— Уничтожил, говоришь, объект? — задумчиво переспросил Лулла, почесывая густую поросль волос в районе пупка.
— Таковы были твои собственные инструкции, — голосом, в котором одновременно слышались сознание собственного достоинства и униженная мольба, напомнил юноша. — Задача ставилась, как препровождение изгнанного философа лично к тебе, но допускалась и попытка перехвата этого стратегического мыслителя на подходе к Городу потенциальным противником. В этом случае уничтожение философа становилось основной целью моего задания. Я вошел к нему в доверие в качестве страждущего познаний отпрыска на далеких границах империи…
— Историю плаванья аргонавтов можешь тоже не пересказывать, — со спокойной иронией остановил обстоятельное повествование Лулла. — Сейчас нас интересует последний акт нашей комедии. Кто вас остановил на подступах?
— План был задуман умно и хитро, — затараторил юноша, незаметно озираясь, ибо не мог понять, где орудия пытки и не является ли их отсутствие наиболее зловещим предзнаменованием. — Мы столкнулись с хорошо вооруженной группой варваров, да и не варвары это были, ох, не варвары!
— Понимаю, это были Эринии, богини судьбы и рока, — голосом, не сулящим особенного благополучия, договорил кесарь. — Чего ты дергаешься, как баба? Ты дело говори.
— Так я и говорю, — совсем потерялся представитель братства Деяниры. — Они предстали перед нами на древнем капище в самых причудливых обличиях, но, поверь, не казались опасными. Во всяком случае, Учитель… то бишь объект наблюдения, приблизился к ним и вступил в словесный контакт. Я опасался ловушки и отговаривал его, но, будучи связан легендой…
— Все ясно, — перебил диктатор, — тут вас сгребли.
— Две отлично подготовленные группы захвата! — с возможной внушительностью проговорил юноша. — Причем с двух диаметральных направлений. Мы оба тут же обнажили свое оружие…
— Что ты подразумеваешь под этим словом? — мрачнее мрачного усмехнулся Лулла.
Юноша, как ни подавлен он был, обиделся.
— Вот что я подразумеваю! — сдержанно, вполголоса, чтобы не слышали за шторой, взвыл он, доставая из складок тоги медный меч, носящий следы соприкосновения с пистолетной пулей девятого калибра. — Нас обезоружили сперва при помощи неизвестного мне оружия, а затем при помощи приемов неизвестной борьбы!
— Знаешь, со сколькими неизвестными решается уравнение, даже простое, не квадратное? — невесело спросил владыка империи-республики, массируя надбровные дуги. Встал, прошелся по зале. — Или вас этому в братстве Деяниры не обучают? Допустим, попали в плен, со всяким бывает, в конце концов, и великий Юлий у пиратов пару дней гостил. Но потом великий Юлий разыскал каждого и всех, как и обещал, повесил. Как поступил ты?
— Лишь вернулось ко мне сознание, я понял, что объект по-прежнему рядом. Один из варваров допрашивал его, потом повернулся и ушел. Разговор велся знаками, и, будучи связанным, знать его содержания я не могу, но, пользуясь их занятостью, сумел высвободить руки…
— И?
— Не найдя своего меча, воспользовался этим, погнутым, но все еще острым.
Повисла тишина.
— Перстень? — спросил Лулла спокойно, протянув руку.
Парень с погнутым мечом в руках ссутулился еще больше, чем когда вошел.
— Его не было на пальце объекта.
В зале лязгнуло — это диктатор единым, хорошо отработанным движением обеими ладонями сдавил с боков лезвие меча в руках у посетителя, крутанул так, что рукоятка сама собой въехала тому в солнечное сплетение и натолкнулась на бляху скрытого под тогой панциря. Но и опосредованного удара хватило, чтобы повергнуть визитера наземь.
— Брось ты валяться, — с отвращением ополаскивая руки в ванне, пробурчал Лулла, — не так уж и больно. Я скорее поверю, что ты, брат Деяниры, зарезал не того, чем в то, что беглый по своей воле расстался с перстнем, из-за которого, в сущности, был сослан, да и возвращен тоже.
— Верь мне, великий! — простонал юноша, осторожно становясь на четвереньки.
— Вот не надо! — замахал руками диктатор. — Не надо тут соблазнительных поз и трогательных изгибов! Я тебя послушал, теперь послушай меня. Твой объект наблюдения уже дней десять как в Городе. Разумеется, примкнул к группе Гевария и уже разработал им программу, о которой говорят: «Ни фига себе загнул!». Это его почерк, согласись, — дерзко до фарса, но эффективно до крайности. И главное, на пальце у него цел-целешенек твой любимый перстень.
Брат Деяниры некоторое время слушал, тараща глаза и медленно качая головой из стороны в сторону.
