Сильно. С вырвавшимся из самых потаенных глубин, о которых и не догадывался, надрывом.
И Сашка ухватилась за него, прижалась, как за последний спасительный скалистый уступ над пропастью, и отпустила себя, первый раз в жизни разрешив себе, позволив ни о чем не думать, а просто быть!
Иван даже застонал, почувствовав эту перемену в ней, благодарно принимая капитуляцию, не перед ним и не перед обстоятельствами – нет, перед самой собой.
Он отодвинулся от нее, заглянул, совсем близко, в глаза – плавящееся в золоте балтийское серебро – удостовериться, что все правильно понял.
– Я хочу тебя! Сильно! Как только увидел, хочу!
– Да! – никакого шепота, смятения, смущения бессмысленными условностями.
Он правильно понял. Он все понял, почувствовал правильно!
– Да! – повторила Сашка.
И потащила с него футболку, ухватив за край, стянула неловкими, торопливыми движениями, швырнула куда-то белым флагом и, наклонившись, поцеловала в живот. Иван зарычал, придержав ее голову за затылок.
А Сашка застыла! Изменилось все сразу – ее настроение, одна волна, в которой они были, – он остался, а она вынырнула! Он переполошился. Что?!
Нет!! Только не сейчас!!
– Гуров, мы не можем!! – потрясенно, отчаянно, с нотками рыдания в голосе воскликнула она.
Господи, боже мой, да что еще?!
– Почему не можем? – удалось как-то вытолкнуть ему слова.
– Ты избит! Ты весь синий!! У тебя, наверное, все болит внутри, ты…
«Слава тебе, Господи!» – возрадовался Иван.
– К черту все это, Сашка! – заорал он, резко подтянув ее к себе. – Сейчас меня остановить уже нельзя! Пристрелить можно, остановить нет!
Она кинулась его целовать! Сама!
– Меня тоже! – сквозь поцелуи орала она в ответ. – Пристрелить!
«Пресвятая Богородица и все апостолы иже с ней! – выплыло откуда-то у него в голове. – Благодарю вас!»
И он рванул с нее свою футболку, в которую она была упакована после душа и которая полетела вторым белым флагом в неизвестность. Последним дополнением в абсолютной, безоговорочной обоюдной капитуляции куда-то исчезли ее трусики.
– Сашка! – хрипел он, не понимая, что говорит. – Сашка, все!
– Все! – соглашалась она радостно.
Он взревел, сгреб ее в охапку одним широким быстрым движением и бегом ринулся из кухни, через коридор, ногой распахнув, не останавливаясь, дверь в спальную – кровать!
И упал вместе с ней.
Теперь действительно – все!
Он прижимал ее с такой силой, словно хотел раствориться в ней, и целовал жестко, сильно, так, что у нее открылась рана на губе, и он ощутил привкус крови во рту, но не смог остановиться, притушить страсти – потом! Если, конечно, что-то будет потом!
– Иван!! – требовала Сашка, не отставая и не уступая ему в неистовстве.
Господи, да она никогда этого не делала – не расслаблялась, забывая обо всем на свете, держала все под контролем, не разрешала себе быть такой, настоящей! Господи, ну можно же хоть один раз забыть обо всем на свете, позволив себе улететь черт-те куда!
– Иван!!
– Сейчас, Сашка, сейчас!! – пообещал он.
И вошел в нее. И замер.
«Подохнуть можно!» – восторженно подумал он, последней осознанной мыслью проживая этот невероятный момент!
Что они вытворяли!!
Отдавали все, что имели, до последней запятой своего существа друг другу – не соперничая, не противостоя, – вместе, одним целым, и забирали все!
До последней запятой!
– Ива-а-ан!! – заорала во всю глотку Сашка, отшибая чудом сохранившиеся последние крохи сознания Ивана.
Иван Федорович Гуров очнулся, чувствуя себя распластанным на женщине, судорожно, с хрипом дыша выкинутой штормом на берег большой океанской медузой.
«Опупеть!!» – ничего более приличного и интеллигентного подумать в данный момент Иван Федорович Гуров не мог.
Разучился, наверное.
Он перекатился с Александры и лег рядом на спину, раскинув руки. Дыхание постепенно успокаивалось, медуза превратилась в амфибию и, быстро проходя все этапы эволюции, стала млекопитающим, а с постепенным возвращением сознания – человеком разумным, осознавшей себя особью мужеского полу Иваном Гуровым, в котором, начавшись неизвестно откуда, нарастала злость.
«Так! И что это было?! Что это было, черт возьми?!» – вопрошал неизвестно у кого Иван, чувствуя панику вместе с недоумением.
Он не понял, с чего бы это? Казалось бы, полный кайф и удовлетворение, да еще какое!!
«Вот именно! – осенило его внезапно. – Вот именно!»
Он понял, что так перепугало его.
Он, тридцатидевятилетний мужик, с замечательно устоявшейся холостяцкой жизнью, с работой, нравящейся ему до самозабвения, профессионал в знании женщин и любого – от самого простецкого до выкрутасного – секса, самостийный, як Украина, всегда – при любых самых замысловатых сексуальных раскладах – контролировал ситуацию, себя, партнершу, свое удовольствие, ее удовольствие, да любое действие – кажись, сошел с ума!
Стресс, обстоятельства, баба, доведшая его до полного одурения?!
Да, господи, все это было миллионы раз, и никогда! Никогда! Он не терял контроля и не терялся так в женщине – весь, до донышка!
И что такое с ним приключилось сейчас?
Секс такой, что ли, супер-пупер? Да фигня!
В его жизни было столько секса, разнообразного в вариациях и импровизациях! Один раз его партнерша так распалила, что он на время впал в прострацию – и такое было, правда, по молодости! Чего только не было!
Любовь?! Да не приведи Господь!
Спаси и сохрани!
Было в его жизни две любви. Большие, настоящие, как ему тогда казалось, с планами и мечтаниями о семье и куче сопливых детишек! Прошли как-то! С потерями, не без этого, душевными и пространственными дырками в мужском самолюбии, но прошли, пережили!
Но при всей той любови-моркови, с мальчишеской щенячьей радостью обладания любимой женщиной, чтобы вот так, как сейчас!!
«Может, возраст, – уговаривал он себя, – может, так закрутило, потому что хотел ее с самого начала и испугался за нее?»
Что с ним такое приключилось? Ему все это не надо!
Не надо – и до всех глубин мужского сознания, до всех потрохов хочется, мечтается именно так, как сейчас случилось с этой женщиной!
Он осознал, что довольно давно лежит, распластавшись на кровати, и молчит, варится в своей злости, недоумении, рассуждениях и панике. А ведь ему, как хроническому холостяку, ценителю и знатоку женщин, лучше всех известно, что они нуждаются в нежности и участии после секса и ждут этого.
Вот что она там думает, лежа рядом и принимая его молчание вместо привычных, обязательных в этом случае слов, поцелуев и «ты самая, самая…»?
Лежит, закрыв глаза, молчит, раскинув руки, – и что?!
Ничего от него не ждет? Или, не дождавшись, свою думу думает, не менее тяжкую?
