Сашка поняла, что папа не поможет, и тихонько вернулась в свою кровать.
Но девочка Лиля осталась, и приходила к ним после школы, и уходила вместе с тетей Надей вечером. Мама не могла найти другую домработницу, которая за небольшую зарплату была поваром, уборщицей, тащила на себе все хозяйство, да еще занималась всем, что касалось Сашкиной жизни: отводила в школу, встречала, покупала ей одежду, водила в кружок, ходила на родительские собрания.
Саша подружилась с Лилей. Учила ее делить в столбик, объясняла дроби, а потом и синусы с косинусами, давала уроки английского. Конечно же, втайне от мамы. Но на настоящую дружбу у Сашки времени не было в ее идеальной учебе.
Одноклассники Сашку побаивались, сторонились и немного презирали за пятерки и полную отстраненность, она не принимала участия ни в какой общественной жизни.
Никогда. У нее еще были английский, спорт и химический кружок при университете.
Когда она поступила, одногруппники смотрели на нее как на ребенка – странного и оттого чужого. Человек так устроен – он ненавидит и боится всего, что не понимает, что выходит за рамки общепринятого. Вернее, в другой последовательности – боится и оттого ненавидит.
Александра отгораживалась от социума и коллективного сознания высоченным забором, не разрешая себе обращать внимание на пренебрежительную презрительность окружающих.
У нее была своя задача – идеальная Александра Романова. Как царица.
В университете это жгучее стремление угодить маме несколько ретушировалось, перестало быть первоочередным и единственно определяющим, тихо прокравшись и спрятавшись куда-то глубоко в подсознание и все чаще вызывая обиду и непонимание – почему?
Но у нее началась другая жизнь!
Захватывающая, интересная. Саша занималась самым любимым делом в жизни!
У Саши был чудесный, замечательный руководитель, друг отца, Герман Александрович Кохнер. Гений, академик, гигант!
И Санька ухнула головой в науку, еще сильнее отгораживаясь от людей и реальности.
Папа гордился ею необычайно, брал с собой на разные научные сборища, еще студенткой, что было не принято и негласно запрещено. Но папа не обращал внимания на шушуканье и недовольные, осуждающие взгляды – он понимал Сашкины возможности и стремления как ученого. За эти самые лучшие в ее жизни годы они сблизились с отцом и стали неразлейвода – везде вместе!
Наверное, ей нельзя было быть такой счастливой!
Несчастья повалились, словно прорвалось что-то на небесах.
Наука стремительно нищала, умирала. От полноценной работы оставалось все меньше и меньше, как и от заработков. Решался вопрос о принятии папы в академики, но…
Папа, папа, папочка заболел раком!
И все!
Вся жизнь Александры сломалась и разлетелась на куски.
Папа как-то сразу тяжело слег, требовались дорогостоящие лекарства, уход, хорошая клиника, а ничего этого не было! Звание академика папе забыли дать, не до того было Академии наук, заработков Александры и тех денег, что начисляли папе, катастрофически не хватало. Санька надрывалась: читала лекции, подрабатывала, как могла, писала статьи свои и за деньги халявщикам от науки – все без толку – гроши!
Зато прибавилось еще одной заботой: мамины истерики и требования. Никаких таких «денег нет» она не понимала!
«Их может не быть на что угодно: на вас обоих с отцом, ваши лекарства, врачей, на твое метро – но только не на меня!»
По инерции «идеальная» Сашка отказывала себе вообще во всем и отдавала все, что могла, маме.
– Это что?! – возмущалась мама, рассматривая купюры. – Ты называешь это деньгами?!
И, окатив Саньку презрительным высокомерием, царственно выплывала из комнаты. Теперь такая сцена повторялась регулярно.
Александре пришлось продать любимую, замечательную дачу в Малаховке. Папе становилось все хуже, лекарства стоили каких-то космически нереальных денег, а их не было!
– Что ты натворила?! – кричала на нее мама. – Где я, по-твоему, должна отдыхать?!
Сашка ответила ей мысленно где!
К этому времени она уже научилась материться, про себя, конечно, и… и ненавидела мать!
Темной, мутной, илистой волной из глубин Сашкиной души поднялась эта ненависть. Ненависть и брезгливость какая-то, а также ясное осознание, что за человек ее мать. Сашка этой ненависти боялась, ужасалась самой себе, не понимая, как можно ненавидеть свою родную мать. Хорошо хоть виделись они редко из-за Сашкиной работы на износ и безвылазного сидения в больнице возле отца, это ее спасало от дурных мыслей.
А потом умер папа.
И с ним умерла вся Сашкина прежняя жизнь, не оставив никакой надежды на будущее, поделившись лишь безнадегой!
Она теперь жила в иной реальности – с мамой, с нищенским существованием на свою ученую зарплату и бесконечными мамиными требованиями обеспечить ее соответствующим образом, скорее всего по-царски.
И с дневниками. Папиными.
Чувствуя близкую смерть, он рассказал Саше, где в его кабинете находится коробка с дневниками, и попросил:
– Потом прочитаешь. А когда прочитаешь, прошу тебя, доченька: прости меня.
И плакал долго, держа Сашку за руку ослабевшей, худой, обтянутой пергаментной истончившейся пожелтевшей кожей ладонью.
Сашка испугалась этого «прости!» и неизбежного «потом».
«Потом» случилось очень быстро после того разговора – через двадцать два дня. Она похоронила папу и что-то в самой себе, что-то очень важное, определяющее, закидали влажными комьями земли могильщики вместе с папиным гробом.
Одним майским поздним вечером она узнала, что именно похоронила в себе.
Она возвращалась поздно, после десяти вечера домой. Саша подрабатывала репетиторством, готовила одного мальчика к поступлению в институт, естественно на химический факультет. Жил мальчик со своими родителями на окраине Москвы, на дорогу в один конец она тратила по часу.
Был май, радостный, предвещающий лето, с молодой яркой листвой, неожиданно теплыми вечерами, грянувшими после затянувшихся дождей, как мажорный аккорд. Ничего этого Александра не видела, не замечала, находясь в постоянном состоянии усталости, с какого-то времени ставшей такой привычной, что она на нее не обращала внимания, как на давно запущенную болезнь, – болит и болит, привыкаешь и не замечаешь.
Сашка тащила тяжелые сумки с продуктами, которые купила в далеком спальном районе на оптовом рынке, она всегда их там брала, два раза в неделю, когда ездила к ученику, там было намного дешевле, чем в ближайших к дому магазинах в центре Москвы, где они проживали с мамой. Сумки оттягивали руки, Саша останавливалась, передыхала, разминала ладони и, подхватив свой драгоценный бытовой груз, шла дальше.