— Спрашивается, — с грамотным жестом трибуна, сопровождающим не требующий ответа вопрос, заключил Лулла, — за каким Хроносом я отдал братству Деяниры несколько прекрасных отшлифованных алмазов? Затем, чтобы они выделили мне в помощь наиболее квалифицированного сотрудника или чтоб ты тут раком ползал?
— Этого просто не может быть! — застонал юноша. — Это подлог! Это самозванец! Это фальсификация, в конце концов!
— Сколько умных слов! — деланно всплеснул руками диктатор. — А ты не слыхал о таком старом приеме, как двойники? А ты не догадывался, что лучшее время для подмены, это когда ты валяешься в несознанке? А ты уверен, что это нападение было для твоего объекта такой уж неожиданностью и что он заранее не расколол тебя, пытливого ученичка, и не припомнил каноны твоего братства, предписывающего уничтожать все, до чего сами не можете дотянуться?
— Не говори плохо о братстве! — умоляюще прошептал юноша, озираясь. — Ты можешь убить меня на месте, но…
И тут диктатор наконец-то вышел из себя.
— Да почему убить? — заорал он так, что из-за портьеры высунулся Плющ, но тут же, смекнув, что измена его любовником не осуществляется и жизни любимого ничто не угрожает, спрятался снова. — Да что у вас у всех за мания? Атавизм какой-то, прости меня Юпитер! Умом надо до всего доходить, умом! Не надо меня лобызать, не надо, на мне сандалий нет, я голый!
Некоторое время оба переводили дух так интенсивно, что зеленокожий раб высунулся вторично с ревниво-подозрительным видом.
— Ну что ты там торчишь? — устало, но уже совершенно спокойно покачал кубической головой кесарь. — Через пять минут я ухожу, всех визитеров перепиши на завтра. А ты, юный мой убийца, поплачешь дома в теплом триклинии у мамы на коленках. До послезавтра поплачешь. Через два дня он собирается выступать в сенате. Хоть сейчас и не сезон, чует мое сердце, через полгодика они протащут его и в сенаторы, а пока он только выступает. Вот там ты на него поглядишь и скажешь, что ты думаешь по поводу старинных капищ и неизвестного оружия.
— Чем я могу тебе отплатить за великодушие?… — дрожащим голосом начал коленопреклоненный. — Поверь, я оправдаю доверие.
Диктатор уже подошел к двери, украшенной черной, на восточный манер, вязью и задумчиво смерил визитера взглядом от ног до склоненной макушки:
— Как тебе сказать… Есть сегодня на вечер одна работенка с арбалетом. Но вот об этом точно никто знать не должен. Это ты можешь понять?
И, уловив едва заметный боязливый кивок, диктатор Лулла гаркнул на всю приемную:
— Плющ! Неограненные изумруды положи на место, тут один доброволец нашелся. И дай мне, пожалуйста, вытереться и что-нибудь на себя накинуть. Я же не голый в катакомбы полезу, правильно?
* * *
Хотя за время, прошедшее с памятного вечера на этрусском капище, Андрей и походил по этому городку, размерами напоминавшему Зеленогорск, постройками — скверную декорацию из Голливуда, а самомнением — самую что ни на есть распальцованную Москву, но в такие трущобы, как те, куда вел их теперь Феодор, он еще не забирался. Даже подросток Саня перестал нацеливаться улизнуть в переулок потемнее. Теперь скин, заглянув в этот переулок, невольно держался поближе к взрослым, сохраняя тем не менее сквалыжную унылость, характерную для завсегдатаев детской комнаты милиции.
— Я тебя не спрашиваю, для кого ты побираешься по улицам, — продолжал увещевать его Андрей, — я тебе говорю, чтобы ты пошел, поглядел, где мы живем. Не хочешь пожрать, сытый ты очень, я тебя не уговариваю, самим больше останется. Но вот заметут тебя завтра на рынке, и не я замету, а Галлус, скажем, куда ты побежишь? К нам побежишь.
— Я к ментам не бегаю! — с последовательностью заевшей виниловой пластинки отвечал подросток.
Разговор велся по-русски, что ничуть не обижало, по собственному его заверению, ковыляющего впереди Феодора. «Я сам, знаете, так поступаю, когда соотечественника встречу. Одна радость в этом богами проклятом Городе». По-русски же Андрей высказал все хорошее, что думает об уголовной этике разлива Анатолия Белаша, об умственных способностях бритоголовых хулиганов и о самоуверенных отроках, у которых гонора на стадию, а умишка на полпяди.
— Ты уже думать по-нашему разучился, — презрительно хмыкнул Саня. — Вот опять ишачишь на этого черного. Опять кому-то прислуживаешь.
