Польский король включил вышеозначенную статью в трактат 1686 года по просьбе иезуитов, которые надеялись пробраться этим путем в Китай. Но Голицын, несмотря на все свое могущество, не мог, однако же, добиться позволения тем иезуитам, которых граф Сири посланник польский в Персии, привез с собою в Москву в 1688 г.[321], с просьбой короля об облегчении им пути в Китай. Дело в том, что голландский посланник в Москве, действуя в духе своей нации, немедленно дал под рукою знать москвитянам, что в числе 12-ти польских иезуитов находятся отцы Авриль и Бовилье, французы которых христианнейший король посылает будто бы разведать о пути в Китай[322].
После этого эти варвары объявили польскому посланнику, что он может взять с собой в Персию подданных польского короля, но что касается французов, король которых оскорбил царского посла (князя Я.Ф. Долгорукова), то им не будет никакой милости, кроме той что они могут ехать обратно дорогой, которой приехали в Москву. По возвращении их в Польшу, король польский препроводил их в Царьград.
Но можно надеяться, что по заключении мира, который принесет королю Франции столько же, а быть может и еще более славы, нежели заключенные раньше, ему легко будет принудить москвитян разрешить его подданным учредить торговый путь с Китаем[323].
ВЗГЛЯД РУССКОГО АРИСТОКРАТА
Жизнь и наблюдения князя Куракина
Сколь популярны среди историков «Записки» Нёвилля — столь редко встретите вы разбор Гистории князя Бориса Ивановича Куракина, действительного тайного советника, генерал-майора и лейб-гвардии Семеновского полка подполковника, ордена Андрея Первозванного кавалера (1676–1727). В чем же дело?
Гедиминович, потомок полоцких князей, вырос при дворе, о котором Нёвилль мог составить лишь беглое впечатление; со всеми действующими лицами политической истории был хорошо знаком, со многими из них состоял в родстве и свойстве; в забавах юного Петра принимал неотменное участие; так дипломат Куракин несравненно превосходил французского агента, да и государственный опыт имел иного масштаба; как писатель по меньшей мере не уступал Нёвиллю.
«Гисторию о царевне Софье и Петре» князь Борис создавал на склоне жизни, подкрепляя свою память доступными ему документами и записками, которые вел много лет. Один из видных участников петровских преобразований давал оценку временам Софьи и первых лет царствования Петра с высоты богатого жизненного и политического опыта европейского человека. Куракин писал «Гисторию» в Гааге и Париже (1723–1727) свободно не только от внешней, но и от внутренней цензуры, со свойственной его сочинениям редкостной откровенностью и прямотой, не поддающейся перетолкованию.
Откровенность князя Бориса и сказалась губительным образом на судьбе его сочинения. Нарисованная им картина никак не соответствовала представлениям историков и публицистов, формировавших и поддерживавших общественное мнение. «Гистория» Куракина запечатлела именно тот образ царевны Софьи и ее противников, который как кошар стоял перед глазами «петровцев», всеми силами стремившихся вытравить его из народного сознания, заменить легендой о Великом Преобразователе.
«Правление царевны Софии Алексеевны началось со всякою прилежностью, и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было» — писал Куракин о той, кого старательно изображали представительницей реакционных сил темной и забитой Руси. Свержение Софьи знаменовало не начало прогрессивных реформ — но приход к власти весьма живописное изображенной придворной клики, установившей правление «весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое», притом «началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать».
Сторонник и, что еще важнее, верный помощник Петра старается отметить полезные нововведения — не его вина, что они тонут в «краже государственной», интригах, злобе, пьянстве и глупости. Нетрудно понять, почему «Гистория», задуманная как часть обширного сочинения по истории России с древнейших времен, осталась в собственноручной рукописи князя Бориса, не предававшейся его потомками огласке более 150 лет.
«Гистория» могла бы никогда не увидеть свет, если бы в конце 80-х гг. прошлого столетия известный историк и археограф М.И. Семевский не добрался до родового архива Куракиных, хранившегося в селе Надеждине Сердобского уезда Саратовской губернии и принадлежавшего тогда князю Фёдору Алексеевичу. Увидав многочисленные папки подлинных рукописей князя Бориса Ивановича, Семевский лично занялся их разбором и публикацией{64}.
