Весьма бесцеремонно Андрей отстранил Саню и сам заглянул в светящуюся щель. Говорил крепкий румяный мужик с кубической головой и с густой растительностью на груди, которую не в силах была скрыть даже тога, накинутая наподобие купального халата.
— Это кто? — спросил Теменев у Сани, не особенно надеясь на ответ.
— А я знаю? — огрызнулся тот. — Они тут портретов своих не вешают.
И вправду, впервые в жизни Андрей осознал, что даже такое пустое дело, как вывешивание портретов руководителей государства в служебных кабинетах, может иметь большое практическое значение.
Невольные свидетели поднимались по каменной, слегка подсвеченной луной лестнице, а сзади неслось: «Я прошу у вас, верных патриотов, которым важно не сохранение правящего режима, а счастье, стабильность и будущее нашей империи: дайте народу ЗРЕЛИЩ. Любых: глупых, умных, элитарных, площадных, буффонных, пустых, пошлых, но новых, новых и новых, дайте им это все, и вы навсегда забудете о волнениях, оппозиции и прочих пустяках. Пока продолжается зрелище, боги раздора и самое воплощение его — Рыжая Ата, засыпают на лучезарном Олимпе. Итак, и эту задачу мы возлагаем вновь на нашего ученого и практически подкованного друга Феодора».
Феодор взбежал по лестнице, словно молодой, и тут же принялся утаптывать землю вокруг ржавых Железных колец, за которые только что брался руками. Его приятно удивило, что оба спутника дождались его возвращения. Он похлопал Теменева по плечу, а Саню потрепал по голове.
— Молодцы, ребята! — приветливо сказал он, отвязывая взнузданную лошадь от пинии и не без умелости ставя ногу в стремя. — Вы мне сегодня очень помогли. Я даже подвез бы, да не думал, что вас двое окажется. И к лучшему. Как выяснилось, у меня масса дел. Надо сделать несколько важных подарков хорошим людям.
Он уже собирался тронуться, когда его настиг иронический Санин вопрос:
— Одним хлеба, другим зрелищ?
Помимо криминальных кварталов, на Лиговке в городе Питере есть и школы. Саня не часто сталкивался в жизни с чем-то, знакомым по школьной программе, но это латинское изречение он опознал и, чего греха таить, нечеловечески возгордился.
Феодор вдумался в сказанное и притормозил готового сорваться вскачь коня.
— Вы что, за мной туда поперлись? — спросил он, слезая с коня.
Пожалуй, впервые за все знакомство Андрей не улавливал в голосе ростовщика и менялы профессиональной приветливости.
— Честно говоря, мы не перлись, — объяснил Андрей. — Он туда упал, я полез доставать…
— Угу, — согласился Саня, — это я сам туда упал.
— Ну, точно! — поддержал беседу Андрей. — Это я туда лез, а ты меня не пускал!
— Не будь вы мне симпатичны, — медленно и веско прервал их Феодор, — я бы сделал вид, что ничего не слышал, поехал по делам, а наутро вас обоих нашли бы…
— Это меня, может, и нашли бы, — без спросу перебил Саня, — а вот его вы бы ни хрена не нашли! Потому что он, — подросток, словно в этнографический экспонат, ткнул пальцем в Андрея, — профессионал, а вы лохи, даже я вас сразу узнал. Вы — тамплиеры, вот вы кто!
Должно быть, ослепленный собственной исторической эрудицией бойкий ребенок решил сыграть ва-банк, разом промахнувшись как минимум на десяток столетий. Кого же тут винить, сказал бы Святослав Хромин, когда круг познаний целого поколения формируется сомнительным блокбастером, потом мультяшным сериалом, а под конец добивается компьютерной игрою?!
Андрей и Феодор, не сговариваясь, переглянулись и уставились на подростка, который, прекратив свои провокационные высказывания, уставился в одну точку между ними. Секунду Андрей вглядывался в два маленьких отражения окраины, залитой зеленоватым болотным туманом, в его глазах. А потом, выбросив руки вправо и влево, обхватил обоих собеседников за плечи и, оттолкнувшись хорошенько ногами, кинул себя и их вместе с собой на землю метрах в двух от места, где они стояли. Уже падая, он расслышал звук, похожий одновременно на звон порванной гитарной струны и треск щепы, отколовшейся от поваленного дерева.
Потом словно большая длинноносая птица пролетела над всеми тремя, и бедная, долготерпеливая кобыла всхрапнула недобрым голосом, но Андрей уже лежал, вернее, перекатывался на земле, а в руках его, сложенных над головой, был все тот же пистолет системы Макарова.
