— Вот как? — отозвался он.
О такой возможности он даже не думал. Яуберт стоял совсем рядом с ней, и ему было не по себе. Свитер немного жал ему в плечах. Он скрестил руки на груди. Ханна Нортир рядом с ним казалась совсем крошечной. Она, по-прежнему насупившись, смотрела на вход, потом намеренно подчеркнуто бросила взгляд на часы. Правда, Яуберт ничего не заметил.
— Сейчас начнут. — Ханна Нортир нерешительно топталась на месте. Она явно тоже чувствовала себя не в своей тарелке.
Яуберт не знал, что и сказать. Он разглядывал других любителей оперы, входивших в зал. Видимо, наряжаться было не принято. Он не увидел ни одного галстука. Ему показалось, будто все на них смотрят. На него и Ханну Нортир. Тоже мне парочка — красавица и чудовище.
Наконец она решилась:
— Пойдемте сядем.
Она зашагала по проходу впереди него. Зал был большой, почти такой же, как олимпийский бассейн, в котором он истязал себя по утрам. Места были расположены пологим амфитеатром; они шли снизу вверх, разделенные проходом посередине. На полукруглых ступеньках стояли кресла. Почти все места оказались уже заняты. Ниже, в центре, стояло пианино, несколько стульев и стальные пюпитры для нот.
Яуберт уныло разглядывал свои черные туфли. Забыл почистить! Жаль, что нельзя их спрятать! Ему казалось, что глаза всех зрителей прикованы к нему, к его жалким туфлям. И к его галстуку.
Наконец Ханна Нортир села. Яуберт опустился на кресло рядом с ней. Огляделся по сторонам. Никто не обращал на него никакого внимания. Все были заняты собой.
Признаться ли ей, что в опере он ничего не смыслит? Вдруг она захочет поговорить, и тогда он окажется в глупом положении. Наверное, надо предупредить ее заранее.
— Итак… — Ханна Нортир посмотрела на него и улыбнулась. Морщины на лбу уже не было. Хотелось бы и ему так же легко избавляться от огорчения, досады, обиды — так же быстро и полностью. — Именно вас я не ожидала увидеть, капитан Матт Яуберт!
Скажи ей! Признайся!
— Я…
В зал вошли несколько человек. Увидев их, зрители бурно зааплодировали. Прибывшие сели на стулья у стены за пианино. Один мужчина остался стоять. Аплодисменты стихли, и мужчина улыбнулся. Потом он заговорил.
Слушая высокий, напевный голос, Матт Яуберт улыбнулся. Похоже, музыковед нашел бы общий язык с Дрю Уилсоном.
Мужчина рассказывал о Россини. Голос у него был негромкий, но Яуберт хорошо его слышал. Он покосился на Ханну Нортир. Та зачарованно слушала.
Яуберт глубоко вздохнул. Пока все не так плохо, как он думал.
Выступающий говорил с воодушевлением. Яуберт начал слушать.
— А потом, в тридцать семь лет, Россини написал свою последнюю оперу, «Вильгельм Телль», — сказал докладчик.
Ха, подумал Яуберт. Значит, хищница-смерть не брезгует и плотью знаменитостей!
— В оставшиеся сорок лет жизни он не написал ни одной оперы — правда, некоторые считают оперой Stabat Mater. Надоело ли ему? Устал ли он? Или у маэстро просто иссякло вдохновение? — спросил мужчина и ненадолго замолчал. — Этого мы так никогда и не узнаем.
Значит, не умер, подумал Яуберт. Что ж, Россини чем-то похож на него. Они как братья. Нет, пожалуй, капитан Яуберт переплюнул композитора. Ему всего тридцать четыре, а он уже устал, и у него уже иссякло вдохновение. Неужели он, автор нетленного творения «Государство против Томаса Масена» и хватающих за душу трудов вроде «Дела насильника из Ораньезихта», больше никогда не раскроет классическое преступление?
Этого мы так никогда и не узнаем.
Или узнаем?
Докладчик тем временем перешел к «Севильскому цирюльнику». Яуберт несколько раз повторил название про себя, чтобы лучше запомнить. Ему не хотелось попасть в глупое положение, если Ханна Нортир затеет разговор о музыке.
— Любопытно, что итальянцы едва ли не освистали первое представление «Цирюльника» на сцене, — сказал докладчик. — Какое унижение должен был испытывать Россини!
Яуберт улыбнулся про себя. В самом деле, друг Россини, я прекрасно тебя понимаю. Уж мне-то известно, что такое унижение.
Докладчик начал пересказывать либретто. Яуберт не знал, что такое либретто. Он жадно слушал лекцию, впитывал каждое слово, искал подсказки, ключи. Наконец он пришел к выводу: наверное, либретто — то же самое, что содержание.
