неясной легкостью опираясь на пол. Разговоры из освещенного конца спальни казались вымученными, голоса — дребезжащими.
Не понимаю, почему эти двадцать лет я жила в таком ничтожестве, подумала Кальпурния. Не понимаю, почему не поняла этого раньше. Император хочет, чтобы я была здесь. Император хочет, чтобы я исполняла мой долг. Мой долг… пусть незаметный, но как я могу быть несчастлива, если принимаю его всем сердцем?
Тени коек и шкафчиков выглядели странными, стены комнаты сходились под незнакомыми ей углами, и почему воспоминания об этом месте казались такими давними? Почему она помнила, как отдает приказы Нальбему, а не… не…
Шира медленно шагнула в толпу болтающих, смеющихся законников. Никто из них не обратил на неё внимания, как будто женщина была призраком. Спальня словно бы лениво вращалась вокруг Кальпурнии. Закрыв глаза, она вновь обратилась к самой себе, превратив слова в молитву.
«Бог-Император на Троне Твоем, если долг мой — жить и умереть здесь, тогда поднеси мне чашу сию, и я выпью её до дна. Твои законы — воля Твоя».
Фразы рождались в голове у Ширы, будто впервые приходя ей на ум, но, вновь открывая для себя каждый новый принцип, она чувствовала, что следовала ему на протяжении всей жизни.
Мое место там, где требует мой долг. Мои достижения — то, что дает мне долг. Я — Шира Кальпурния Люцина из Ультрамара, и я буду всем сердцем верна моему долгу. Я — Шира Кальпурния, я… я…
Я — не эта женщина.
Пол словно вздымался под ней, и, распахнув глаза, она увидела лампы, и других людей, и тени, и всё казалось размытым пятном, прозрачным, как фантом, бессмысленным узором, оборачивающимся и оборачивающимся вокруг неё. Жалкая размалеванная декорация окружала её, нарисованная изнутри на яичной скорлупе, и как будто достаточно было просто вытянуть руку и надавить…
…и она почувствовала, как мир-скорлупа вздрогнул и завертелся…
…а потом… он…
…ТРЕСНУЛ…
Эпилог
Первым, что не удивило Кальпурнию, на станцию явился Ордо Еретикус. Его представители прибыли на борту стройного крейсера линейного флота Пацификус, приписанного к Высокой Септийской станции. Солдаты Инквизиции в строгих серых плащах наводнили ангар, и каждый, кто проходил там, оказывался под испытующими взглядами красноглазых прицельных установок и лицевых пластин из светлого керамита, таких же, какие носили агенты Лоджена со своей хамелеоновой броней.
После штурмовиков вышли Сестры, девять женщин в белых цветах Священной Розы; на их лицах застыло недовольство, вызванное приказом явиться в такое место. Две из них остались позади, скрестив над рампой длинные церемониальные сариссы, остальные окружили стазис-клетку, в которой на корабль перевозили тело Антовина Дешена. Внутри сохраняющего поля всё было подернуто дымкой, но Шира могла различить лицо псайкера. Его рот оставался разинутым в гримасе ужаса и отчаяния, появившейся, когда Кальпурния вырвалась из иллюзии.
«Ты не…», успел сказать Дешен, и «Никто не мог…», и «Никто никогда…», а затем она вышибла ему мозги.
— Говорят, что даже Черные Корабли не могут обнаружить каждого из них, — сказала стоявшая рядом Реде.
Детектив-соглядатай перестала скрывать свой чин. Она, как всегда, облачилась в черную униформу арбитратора, но открыто надела красный воротничок и такой же кушак, а также ланьярд и эполеты. Кальпурния, к некоторому своему удовольствию, различала, кто из флотского персонала разбирается в званиях Арбитрес, по тому, как они старались избегать Лазку. Иланте не обращала на неё внимания, но, опять же, у неё была уйма дел — требовалось организовать работу успокоителей и проинформировать Даста об астропатах, достойных возвышения на пост Мастера. По большей части, они с Широй избегали друг друга. Никто из астропатов как будто не удивлялся открывшейся правде о Реде, что совершенно не удивляло Кальпурнию.
— Я слышала истории о ведьмаках, пробравшихся в Администратум, Гвардию, кто знает куда ещё, — продолжала Лазка. — Они могут целыми годами оставаться нераскрытыми. Как вы думаете, почему псайкерам это удается, и почему они думают, что смогут избежать наказания?
— Детектив, я ведь не инквизитор, — пожав плечами, ответила Шира. Она не сводила глаз с клетки и окруживших её кольцом Сестер в белых доспехах. — Всё, на что мне хочется обратить внимание — их опыт. Я думаю, что в конце концов сила Дешена начала сказываться на его состоянии.
— И это меня беспокоит, — вздрогнув, сказала Реде. — Подумать только, пока всё это происходило, в надзорном зале не заметили ни единой нотки…
— Понимаю вас, но я говорила о другом, — перебила Кальпурния. — Мне не кажется, что в него вошло что-нибудь, какая-то… тень. Я считаю, когда в разуме человека разрастается подобная сила, она вытесняет всё остальное, чтобы занять освободившееся место. Судя по вашим же отчетам, Дешен всегда был жестоким типом, начинающим преступным ублюдком, но пробудившиеся способности раздули его психику, как воздушный шарик. Произошедшее сделало преступника ещё более ущербным. Неудивительно, что ближе к финалу Ренц уже не мог его контролировать.
— А, Ренц…
Не было смысла откладывать суд над мажордомом и перевозить его на Стену. Детектив просто усадила его на расстрельном стенде и зачитала выдержки из собранного досье, де’Мок несколько раз вступил с формальными ссылками на статьи законов, касающихся преступлений Тикера, а затем Шира нажала на спуск. Весь процесс занял у них меньше двух часов.
Впрочем, сразу после этого Кальпурния отправилась в часовню, и Реде пошла вместе с ней. Женщины не говорили друг с другом, но долго молились там вместе. Их мысли были заняты судом и казнью — и пониманием, что впереди будет ещё много таких процессов, когда Лазка вскроет мошеннические схемы, по которым действовала маленькая клика Тикера Ренца.
— Арбитр-сеньорис, я… — начала детектив, но тут же умолкла. Поставленную на колеса клетку с останками Дешена уже довезли до основания рампы, и человек в сером плаще, как у штурмовиков, разговаривал с сестрой-палатиной, возглавлявшей группу. Шира увидела, как он закончил беседу и направился к ним с Лазкой.
— Завершив работу здесь, я сама явлюсь на Гидрафур, — вновь начала Реде, — чтобы ответить за недобросовестное исполнение обязанностей в Башне.
В её голосе звучало сожаление, но не затаенная злоба. Кальпурния печально подумала, что, учитывая, с кем сейчас говорила Лазка, она вряд ли могла чувствовать себя уязвленной при упоминании суда над нею самой.
— Думаю, мы увидимся, — добавила детектив, — когда меня призовут к арбитру-майоре давать показания по вашему делу. Даст и Оровен уже подробно расписывают всё, они добавили к списку обвинений кое-что из совершенного вами здесь.
