обглоданные трупы и выгоревшая степь. Вот и все трофеи. И самое главное, никто ничего не знает, и никто ничего не помнит. Словно амнезия какая-то заразная.
А так, в общем, получалось что все участники операции до самого последнего момента занимались своими делами, потом вдруг побросали всё, погрузились в машины, и поехали на войну. Вернулись, правда, не все. Из почти сорока человек осталось чуть больше половины, и среди них только Василич не ранен, все остальные пострадали, в той, или иной степени.
С лагерем за этот месяц почти разобрались, людей расселили по тем заброшенным домам, которые более-менее удалось восстановить.
Кроме женщин с детьми, к нам присоединилось ещё и мужики, как сказал Василич — остатки от разогнанных по степи городских банд. Наши поначалу не хотели никого принимать, но потом всё же решились. Не знаю, сами ли, или опять кто-то в мозги вмешался.
Ладно хоть оружия им не давали, только лопаты, да топоры. Ну и поселили, на всякий случай, так же за периметром. Вроде как карантин устроили, психологический.
А если в общем брать, то жизнь в станице шла своим чередом. Худо ли, бедно ли, горюя по прошлому, или несбывшемуся будущему, да только люди, как говорится — «помирать собирались, но хлебушек сеяли».
Про меня за этот месяц позабыли уже. Слух прошёл что не только хребет мне осколком перебило, а ещё и головой я конкретно приложился. Тут ведь в колхозе всё на виду, и иголку не утаишь, враз срисуют. Дураком, мол, говорили, стал. Бабы наши-то Аню жалели, помочь пытались. А мужики хороводы водить начали, в женихи набиваться. Ну а что, женщина она видная, так что не удивительно. Бывало придёт с работы, нажалуется на очередного «принца», а я имечко его на картонку-то и запишу. Штук семь, или восемь там уже. Думаю, что и ещё будут. И ладно бы просто ухаживать пытались, так ведь в наглую лезут. Обнаглели.
Я же, пока валялся, достал из сарая гири, и потихонечку тренировался, чтобы не захиреть окончательно. Поначалу занимался дома, так, легонечко. А когда более-менее окреп, стал на улицу выходить. Вот и сегодня, дождался когда стемнеет, и стоял под воротами, гирьки крутил, да супругу с работы ждал.
— Да пойми ты, я ж не предлагаю тебе бросать его, пусть с нами живет. Я и сам помогать буду, мыть там, перетаскивать. Он же здоровый как конь, как ты сама с ним сладишь? — подходя к воротам, кто-то очень воодушевленно вещал.
— Сколько раз тебе повторять — мой муж поправляется! Ты чего ко мне привязался? — донесся Анин голос. Супруга была на взводе, но пока терпела.
— Ань, ну что ты... Я ж врач, я видел какие у него повреждения. Ты себя-то зачем обманываешь? Побойся бога!
— Это ты побойся. — голос жены звенел, а это значило что ещё немного, и ухажеру не поздоровится. — Ты албанец? На каком языке тебе объяснить? Мой муж поправится, и ему очень не понравится что ты ко мне клеишься! Это понятно?
— Я не клеюсь. Я с самыми серьёзными намерениями. Куда ты одна-то, без мужика? Оно понятно, народ у нас отзывчивый, помогут, если попросишь, ну а как в другом смысле быть? — незнакомый мне тип сдаваться не желал, во всю рассыпаясь аргументами.
— В каком другом смысле?
— Ну это... Типа... Приласкать там... Понежить... Вот, это тебе... — видимо собрав всю смелость какая у него оставалась, ухажер решил идти ва-банк.
Но тут уж я не выдержал, и его спасло только то, что понимал я его, как мужик мужика. Сам бы не смог мимо такой бабы пройти, тем более он с «серьёзными намерениями».
— Ну и кого тут приласкать надо? — открывая калитку, спросил я, вглядываясь в темноту.
Аня уже держалась за ручку калитки, а тип стоял на одном колене, и что-то ей протягивал.
— Привет дорогой. Андрей Петрович уже уходит. — спокойно произнесла она, как бы невзначай становясь между нами.
С одной стороны, бить Андрея Петровича я не хотел, но с другой, руки так и чесались. Только теперь чтобы подойти к нему, мне надо было подвинуть супругу. Чего она, судя по всему, не желала.
— Вот чего ты выперся? Он же врач! Он помогал оперировать тебя и прекрасно осведомлён о твоём состоянии! — отчитывала она меня спустя пару минут после решительного отступления неудачливого ловеласа.
— Так мне что, теперь всю жизнь дома торчать и по ночам в огороде прогуливаться? — в ответ возмутился я.
— Мало нам проблем, так ещё и слухи пойдут! — не успокаивалась Анна. — Ты хоть иногда головой-то думай?!
Справедливости ради, то, что я могу ходить, мы пока скрывали даже от Василича, и не столько из-за местных, а чтобы до Клауса, или кто там сейчас за него, информация эта не дошла раньше времени. А то мало ли что? Я хоть и успокаивал себя тем что всё позади, но в то же время откровенно побаивался.
В тот вечер мы так ни к чему и не пришли. Аня хотела поговорить с этим Андрей Петровичем, я же был против. Не хватало еще чтобы она его о чем-то просила. Да и засиделся я уже, полностью ещё не вышел из этого состояния, но от домашнего времяпрепровождения уже на стены готов был лезть.
— Ты пойми, когда тебя привезли, ни о каком «встать на ноги», не было и речи. С такими ранениями не то что не ходят, не живут с такими ранениями!
— Так что ж теперь, мне убивать всех кто сомневаться будет? Тут вон, люди с того света возвращаются, и ничего, никто их этим не попрекает (здесь я конечно преувеличил). А у меня всего пара лишних отверстий на теле было. Делов-то...
— Делай как знаешь, мальчик взрослый. А я спать пошла. — раздраженно бросила Аня, и ушла. Правда перед этим ещё позанималась уроками с девочками, — мы с некоторых пор начали наверстывать упущенное, потом ковырялась на кухне, то ли мариновала что-то, то ли солила, затем убралась, и только тогда легла спать.
Я же лёг сразу. Занятия с гирей не так утомили меня, как спор с женой, но сон не шёл, и я ещё долго лежал, бесцельно разглядывая
