Деон Мейер
Смерть раньше смерти
1
Вечером накануне Нового года Матт Яуберт чистил табельный пистолет и думал о смерти. Он сидел в гостиной, в своем любимом кресле; перед ним на столе, на тряпочке, были разложены части и механизмы пистолета Z-88. Тут же стояла масленка. От сигареты в пепельнице вверх поднималась тонкая струйка дыма. Сверху доносилось монотонное жужжание: это билась в стекло непонятно как залетевшая в комнату пчела. Насекомое не оставляло попыток вырваться наружу, на улицу, где дул легкий юго-восточный ветер.
Яуберт ничего не замечал. В голове теснились воспоминания о событиях последних недель: хроники смерти — его повседневная работа, его, можно сказать, хлеб с маслом. На полу лежит навзничь белая женщина; она сжимает в руке деревянную лопаточку для помешивания. На плите — сгоревший омлет. Лужа крови выглядит особенно дико в уютной, чистенькой кухне. В гостиной размазывает слезы по лицу девятнадцатилетний парнишка; в кармане его кожаной куртки нашли три тысячи двести сорок рандов. Рыдая, парнишка повторяет имя матери.
А вот не такое жуткое зрелище — труп в цветах. Достойная смерть. Детективы собрались на стройплощадке, среди серых заводских цехов. Они обступили тело щуплого мужчины среднего возраста. Труп лежит ничком, голова повернута набок. Глаза закрыты. В одной руке мертвец сжимает бутыль с денатуратом. А в другой — несколько уже увядших цветков.
Матт Яуберт всегда ярче всего запоминал руки.
Пляж Макассар. Три обгорелых трупа. Жуткий запах: паленая резина и горелое мясо. Пришлось выставить дополнительный заслон от зевак. Толпа журналистов. Перед сожжением жертвы были задушены. Их кисти рук напоминали скрюченные когти. Черные руки воздеты к небесам, словно мертвецы молили поскорее освободить их от мучений.
Матту Яуберту надоело жить. Но умирать так, как те трое, он не хотел.
Он заталкивал в магазин патроны — пятнадцать пузатеньких цилиндриков. Последний тускло блеснул на солнце. Яуберт поднес его к глазам, повертел между пальцами.
Интересно, что будет, если сунуть в рот черное дуло и не спеша спустить курок? Что чувствуешь в последние секунды жизни? Будет ли больно? Успеют ли промелькнуть в мозгу последние обрывки мыслей? Успеешь ли обвинить себя в трусости до того, как провалишься во мрак? Или все происходит так быстро, что слух не успевает зафиксировать грохота выстрела…
Что тогда чувствовала Дара?
Может быть, вся Вселенная вдруг погрузилась во мрак и она не успела осознать, что палец злодея щелкнул кнопкой выключателя. А может, она, наоборот, все поняла и в последний краткий миг перед ее глазами промелькнула вся ее жизнь. Ощутила ли она раскаяние? Или просто усмехнулась в последний раз?
Яуберт с трудом отогнал горькие воспоминания. Надо срочно переключиться на что-нибудь другое.
Завтра начинается новый год. Под праздник принято давать зароки, мечтать, строить планы. Все с надеждой ждут прихода нового тысячелетия. И только он сидит дома один.
Много перемен и на работе. У них в отделе убийств и ограблений новый начальник — назначенец от правящей партии, АНК.[1] Последнее время его сослуживцы ни о чем другом не говорили. Яуберту было все равно. Он больше не желал ничего знать ни о смерти, ни о жизни. С приходом нового руководства добавится еще один раздражающий фактор, повод для невеселых раздумий. Что ж, тем легче отвыкать от радостей жизни, тем проще подманить к себе хищницу-смерть.
Яуберт вставил магазин в основание рукоятки, с силой нажал большим пальцем на крышку до щелчка. Убрал пистолет в кожаную кобуру. Масленку и ветошь положил на место, в старую коробку из-под обуви. Взял сигарету, затянулся, выпустил дым, повернулся к окну. Заметил пчелу. Насекомое вяло махало крылышками — наверное, устало.
Яуберт встал, отодвинул тюлевую занавеску и открыл створку окна. Пчела почувствовала теплое дуновение ветра, но по-прежнему билась в стекло, не замечая пути к свободе. Яуберт взял промасленную тряпку и осторожно помахал в воздухе, подгоняя пчелу в нужном направлении. Пчела ненадолго зависла перед открытым окном, а потом улетела. Яуберт закрыл окно, задернул занавеску.
Он тоже может бежать. Если захочет.