Труд Семевского спас для нас не только «Гисторию», но и другие записки Куракина, полные уникальных сведений по политической, военной и культурной истории, тонких умозаключений и остроумных характеристик. Рисуя атмосферу Европы, охваченной войнами и потрясениями начала XVIII в., автор записок создал и свой портрет, проглядывающий во впечатлениях и оценках событий, откровенных описаниях внутреннего состояния тела и души.
В 1705 г. в Карлсбаде было начато автобиографическое сочинение «Жизнь князя Бориса Ивановича Куракина, им самим описанная» от рождения до Полтавской баталии (1676–1709){65}. Работа над автобиографией, включающей детские и юношеские впечатления, была продолжена в «Записках князя Бориса Ивановича Куракина о пребывании в Англии, отъезде в Россию к армии, путешествии с царем Петром Алексеевичем в Карлсбад и о назначении своем на съезд в Утрехт»{66}. Рассказ этот был доведен до 1712 г.
О путешествии с дипломатическими поручениями по Германии, Голландии, Англии и Италии, особенностях и достопримечательностях этих стран замечательно живо рассказано в «Дневнике и путевых заметках князя Бориса Ивановича Куракина. 1705–1708»{67}. Князь замечательно быстро и глубоко разобрался в особенностях жизни и традициях разных стран Западной Европы. Он вошел в круг её аристократии, сохраняя свою самобытность, но не в малой мере не отторгая иную культуру, как это было свойственно западным путешественникам в Россию.
Куракина-дипломата характеризует также «Записка об отношениях держав к России и о прочих делах политических», адресованная Петру I 3 октября 1718 г.{68}. Куракин-военный оставил Записки о событиях Северной войны, во многих из которых лично участвовал{69}, и особо о «Военной хитрости царя Петра Алексеевича под Нарвою 8-го июня 1704 г.»{70}. О несчастной 20-летней войне и вызванных ей переменах автор размышлял также в «Записке князя Б.И. Куракина о войне и мире» 1720 г.{71}.
О качествах, характере, жизни и деятельности князя Бориса сохранились свидетельства современников{72}, обширная дипломатическая документация (в значительной части написанная собственноручно), переписка с Петром I, агентами России при всех европейских дворах (включая Стамбульский), петровскими государственными деятелями и членами собственного аристократического семейства.
Читателями «Гистории» Куракина, бывшей до сих пор библиографической редкостью, безусловно, важно составить представление об авторе, хотя и живо присутствующем в повествовании, однако умалчивающем о себе самом. Попробую восполнить этот пробел, обращая внимание на обстоятельства, которые сам князь Борис считал в своей биографии важными.
Он родился в шестом часу после рассвета 20 июля 1676 г. в одном из шестнадцати знатнейших родов Российского государства, в фамилии князей, превосходящих древностью рода большинство европейской знати. Князья Черкасские, Одоевские, Голицыны, Воротынские, Хованские, Долгоруковы и другие первые лица государства были как родственники у колыбели князя Бориса, восприемником которого стал только что взошедший на престол царь Фёдор Алексеевич и его сестра царевна Екатерина Алексеевна.
Младенца особенно ласкали, поскольку его мать, княгиня Феодосия Алексеевна (урожденная Одоевская), скончалась вскоре после родов. Бориса баловал дед, боярин князь Григорий Семёнович, и бездетный дядя, воспитатель царя Фёдора боярин князь Фёдор Фёдорович, но особенно бабка, княгиня Ульяна Ивановна, жена боярина князя Алексея Никитича Одоевского[324] — умная, набожная и всеми уважаемая при дворе.
Княжич был бы совершенно счастлив, если бы не непрестанные болезни. Ему оперировали грыжу, потом, в четырехлетнем возрасте — нарост на ноге. На седьмом году Борис упал с лихого коня из государевой конюшни; нога была зажата стременем и он сильно, чуть не до смерти ободрался. В том 1682 г. Куракины прятались от восставших «в похоронках», как и большинство знати, думая, что на них идет охота.