Упражнение называется: «Стрельба назад из положения лежа». Человек бежал по улице, но не петлял, явно не рассчитывая на ответный удар, ведь чтобы натянуть тетиву арбалета, нужно время. Андрей нажал на спуск, сухой пистолетный выстрел словно бы заставил подпрыгнуть от неожиданности всю эту затхлую окраину, не слыхавшую такого с сотворения мира. Человек, бегущий по улице, споткнулся, отбросил в сторону неуклюжую громадину арбалета и сделал еще несколько неуверенных шагов, пока Андрей перекатывался на живот и целился вторично с упором на локти. Но вот тот, кто стрелял из арбалета, споткнулся снова и сразу упал ничком.
Андрей поднялся на корточки, встал, а за его спиной мягко обрушилась на землю лошадь, пронзенная в горло цельномедной арбалетной стрелой длиной в полтора локтя. И только теперь Андрюша узнал белую кобылу, на которой не так давно въехал в Вечный город.
* * *
— Одно никак понять не могу, — без восторга отрезая и отправляя в рот кусочки приевшейся миноги, сказал Андрей. — Какая власть в городе? Вроде республика, но есть цезарь. Вроде диктатура, но все упирают на демократические свободы.
— И эту власть ты собираешься спасать? — Святослав лепешкой выманивал оставшийся на тарелке соус.
— Я — государственник. Я собираюсь спасать любую власть. Хорошая или плохая, она противостоит анархии, дает гарантии спокойной жизни. Чего лыбишься? Минимальные, но все-таки гарантии. Может, нас затем в прошлое и забросило, чтобы мы спасли Рим. Не гуси же его спасут.
— Благими намерениями…
Айшат предпочитала молчать. Не потому, что девушка должна молчать, когда джигиты разговаривают, а потому, что поднятые вопросы ее не волновали.
— Любое централизованное общество, — постепенно заводился Теменев, — по мере развития все уверенней отказывается от показной жестокости. Вместо силы — любовь, правда, Айшатка?
Айшат снова предпочла промолчать.
— Рабский труд сменяется наемным? — не унимался Слава.
— И это, и основной закон здешнего правления: «Хлеба и зрелищ!». Заметь, не «Кнута и зрелищ!», а хлеба! Пряника! — Андрей забыл про миноги. — Любое общество, развиваясь, все реже прибегает к жестокости, и мой исторический долг — отменить бои гладиаторов, как пережиток кровавого прошлого.
— Самому развитому обществу не обойтись без жестокости, — забыл про соус Святослав. — Как только оно становится способно оплатить хлеб и зрелища для черни, так появляются масоны, пытающиеся прибрать все к рукам.
— Я не сказал, что общество вообще отказывается от жестокости, я сказал, что все реже к ней прибегает, потому что это палка о двух концах.
— И ты собираешься один из концов палки притупить?
— Если хочешь, да. Иначе что получается? Рим плодит гладиаторов, те бунтуют и подрывают его могущество. Мы же подарим Риму не менее азартную забаву, но без крови. Я — отменю гладиаторов. Я — антигладиатор.
— Пожизненный президент.
— При чем здесь «пожизненный президент»?
— Здешний цезарь-диктатор по-нашему — пожизненный президент.
— Как в Беларуси?
— Скорее, как в некоторых странах Латинской Америки.
Глава 7
MORITURI ТЕ SALUTANT[22]
Тот, кто бывал в римском цирке в день одного из больших предпраздничных представлений, никогда не забудет по-весеннему сияющее даже в летнюю жару италийское небо над готовой опрокинуться чашей, вознесшей крылья трибун до самых краев. Нарядные головные уборы почтенных матрон, белоснежные тоги сенаторов и знатных горожан. Легкие, похожие на голубоватые пеньюары одеяния священных весталок готовы выплеснуться наружу с многометровой высоты изящных стен, словно пена некоего игристого напитка — хорошо перебродившего общества с устоями моралью и правилами, которые будут сдунуты первым же ветром истории.
Немало исторических ураганов пронесется еще над римскими холмами, немало империй будут объявлены незыблемыми, чтобы впоследствии быть повергнутыми в прах. Может быть, встанут на Апеннинском полуострове спортивные сооружения величественнее, с раздвижной крышей в тысячи квадратных локтей и подогреваемым футбольным полем с синтетической травой, но ни над одним из них не будет уже неба такой пронзительной синевы.
Хрясть, хрясть, хрясть — шагали по гравию двести босых ног, как бы пародируя звучный шаг римской пехоты — хрум, хрум. Эти тоже хрумкали бы, дай им волю и обувь попрочнее, хотя бы и сандалии. Но, по негласному соглашению между ланистами гладиаторских школ, все идущие на смерть во славу кесаря поставлялись в цирк босыми. Сегодня ожидалось большое представление, приуроченное к празднику Плодородия, поэтому программа обещала быть полной: сто разнообразных гладиаторов плюс, в качестве бесплатного подарка, потешная гибель во львином рву нескольких религиозных диссидентов.