Яуберт приказал себе не думать об этом… И вдруг, совершенно неожиданно, принял важное решение. Надо зайти к соседям. Они устраивают брайфлейс — барбекю по-южноафрикански. Угощают жаренным на вертеле мясом. Он побудет у них совсем недолго. Проводит старый год.
2
Матт Яуберт сделал первые шаги к своему возрождению. В физическом смысле слова.
В начале восьмого вечера он перешел улицу, обсаженную деревьями, и зашел на участок Стоффбергов. В их квартале Монте-Виста жили представители среднего класса. Джерри Стоффберг был совладельцем бельвильского похоронного бюро «Стоффберг и Мордт».
— Мы с тобой делаем одно дело, Матт, — любил говаривать Джерри. — Только трудимся на разных участках.
Хозяин открыл дверь, увидел Яуберта. Они поздоровались, задали все приличествующие случаю вопросы.
— Дела идут отлично, Матт. Сейчас у нас самое благоприятное время. Многие как будто специально подгадывают к праздникам! — Стоффберг взял принесенное Яубертом пиво и поставил его в холодильник. На владельце похоронного бюро был фартук с надписью: «Самый плохой повар на свете».
Откупоривая первую бутылку пива «Касл», Яуберт молча кивнул: он уже не раз слышал от соседа, как много людей умирает в праздники.
На кухне было тепло и уютно. Там кипела работа, оттуда часто доносились взрывы смеха. Звенели женские голоса. Дети и мужчины держались подальше от кухни; ритуал приготовления праздничного застолья — сугубо женское дело. Матт Яуберт вышел на задний двор.
Собственные невеселые мысли настолько поглощали его, что он был не в состоянии уделять внимание происходящему вокруг. Он сравнивал себя с жуком, который втягивает усики-антенны. У соседей было по-домашнему уютно, но Яуберта ничто не трогало.
В саду резвились представители младшего поколения; они то вылетали на свет, то вновь скрывались в тени. Стайки детей были разного возраста, но все одинаково радовались празднику.
Подростки расположились на веранде и всеми силами изображали беззаботное веселье, хотя то и дело опасливо озирались по сторонам. Может, им не по себе оттого, что они находятся как бы на ничейной территории, ни дети, ни взрослые? Приглядевшись, Яуберт заметил, что в стоящих перед юнцами бокалах налит отнюдь не сок. Еще два-три года назад он бы просто улыбнулся, вспомнив собственное бурное отрочество. Но сейчас ему было все равно. Мимоходом заметил несущественную для себя деталь и снова втянул усики-антенны.
Он примкнул к кружку мужчин, столпившихся вокруг костра. В руках у каждого был стакан с пивом. Все смотрели на ягненка, жарящегося на вертеле.
— Матт, ну ты и здоров, — сказал Весселс, фотограф, когда Яуберт подошел к нему.
— Разве ты не знал, что он — тайное оружие убойного отдела? — крикнул стоящий напротив Мейбюрг, начальник бельвильской автоинспекции. С каждым словом его пышные усы подрагивали.
Яуберт машинально оскалил зубы в улыбке.
— Да он у них вместо передвижного блокпоста, — сказал Сторридж, бизнесмен.
Все сдержанно посмеялись.
Пока ягненок, шипя, поворачивался над огнем, мужчины обменивались беззлобными шуточками и замечаниями. С Яубертом обращались особенно бережно, потому что все помнили о его горе. Соседи держались с ним по-братски, по-дружески, безуспешно пытаясь поднять его дух.
Разговор перетек в более спокойное русло. Стоффберг поворачивал вертел и впрыскивал в мясо особый соус, рецепт которого держался в тайне. Он священнодействовал, как врач над пациентом. Гости говорили о спорте, о работе, отпускали сомнительные, хотя довольно невинные шуточки. Яуберт достал из кармана рубашки пачку «Уинстона», пустил по кругу. Щелкнула зажигалка.
Компания у костра не была постоянной: кто-то подходил, кто-то уходил. Стоффберг переворачивал вертел, проверял, прожарилось ли мясо. Яуберт взял еще пива, когда ему предложили; потом сходил за третьей бутылкой. Женщины на кухне заканчивали готовку и понемногу перемещались в примыкающую к кухне комнату, где стоял телевизор.
Разговор переключился на ягненка, которого жарил Стоффберг.
— Кончай делать ему уколы, Стофф! Пациент уже умер.
— Стофф, я хочу поесть до рассвета. Мне завтра с утра магазин открывать!
— Даже не мечтай. Ягненочек поспеет не раньше февраля.
— К февралю он будет уже не ягненочек, а целый баран.
Яуберт переводил взгляд с одного говорящего на другого, но не принимал участия в общей беседе. Все знали, что он молчун. И до гибели Лары его тоже нельзя было назвать душой общества.