— В этом сезоне нам выпала большая честь принимать у себя известного итальянского тенора Андро Валенти, который будет исполнять партию Фигаро. — Докладчик с нежным голосом развернулся. За ним поднялся другой мужчина. Зрители зааплодировали, а Валенти поклонился. — Андро исполнит для нас каватину Фигаро, Largo al factotum. Вы все ее знаете.
Судя по тому, как аплодировали зрители, Яуберт понял, что каватина (очередная загадка) действительно хорошо известна и любима.
Он наблюдал за итальянцем. Певец, хоть и невысокий, оказался очень широкоплечим. Поза его была непринужденной, расслабленной; он стоял опустив руки вдоль корпуса и широко расставив ноги. К пианино присела молодая женщина. Они с итальянцем обменялись кивками. Итальянец улыбнулся, когда женщина начала играть. Потом набрал в грудь воздух…
Голос у Валенти оказался мощный. Как будто вдруг включили радио, только звук слишком громкий.
Слов Яуберт не разбирал. Итальянец пел на родном языке; часто повторялось одно и то же имя: Фигаро. Музыка была легкая, ритмичная, мелодия на удивление приятная для уха. А пел Валенти самозабвенно.
Яуберт смотрел на тенора как завороженный. Как он уверенно держится, как пылко и с какой легкостью поет! От звуков его голоса дрожал деревянный пол. Неожиданно Яуберт почувствовал себя виноватым. В пении итальянца ему как будто послышалось обвинение. Он попытался понять, в чем дело, но трудно было отрешиться от музыки, которая захватила его целиком.
Итальянец пел с наслаждением. Пение — его ремесло, хлеб насущный. Он хорошо делает свое дело и радуется, не сдерживаясь.
Как сильно он отличается от капитана Матта Яуберта!
В душу закралось подозрение. Не поэтому ли Ханна Нортир заманила его сюда? Может, оперная музыка — такая тайная, замаскированная терапия?
Он поневоле заслушался красивым голосом и сладкой, чарующей мелодией. В то же время музыка наполнила Яуберта непонятной тоской. Он сосредоточился на своих ощущениях, позволил тоске, безымянной и бесформенной, проникнуть в подсознание.
Его осенило перед самым концом. Ему тоже захотелось встать и запеть, встать рядом с итальянцем и прореветь: да, он тоже может испытывать эйфорию! Ему тоже хочется, чтобы жизнь бурлила в нем, как в огромном котле. Ему хотелось делать дело с полной отдачей. Он завидовал пылу итальянца, рвению, страсти. Он вспоминал те редкие секунды полной гармонии, когда кажется, будто жизнь смеется вместе с тобой. Он тосковал по жизни. Он устал и боялся смерти. Но… так соскучился по настоящей жизни! Когда публика зааплодировала, Матт Яуберт хлопал громче остальных.
Потом они пили кофе в ресторане.
— Вам понравилось? — спросила Ханна Нортир.
— Я совершенно не разбираюсь в опере.
— Чтобы что-то нравилось, не обязательно в этом разбираться.
— Да… я… — Яуберт прекрасно понимал, что беседует с психологом, мастером разговорного жанра. Он уронил голову на грудь, понурил плечи. — Вначале было замечательно. Но потом…
— Вы чувствовали себя как ребенок, который объелся конфетами?
Смысл ее слов не сразу дошел до Яуберта. Увидев его недоуменный взгляд, доктор Нортир объяснила, что она имеет в виду. Первая конфетка вкусная, сладкая, сочная. Но потом, когда сладкого оказывается слишком много, наступает пресыщение.
— Да, — кивнул он, удивленный, что она так хорошо его поняла.
— То, что вы испытали, называется сенсорной перегрузкой. Скажите спасибо, что слушали не Вагнера.
— Фамилия Вагнер мне смутно знакома, — заметил Яуберт. — По какому делу он проходил?
Оказывается, он не разучился острить! Как легко оказалось признаться в собственном невежестве и как радостно признавать ее первенство.
Ханна улыбнулась, и Яуберт возликовал. От него не укрылось, что она весь вечер думает о чем-то своем. То и дело она морщила лоб, хмурилась. В ней чувствовалась некая отстраненность — она как будто отдавала отчет в каждом переживании и в каждой реакции окружающих на нее саму. Наверное, подумал он, такова цена, которую она платит за знания, накопленные в голове. Каждая мысль соотносится с абзацем из учебника.
— Я дам вам послушать диск с записью «Цирюльника». Когда привыкнете к музыке, сумеете лучше ее понять.
— У меня нет проигрывателя.
Когда-то давно Лара купила музыкальный центр — дешевый. Какой еще они могли себе позволить на скромное полицейское жалованье? На нем неплохо звучали песни любимых групп Лары «АББА» и BZN. Иногда она включала звук на полную мощность, так что лопались барабанные перепонки, и танцевала в темноте, одна, а он сидел в кресле, любовался ею и знал: когда она закончит…
