Вечер был теплый и тихий. Курсанты и механики, вернувшиеся с полетов, плескались в арыке. Многие уже готовились ко сну. Несколько человек собрались в курилке. Бережко, механик Соколовой, сидел раздетый до пояса и отгонял комаров табачным дымом; Баринский, как всегда, был разодет по-праздничному. Прищурив левый глаз, он любовался носком начищенного до блеска хромового сапога.
— Чистился ты, друг, чистился, — подсмеивался над ним Бережко, — а нашей Ниночке все-таки понравиться не сумел.
— Откуда это у тебя такие сведения? — спросил с ухмылкою Баринский. — Ты что, шпионил за нами?
— Была охота. Я и так знаю. На нее, брат, такие орлы заглядываются, не чета тебе, и то безрезультатно. Например, я. Чем не орел-мужчина?! — Бережко выпятил голую грудь, на которой так и вздулись могучие мышцы. — Я, дорогой, знаешь, когда самолет за хвост затаскиваю, то никого себе на помощь не зову.
— Подумаешь, достоинство! — Баринский сплюнул сквозь зубы.
— Достоинство или нет, — не унимался Бережко, — а Нина — тю-тю. Пустой номерок вытащил!
— Ну, это положим, ты ошибся. Она мне надоела. Я, брат, по-фронтовому: раз, раз — и в дамки…
Бережко с удивлением посмотрел на Баринского, потом на подошедших Валентина и Сережку. Дескать, вы слышали, что сказал этот наглец? Они слышали, и Валентин вмешался:
— Знаешь что, парень, шутка шутке рознь, дураки могут принять твою болтовню за чистую монету…
— А я и не думаю шутить, — оскалился Баринский. — Привыкли тут, в тылу, наивничать и сентиментальничать с девками. Ангелами их считаете. А я вот убедился в противоположном. Можете успокоить свои изнеженные нервы, она мне уже надоела, и я не возражаю, если с ней займется кто-нибудь из вас.
Некоторое время все молчали, потом Сережка хрипло спросил:
— Когда же ты успел?
— В прошлую пятницу, — не задумываясь, ответил Баринский. — В двадцать два ноль-ноль местного времени. Вы довольны, юноша?
Сережка отвернулся, а все, кто был в этот момент в курилке, спрятали глаза. Вдруг Валентин выхватил из кармана рабочую книжку и, шагнув к Баринскому, яростно потряс ею перед его носом.
— Вот тут сказано: в прошлую пятницу с девятнадцати тридцати по двадцать два тридцать занятия проводит старший сержант Соколова. Вот ее подпись в моей книжке. Понял?
Но Баринский не смутился. Он был из тех нахальных и беспринципных людей, которым, как говорится, «плюй в глаза, а он будет говорить — божья роса». Не моргнув глазом, он отстранил от себя книжку и заявил:
— Ну, ну, может быть, это было и не в двадцать два, а немножко позже. Я ведь не регистрирую по книжкам, с какой дамой в какой час…
Если бы Бережко не схватил Валентина за руки, тот бы наверняка ударил Баринского.
— Брось, Валька! — закричал Бережко. — За рукоприкладство тебе таких чертей всыпят, что не возрадуешься. А ты, — Бережко обернулся к Баринскому. — Ты уходи от греха, а то я не поручусь…
Баринский встал и, погрозив Валентину, пробурчал злобно:
— Я еще тебе припомню, как на фронтовика, на старшего сержанта хвост подымать! — и вышел, хлопнув дверью.
Настроение у всех было испорчено. Одни возмущались наглой ложью Баринского, другие, пожимая плечами, говорили:
— Черт его знает, может, и правда… Чужая душа потемки. Мужчина он видный…
Бережко задержал у выхода Валентина и Сережку.
— Что ж, ребята? Неужто это дело так и оставим?
— Может быть, комиссару доложить? — предложил Сережка.
— Не люблю жаловаться, — отрезал Валентин.
— Всыпать этому сукину сыну без свидетелей, — вполголоса предложил Бережко. — Он сейчас в столовой. Давайте перехватим на обратном пути, да и поговорим с ним как надо… Пусть пообещает при всем народе отказаться от своих гнусных слов, а если нет, то…
— Тебе, Бережко, нельзя, — решительно заявил Валентин. — Это отразится на твоей службе. А мы выпускники, и, думаю, много нам не попадет.
— Да и смешно, на одного идти втроем, — сказал Сережка.
С трудом им удалось уговорить Бережко не принимать участия в «разговоре» с Баринским. Он лишь оставил за собой право наблюдать сцену наказания наглеца. Сергей должен был только присутствовать при «разговоре». Этого потребовал Валентин.
— Пусть будет все честно, — сказал он. — В случае чего, один на один.
