Отец положил мне на плечо руку и попытался успокоить, но я все твердила, что если бы не он, то Глаша была бы цела и невредима.
— Там был корень, о который она споткнулась… Большой корень. Сразу за ступенькой… А она его не заметила… — плакала я.
Поручив меня заботам одной из гувернанток, отец вышел и вернулся через некоторое время. Оставшись со мной наедине, он угостил меня шоколадкой с изюмом (устоять перед таким соблазном я не могла) и сказал:
— Я телефонировал в больницу. С Глашей все в порядке. Ей придется провести там некоторое время, однако ожоги пройдут, хотя и останутся шрамы.
Я снова заревела, но Адриан Георгиевич, не обращая на мои стенания внимания, спросил строго:
— Скажи мне, Ирина, это твои шалости? Только не лги!
Отец на дух не выносил лжи. Видимо, после истории с Лидочкой и графом Сипягиным.
— Папочка, я не лгу! — просюсюкала я, зная, что отец может быть очень строгим и порой жестоким. — У меня был чудный сон. Они иногда меня навещают…
— Ирина, это твои проделки? — тряхнув меня за плечи, повторил вопрос батюшка. — Ты сделала так, чтобы Глаша упала? А теперь раскаиваешься и хочешь, чтобы все вернулось вспять? Учти, ужасающие последствия своего глупого и жестокого поступка ты никогда не сумеешь изменить!
Он вновь намекал на историю покойной матушки, о чем я в то время еще не знала.
— Нет, папочка, я ничего не делала! Клянусь тебе! Глаша такая милая! Мне был сон!
Отец мне не поверил. Вместе с крестьянскими детьми я часто шалила, поэтому мои слова не вызывали у него доверия. Напрасно добиваясь от меня признания и, пуще того, раскаяния, разгневанный Адриан Георгиевич велел запереть меня в чулан. Я визжала и брыкалась, когда меня тащили к страшной двери.
— Посиди здесь, Ирина, и подумай о своем несносном поведении! — заявил отец и захлопнул дверь. — Если ты совершила подлость, то должна иметь мужество признаться в ней.
Лязгнула задвижка, и я оказалась в кромешной темноте. В чулане, как твердила ключница Дуня, жил Бука — страшный, косматый, с огромными красными глазами и длинными острыми когтями. Его любимым лакомством были сладкие детские косточки, которые он разгрызал, как сухарики. А так как единственным ребенком в доме была я, то Бука наверняка хотел слопать меня!
Мои глаза постепенно привыкли к темноте, и я различила очертания старых ненужных вещей — сломанного канапе, покосившегося клавесина, ящиков с посудой, книгами и елочными украшениями.
От страха я перестала плакать, прислушиваясь к каждому шороху. До меня донесся тихий скрежет, и я поняла — то пришел по мою душу Бука (я не знала, что это были вездесущие грызуны). Мне показалась, что в углу мелькнули красные глаза, и я отчаянно завопила.
— Папочка, это я сделала! Я сделала! Мне очень жаль! Я не хотела! Я откопала корень!
Отец выпустил меня из чулана и велел отправляться к себе в комнату, где меня ждали занятия с француженкой. Той же ночью, перед тем как я заснула, мне было новое видение — отец, падающий с лошади, которая попала копытом в кротовую нору. Думаю, уже в том нежном возрасте я могла отличать видения от снов. Памятуя о том, что честность едва не сделала меня жертвой кровожадного Буки, я ничего не сказала о видении отцу, но поведала о нем мисс Колтрон, которую любила более всего из четырех своих учительниц-мучительниц.
В отличие от Адриана Георгиевича, мисс Колтрон живо заинтересовалась моим рассказом и, прижимая к тощей груди тонкие сухие ручки, все время восклицала:
— Милый ребенок! Это вещий сон! Сие знак свыше!
На счастье, англичанка поклялась, что не расскажет батюшке о моих снах. Это только разозлило бы его пуще прежнего и привело бы к наложению на меня нового наказания. Однако все изменилось через четыре дня, когда мисс Колтрон и я находились во дворе, наблюдая за тем, как Адриан Георгиевич совершает конную прогулку — отец находил подобный моцион успокаивающим и необычайно целительным. Внезапно, взглянув на батюшку, я поняла: вот она, сцена из моего сна. Секундой позже произошло невероятное — любимая кобыла papa, гнедая Леди Годива, кроткая и спокойная, как лань, вдруг припала на правую ногу, наклонилась — и Адриан Георгиевич кубарем полетел на землю. Испуганный конюх, а также прочие свидетели инцидента бросились к нему — ведь подобное падение могло иметь ужасные последствия.
Отец силился подняться, но не мог. Вызванный доктор констатировал перелом лодыжки. Леди Годива, как выяснилось, попала копытом в кротовую нору. Все произошло в полном соответствии с моим видением!
Не стань мисс Колтрон самолично свидетельницей этой сцены, она, возможно, ничего бы не рассказала отцу. Однако уверенная, что я обладаю даром предвидения, англичанка вечером того же дня, после ужина, испросила у отца аудиенции и поведала ему обо всем. Не могу знать точно, в каких словах она рассказала ему о моих видениях, но меня вызвали в кабинет к Адриану Георгиевичу.
Он, насупленный, суровый, восседал в большом кресле, а забинтованная и загипсованная нога покоилась на стоявшем рядом пуфе. Не требовалась обладать какими-либо сверхъестественными способностями, чтобы понять: мисс Колтрон, невзирая на мои мольбы, посвятила отца во все.
— Ирина, — обратился он ко мне по-английски, дабы гувернантка, практически не говорившая по-русски, тоже могла принимать участие в разговоре, — мисс Колтрон поведала мне необычайную историю. Правда ли, что ты во сне видела, как я падаю с лошади?
Вспомнив темный чулан с косматым Букой, я изо всей силы замотала головой и ответила:
— Нет, папочка. Милая мисс Колтрон что-то напутала.
Англичанка зашипела, но я твердо оставалась при своей версии. Отец, чье лицо посветлело (и я поняла, что никакое наказание мне не грозит), велел мне покинуть кабинет, что я и сделала, задержавшись, правда, в коридоре и оставив дверь немного приоткрытой. Ровно настолько, чтобы можно было услышать беседу отца и гувернантки.
Адриан Георгиевич пожурил мисс Колтрон, заявив, что негоже забивать голову ребенка фантастическими глупостями, и посоветовал заниматься моим воспитанием, а не превращением в суеверную девицу.
Мисс Колтрон вышла из кабинета отца в слезах. Я бросилась вслед за ней, однако англичанка не хотела меня видеть.
— Негодная девчонка! — стенала она. — Вы обманули собственного родителя! Он считает меня лгуньей! О, моя несравненная репутация!
С великим трудом мне удалось успокоить англичанку. Я, вслед за ней заплакав, рассказала ей о страшном Буке и о том, что батюшка все равно бы не поверил моему признанию, решив, что, возможно, я каким-то образом причастна к его падению с лошади. За этим последовало бы новое наказание, испытать кое мне, конечно же, не хотелось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
