Выставленные на продажу дома оказались не по карману. После пожара 11 августа, когда в пепелище превратились больше ста домов, а погорельцы вынуждено мыкались в поисках съёмных квартир или вообще проживали под открытым небом на лугах, цены на недвижимость взлетели. Заодно, кстати, подорожали и продукты. И хоть вышел правительственный указ, по которому хлебным спекулянтам грозили огромным штрафом и конфискацией товара, помогал он мало. Желание нажиться на чужой беде пересиливало страх перед строгим наказанием.
Так что денег на покупной дом мне не хватило. Была, правда, парочка дешёвых вариантов, но уж больно далеко от места службы. Чего мне точно не хотелось, так это ежедневных многочасовых путешествий туда и обратно.
Безрезультатно побегав по городу, принял наивное решение строиться своими силами. Подал заявление в полковую канцелярия, та переслала его в Санкт-Петербургскую комиссию от строений, определившую для меня место. Мне отвели участок 25 на 16 саженей (грубо говоря, пятьдесят на тридцать пять метров) неподалёку от Измайловского полкового двора, который размещался на левом берегу Фонтанки в бывших корпусах Прядильного двора или, по-другому, Екатерингофской полотняной фабрики.
Меня сразу предупредили, что дом придётся строить из камня, если не хочу, чтобы он сгорел при пожаре или был снесён во время очередной перепланировки улиц. Пришлось вникать в сотни нюансов.
— Прежде всего, вам надо представить чертёж. Если мы апробируем его, можете строиться, — объяснили чиновники.
Нашёлся типовой проект одноэтажного 'коттеджа'. Комиссия одобрила его, и я принялся изыскивать средства для постройки.
Цена зависела от огромного количества факторов, и даже при самом скромном (или, как говорили в моём прошлом — бюджетном) варианте я бы не уложился в годовое жалованье. Вдобавок, как домовладельцу мне придётся пускать на постой солдат гарнизона, рыть обязательный колодец, а то и два, мостить дорогу (рубль за квадратную сажень) и платить за уличное освещение. Кажется, ничего не забыл.
Тут уж хочешь — не хочешь, а пришлось вспомнить, что я теперь вроде как барин. Деревенька, выделенная мне из государственной казны, раньше принадлежала впавшим при Анне в немилость Долгоруким. Находилась Агеевка в доброй сотне вёрст от Питера, ну да для такой бешеной собаки как я, это и впрямь не крюк. Так что уважаемые трудовые дехкане готовьте хлеб с солью. Как там у классика? 'Вот приедет барин, барин нас рассудит'.
Я подал Петельчицу рапорт с просьбой предоставить недельный отпуск без содержания, с указанием причин и местопребывания, капитан-поручик тут же подписал. Бирон подмахнул прошение, даже не глядя на мои каракули. С недавних пор фамилия фон Гофен у подполковника котировалась как Мао Цзэдун у китайцев.
В канцелярии выписали паспорт, объяснили, что я по прибытию в Агеевку должен обязательно 'войти в сношения с присутственными местами', взяли с меня реверс — расписку, что в положенный срок обязательно явлюсь на службу. На том бюрократические формальности закончились. Денщика разрешалось забрать с собой.
— Собирай вещи, Кирюха, — распорядился я, вернувшись домой. — Едем в деревню. Хорошо вещей у меня немного, иначе Кирюха и к зиме бы не управился.
И вот, на нанятом возке, мы трясёмся по разбитой дороге. Колёса наскакивают на камни, повозка подпрыгивает. Синеют сосновые боры, обступившие нас с двух сторон. С неба падают крупные капли дождя. Кругом тихо и печально.
Закончился лес, показалось открытое поле. Далеко виднелись одинокие фигурки крестьян, потянулись нагруженные телеги.
Дорогу перегородило стадо коров. Я спросил у пастушонка — мальчишки лет двенадцати, далеко ли до Агеевки?
— Да не, — улыбаясь щербатым ртом, в котором как минимум не хватает трёх зубов, говорит он. — Туточки, недалече будет. На нём залатанный армяк и высокая меховая шапка.
— Зубы-то тебе кто выбил? Уж не тятька ли? — спрашиваю я, зная, что парней с неполным комплектом зубов в рекруты не берут, и что многие родители иной раз идут на такой варварский способ 'отмазки' от армии.
— Болел я, — потупившись, извещает пастушонок. — Сами повыпадали. Тятька меня бы и пальцем не тронул.
— Понятно, — киваю я. — Сам-то агеевский будешь?
— Угу, — парнишка щёлкает бичом, отгоняя от возка слишком любопытную корову.