Они перехватили Баринского на уединенной аллее. Увидав на своем пути двух курсантов, тот не испугался, так как был уверен, что они не посмеют дойти до рукоприкладства.
— Ну как, все еще не успокоились? — с усмешкой спросил он.
— Успокоимся после того, как ты откажешься от клеветы на Соколову, — твердо сказал Валентин.
— Ишь, чего не хватало! Даже если бы я все это выдумал, то отказываться не намерен. Пусть думают о ней так, как я сказал. А вы чудаки, вам же лучше… Дойдут до нее слухи, и она сообразит: чтобы уж не зря болтали… Ну и пустится во все тяжкие…
— Подлец! — выкрикнул Валентин. Ноздри его раздувались, глаза сузились.
— Вот что, молокосос, — процедил наставительно Баринский. — Ты свои слова обдумывай и глаза не щурь. Я на фронте и не такую грозу видал и не…
Договорить он не успел. Удар в нижнюю челюсть был профессиональный, боксерский. Баринский пошатнулся и упал лицом вниз.
Валентин нагнулся, поднял его на ноги и, прислонив к тополю, двумя пощечинами привел его в чувство.
У Баринского нестерпимо заныли зубы, щеки загорелись, как от ожога.
— Что вам от меня надо? — простонал он.
— Возьми свои гнусные слова назад!
— Ну, не трогал я ее… Не было этого… Отпусти…
— Завтра скажешь об этом в курилке. Ясно?
— Скажу, ладно…
Валентин разжал руку, выпустил воротник Баринского.
— Ну, смотри… Пошли, Сергей.
Весь следующий день, с утра до позднего вечера, ревели моторы. Курсанты целыми экипажами сдавали воздушный экзамен. Васюткин поминутно подбегал к Нине, спрашивал:
— Сколько у тебя еще непроверенных?
Наконец он подошел вразвалку и сказал со счастливой улыбкой:
— У меня все…
— Мои тоже все отлетали.
Издали они смотрели, как их курсанты столпились вокруг приехавших для принятия зачетов «настоящих» летчиков.
— Гляди, Нина, — вздыхал Вовочка, — наши пилотяги на нас уже и не смотрят. Теперь мы для них так себе…
Но он ошибся. Курсанты, поговорив с прибывшими летчиками, возбужденной толпой пришли к своим инструкторам. Начались воспоминания о днях, прожитых вместе.
Нина почти не принимала участия в разговоре и сидела, казалось, занятая какой-то тревожной мыслью. Валентин заметил это, и его охватило беспокойство. С утра он был увлечен всем, что связано с полетами, и забыл о вчерашнем случае с Баринским. Сейчас все ясно всплыло в его памяти. Прав он или не прав, что ударил этого человека? С точки зрения законности, безусловно, не прав. Но с точки зрения морально-этической он считал себя абсолютно правым и был убежден, что любой честный человек на его месте поступил бы в этом случае так же, как он.
2
Вечером все умылись, переоделись и вышли на свежий воздух. Собрался струнный оркестр под управлением Зуброва, и над лагерем понеслись звуки музыки. На спортивной площадке шла игра в волейбол. Вовочка со свистком в зубах восседал на судейском месте. Судил рьяно, — лоб его покрылся потом. Любители гимнастики обновляли недавно полученные снаряды. Появилась Нина. Вместо комбинезона, в котором все привыкли ее видеть, на ней была темно-синяя гимнастерка, подхваченная в талии широким ремнем, и такая же юбка, а на ногах — мягкие ичиги.
— Высоков! — позвала она.
Валентин тотчас подошел, и Нина отвела его в сторону.
— Почему вы вчера ударили Баринского? Никогда не думала, что вы способны на такое. Это мальчишество, нет — хуже, бескультурье…
Валентин нетерпеливо перебил ее:
— Товарищ инструктор…
Нина подняла руку.
— Ничего мне не говорите. Я так возмущена, так возмущена, что и слов нет. Да понимаете ли вы, что если я доложу об этом командиру, вас с Козловым в трибунал упекут! Нет, вы этого не понимаете. Вчера иду и в конце аллеи вижу: один другого — бах! Как не стыдно! И Баринский мне потом говорит: «Никогда, Нина, не ожидал, что у вас такие ревнивые поклонники». Спрашиваю: «Кто?» Он мне называет ваши фамилии… О, если бы не канун выпуска, я бы вас жалеть не стала! Ладно, может быть, потом, в училище или в части, когда сделаетесь настоящим летчиком, вы поймете всю глупость этого поступка…
На этом бы и остановиться Нине. Но она, помолчав, добавила едко:
— Эх, вы, молодой ревнивец!
И Валентин вспыхнул.
— Вы слишком самонадеянны, если так думаете! — выпалил он, и в глазах его сверкнул гнев.
