Год назад Альма Беласко рассчитывала прожить без перемен до девяноста, но теперь она не была так уверена; она подозревала, что смерть стала ближе. Раньше художница чувствовала, что ее смерть гуляет где-то по кварталу, потом слышала ее бормотание по углам Ларк-Хаус, а теперь она уже заглядывала к ней в квартиру. В шестьдесят лет Альма Беласко думала о смерти как об абстрактном явлении, не имеющем к ней отношения; в семьдесят относилась к ней как к дальней родственнице, о которой легко позабыть, потому что о ней не говорят, но которая непременно явится с визитом. Но после восьмидесяти их знакомство сделалось более близким — Альма обсуждала это с Ириной. Женщина видела смерть то тут, то там: в образе поваленного дерева в парке, или облысевшего после химиотерапии пациента, или ее родителей, переходящих дорогу, — ей было легко их узнать, потому что Мендели выглядели точно так же, как на данцигской фотографии. Иногда это был ее брат Самуэль, во второй раз умерший мирно, в своей постели. Дядя Исаак являлся ей в суровом обличье, каким был до сердечного приступа, а вот тетушка Лиллиан иногда заглядывала поздороваться в ее утреннюю полудрему такой, какой была в конце жизни, — старушкой в лиловом платье, слепой, глухой и счастливой, потому что считала, что муж водит ее за руку. «Видишь эту тень на стене, Ирина? Разве она не похожа на мужской силуэт? Возможно, это Натаниэль. Не волнуйся, девочка, я не сошла с ума, я знаю, что это только мои фантазии». И Альма начинала рассказывать о Натаниэле, о его доброте, об умении решать проблемы и преодолевать препятствия, о том, что он был, да и сейчас остается, ее ангелом-хранителем.
— Это такая фигура речи, Ирина. Персональных ангелов не существует.
— Как это не существует?! Если бы у меня не было пары ангелов-хранителей, я была бы уже мертвая или, возможно, совершила преступление и сидела бы сейчас в тюрьме.
— Ну что у тебя за идеи, Ирина! В иудейской традиции ангелы — это посланники Господа, а не стражи людей, но у меня-то есть телохранитель, это Натаниэль. Он всегда обо мне заботился: сначала как старший брат, потом как образцовый супруг. Мне никогда с ним не расплатиться за все, что он для меня сделал.
— Альма, вы прожили в браке почти тридцать лет, у вас есть сын, внук и внучка, вы вместе работали в Фонде Беласко, вы заботились о нем в болезни и ухаживали до самого конца. Определенно, он считал точно так же: ему никогда не расплатиться с вами за все, что вы делали.
— Натаниэль заслуживал куда большей любви, чем та, что я ему дала, Ирина.
— Вы хотите сказать, что любили его больше как брата, нежели как мужа?
— Друг, брат, кузен, муж… не знаю, в чем тут разница. Когда мы поженились, начались разговорчики — мы ведь с ним двоюродные, а это считалось кровосмешением — полагаю, считается и до сих пор. Думаю, наша любовь всегда была инцестом.
АГЕНТ УИЛКИНС
Во вторую пятницу октября в Ларк-Хаус появился Рон Уилкинс, он искал Ирину Басили. Уилкинс был агент ФБР, афроамериканец шестидесяти пяти лет, корпулентный, с седеющими волосами и выразительной жестикуляцией. Ирина удивленно спросила, как он ее нашел, и Уилкинс ответил, что информированность — неотъемлемая часть его профессии. Они не виделись три года, но общались по телефону. Время от времени Уилкинс звонил девушке, чтобы узнать, как у нее дела. «Все в порядке, не беспокойтесь. Прошлое осталось позади, я обо всем этом не вспоминаю», — таков был ее неизменный ответ, однако оба знали, что это неправда. Когда Ирина познакомилась с агентом, его костюм трещал по швам под напором мышц тяжелоатлета; одиннадцать лет спустя мускулы трансформировались в жир, но от него все так же веяло надежностью, энергией и молодостью. Рон Уилкинс похвастался Ирине, что стал дедушкой, и показал фотографию внука, двухлетнего малыша с куда более светлой кожей, чем у деда. «Его отец — голландец», — пояснил Уилкинс, хотя Ирина и не спрашивала. А еще он добавил, что вошел в пенсионный возраст, в Агентстве он теперь играет роль экспоната, но ею как будто привинтили к стулу на рабочем месте. Он не желает уходить и продолжает бороться с преступлением, которому посвятил большую часть своей жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Агент Уилкинс приехал в Ларк-Хаус утром. Они с Ириной сидели на деревянной скамейке в парке и пили жидкий кофе, который в библиотеке никогда не заканчивался и при этом никому не нравился. От земли, повлажневшей под утренней росой, поднимался легкий пар, воздух понемножку теплел в лучах бледного осеннего солнца. Вокруг никого не было, они могли говорить спокойно. Некоторые постояльцы уже отправились на утренние занятия, а большинство стариков поднимались поздно. Только главный садовник Виктор Викашев, русский с внешностью татарского воина, работавший в Ларк-Хаус уже девятнадцать лет, напевал, возясь в огороде, да Кэтрин Хоуп на своем кресле пронеслась мимо, направляясь в клинику.