— Стадо, наверное, барское, — предполагаю я. То есть моё. Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!
— Не-а, — лениво сообщает пастух. — Фомы Иваныча стадо.
— Какого ещё Фомы Ивановича? Помещика что ли соседского? — раскинув мозгами, говорю я.
— Фома Иваныч не помещик. Из простых он, из холопов.
Кулак, наверное, догадываюсь я. Хотя, такого термина здесь никто не знает.
— А мельница вооон там, впереди, барская?
— Мельница?! — переспрашивает парнишка и начинает ковыряться в носу. — Мельница тоже не барская. Это Фомы Иваныча мельница. И лесопилка тоже евонная, — предугадывая дальнейшие расспросы, поясняет он.
На зелёном холме стоит красивый домина с большими окнами, колоннами. Вокруг раскинулся сад, поставлена беседка. По логике вещей таким я представляю себе барское гнездо, но проверить не мешает.
— Наверное, скажешь, что и тот дом принадлежит Фоме Ивановичу? — с кривой усмешкой спрашиваю я.
— А кому ж ещё? — искренне удивляется пастух. — Уж не барину конечно! Так, кажется, я ничего не смыслю в крепостном строе.
Глава 17
Когда я узнал, что буду владеть приличным куском земли, лесными угодьями и тремя сотнями крепостных, то в порыве благородства сразу решил дать всем волю. А как иначе? Для меня, ещё со школьной скамьи воспитанного в соответствии с масонскими лозунгами Свобода, Равенство и Братство, это было вполне естественно. Зря в меня что ли вдалбливали разумное, доброе, вечное?!
Когда я оперился и вышел на большую дорогу чьё имя Реальная Жизнь, то столкнулся с тем, что свобода одних почему-то сильно отличается от свободы других, что есть люди, куда равнее меня, и что многие братья готовы передушить друг друга.
Но всё равно, быть рабовладельцем… Сразу вспомнилась 'Хижина дяди Тома', Некрасов с извечным вопросом 'Кому на Руси жить хорошо', разного рода прочитанные или увиденные страшилки, повествующие о страшном крепостном гнёте. Правда пыл слегка охладило известие, что мой гуманизм против меня же и обернётся.
Судите сами. Дав крепостным вольную, я буду платить за них подушную подать и прочие причитающиеся налоги до очередной ревизии. Первая была пятнадцать лет назад, когда следующая никому неизвестно. Возможно, в промежуток уместится ни одно поколение агеевцев. И год за годом я буду считаться владельцем определённого числа крепостных, несмотря на то, что за это время кто-то умер, кто-то женился, кто-то родился. И за всех, указанных в 'сказке', надо отдавать деньги в казну, и немалые. В итоге я быстро разорюсь, и какой кабалой для меня это кончится, страшно представить.
А может ну её, эту освободительную борьбу. К тому же крестьяне порой воспринимают своего барина как некоего третейского судью и защиту от чиновничьего произвола. Другими словами, кроме прав, у помещика ещё и полным-полно обязанностей.
Нет, пусть меня обличают прямолинейные как улицы Питера потомки, бичуют как крепостника и полного морального урода, но я побуду в роли барина, а там увидим. Понятно, что по мере возможностей постараюсь облегчить жизни людей, но от широких жестов воздержусь. Пока воздержусь.
Можно было появиться в деревне с урядником и барабанным боем, согнать всех обывателей и зачитать им указ о новом барине, но я решил нанести внезапный визит, без особого переполоха. У агеевцев и без меня проблем по горло, пускай мирно трудятся. Вот и мои владения.
Мы въёхали в деревню, довольно большую, дворов в сорок. Зеленоватая речушка с берегами, покрытыми камышом, делила её на две неравных половины, соединённых дощатым мостом, потемневшим от старости. Над крышами курился дымок, пахло готовившейся едой. Людей на улице не было, не считая двух крохотных босоногих девчушек в платках и длинных рубахах. Они подгоняли прутьями гусей, едва ли не с них ростом. Птицы шипели и угрожающе вытягивали шею, но малышки попались не из пугливых.
Возок поравнялся с крайним домом, добротным, срубленным, скорее всего из сосны — зря что ли поблизости произрастает шикарный сосновый бор. Наверняка все стройматериалы оттуда родом. Законным или незаконным образом, это пока неважно.
Я велел кучеру остановиться. За плетнём громко залаяла собака. На шум вышел бородатый мужик с сердитым лицом. Увидев на мне мундир, испугался, заломил колпак, низко поклонился, едва не пробороздив длинными как у женщины патлами землю.
— Здравствуй, барин.
— И тебе наше с кисточкой. Скажи, кто тут в деревне главный?