— У меня для тебя хорошие новости, Елизавета, — сказал Ирине агент Уилкинс.
— Меня уже много лет никто не называл Елизаветой.
— Да-да. Извини.
— Помните: я теперь Ирина Басили. Вы сами помогали мне выбрать это имя.
— Рассказывай, детка. Как ты живешь? Терапию посещаешь?
— Агент Уилкинс, давайте будем реалистами. Вы ведь знаете, сколько я зарабатываю? На психолога мне не хватает. Округ оплачивает только три посещения, и я их уже использовала, при этом, как видите, до сих пор не покончила с собой. Я живу нормальной жизнью, работаю и собираюсь брать уроки по интернету. Я хочу изучать лечебный массаж — это хорошая профессия для человека с такими сильными руками, как у меня.
— А к доктору ходишь?
— Да. Я принимаю антидепрессант.
— Где ты живешь?
— В Беркли, у меня просторная и дешевая комната.
— Работа в пансионе тебе подходит, Ирина. Здесь тебе спокойно, никто не докучает и ты в безопасности. О тебе очень хорошо отзываются, я говорил с директором, и он сказал, что ты его лучшая сотрудница. Жених у тебя есть?
— Был, но он умер.
— Господи, да как же так! Только этого нам не хватало, девочка. От чего он умер?
— Полагаю, от старости — ему было за девяносто. Но здесь есть и другие джентльмены преклонных лет, готовые стать моими женихами.
Уилкинса это известие не обрадовало.
Они еще немножко помолчали, вздыхая и прихлебывая кофе из пластиковых стаканчиков. Ирина внезапно почувствовала, как давит груз тоски и одиночества, как будто мысли этого славного человека пробрались к ней в голову и перемешались с ее собственными мыслями; у девушки перехватило горло. Повинуясь телепатическому призыву, Рон Уилкинс обнял Ирину за плечи и прижал к своей мощной груди. От него пахло приторно-сладким одеколоном — весьма странный аромат для такого мужичары. Ирина почувствовала печной жар, исходящий от Уилкинса, грубую ткань его пиджака на своей щеке, успокоительную тяжесть его руки и на несколько минут обрела покой и защиту, вдыхая этот фривольный аромат, а Уилкинс похлопывал ее по спине — точно так же он утешал бы своего внука.
— А какие новости вы мне привезли? — спросила девушка, понемногу приходя в себя.
— Компенсация, Ирина. Существует старинный закон, о котором никто уже не помнит, дающий право жертвам — вроде тебя — получать компенсацию. С этими деньгами ты сможешь платить за терапию, которая тебе очень нужна, за учебу и, если нам повезет, даже внесешь первый взнос за маленькую квартирку.
— Это в теории, мистер Уилкинс.
— Есть люди, уже получившие компенсацию.
Агент объяснил, что, хотя дело Ирины старое, хороший адвокат может доказать, что девушка сильно пострадала вследствие происшедшего и до сих пор страдает от посттравматического синдрома, нуждается в психологической помощи и медикаментах. А Ирина напомнила, что у виновника нет средств, которые можно конфисковать в качестве компенсации.
— Арестованы и другие участники, Ирина. Это люди при власти и при деньгах.
— Эти люди ничего мне не сделали. Есть только один виновник, мистер Уилкинс.
