– Не знаю.
– Небось, отцова, – не унималась Нюша. – Ежели ей уже девяносто годов стукнуло. Ты, кажись, говорила, что сама-то мать еще молодая. А отцу семьдесят будет. Стало быть, отцова. Он, значит, большим партийным начальником работает, а мать кем?
– Ты какую мать имеешь в виду? Если мать Марка, то по специальности она учительница литературы, но давно не работает. С тех пор, как вышла замуж.
– Чего ты злишься-то? Уж и спросить про их, что ль, нельзя? – рассердилась Нюша и громко захлопала тугими дверцами советских кухонных полок, откуда выставляла на стол варенье, сахар, мед, печенье, вафли, конфеты. – Выходит, это у них в дому такое заведение, чтоб бабам-то не работать?
Сейчас начнутся упреки по поводу работы! – испуганно подумала Люся и поспешила перевести разговор в другое русло: поинтересовалась, не встречала ли мать кого-нибудь из бывших соседей.
– А то как же! У нас на станции многие встречаются. Которые на работу на электричке ездиют, – охотно отозвалась Нюша, сняла с большого заварочного чайника колпак и стала разливать заварку в знакомые с детства бокалы, хотя Марк подарил ей на новоселье очень красивый, кремовый с золотом, немецкий чайный сервиз на шесть персон. – Марь Ляксевну тут как-то видала. Еще толще сделалась, прям вся задыхается. К Вовке своему ехала, близнецов его нянчить. Ловкачи эти Лаптевы, прости Господи! Умеют жить, ничего не скажешь! За один-то дом сразу две двухкомнатные получили. Бабку Михал Василичеву из деревни ухитрились к себе прописать, да еще и Вовку вовремя женили. Какую-то Нельку из Тарасовки он взял. А у той уж живот был наготове. Знать, Вовка шибко старался, чтоб площади поболе получить, сразу двойню ей заделал! – беззлобно засмеялась мать и, вздохнув, с укоризной покачала головой. – Кажись, все сообразили разумники, так нет, теперича жалятся: сил, Нюшенька, моих больше нет! В гроб меня эти близнецы уложат!.. Нелька ихняя на работу подалась, а Марь Ляксевну с близнецами сидеть наладила. С двумя-то мальчишками, с годовалыми! Тут и здоровый с ног собьется за ними бегать, а эта шаг шагнет и запыхтит, как паровоз. Нелька, говорит, такая им стерва попалась: с работы явится и на софу – хоккей глядеть, а Вовка пеленки и ползунки до ночи полощет.
– Так ему, дураку, и надо! – хмыкнула Люся, никак не ожидая, что этим своим презрительным замечанием спровоцирует мать на нравоучения. Впрочем, если человек только и ждет, к чему бы прицепиться, то повод найдется всегда.
– Может, он и дурак, а диплом все ж таки получил! В почтовом ящике анженером нынче работает. Марь Ляксевна про тебе спрашивает: где, мол, твоя Люсенька учится, где работает? А мне и сказать-то ей нечего. Дома, говорю, сидит, бульон с фрикад е льками своему артисту варит.
– Ты ведь так не сказала ей, правда? Для чего же ты говоришь об этом мне? Поссориться очень хочется?
– Ясное дело, что не сказала. Еще я позориться перед ей стану, что дочь у мене не желает ни учиться, ни работать. Срамота!
– Ну зачем ты так? Ты же знаешь, как я любила свою работу на телевидении, – спокойно возразила Люся и ласково погладила шершавую материнскую руку. – Но если работать, нормальной семейной жизни не получается. Честное слово. Марк утром дома, а мне в восемь надо убегать, вечером прибегу – он уже ушел в театр… или, теперь вот, на концерт. В выходные он, как правило, тоже занят.
Ласка на Нюшу подействовала: колючие карие глазки потеплели, и она заговорила уже совсем иным, по-матерински дружелюбным тоном:
– Как же другие-то, дочк, управляются? Чай, не он один по вечерам работает. Ты бы, Люсинк, хотя б об пенсии своей подумала.
– Ой, мам, не смеши меня! Какая пенсия? Ты, наверное, забыла, что мне только двадцать лет! – рассмеялась Люся, и это было непростительной ошибкой.
Малограмотная, мать всегда болезненно реагировала на любое ироническое замечание в свой адрес, а теперь, постоянно ревнуя к Марку, – и подавно. Отставив бокал с недопитым чаем, Нюша сердито нахохлилась, отвернулась, но можно было не сомневаться: через секунду она обернется, скажет с издевкой: «Ишь, какая умная выискалась!» – и заведется с пол-оборота.
– Вот ты говоришь, что другие как-то управляются, – снова выдавила ласковую улыбку Люся, что далось ей уже не без труда: терпение заканчивалось, – но, поверь мне, далеко не все. Многие расходятся через полгода или даже через месяц. Среди актеров это вообще обычное дело. А я не хочу расходиться с Марком. Во-первых, я его очень люблю, а во-вторых, знаешь, как мне с ним интересно! Мы постоянно ходим в театр, на премьеры, на просмотры в Дом кино, на разные творческие вечера… А сколько новых замечательных книжек я прочитала благодаря Марку! Да я…
Она хотела было признаться, что благодаря Марку избавилась от половины своих комплексов, стала совсем другим человеком, научилась грамотно, почти без просторечий говорить, но вовремя остановилась – мать и без того обиженно насупилась: «А со мной, значит, тебе уж и неинтересно?»
С одной стороны, ее можно было понять, но с другой – и она должна была понимать, что дочь уже выросла и у нее теперь другие интересы. Невозможно же всю жизнь сидеть возле материнской юбки и довольствоваться разговорами о погоде, соседях и ценах в магазинах!
– Мам, кончай ты злиться на Марка. По-моему, любой мужчина, если, конечно, он в состоянии обеспечить семью, был бы рад, чтобы его жена не работала, а посвятила себя семье, дому. Что в этом плохого?
– Плохого? – с сарказмом повторила упрямая и глухая к любым аргументам Нюша. – А то плохого, что он жениться на тебе не хочет! Нету у тебе никакой семьи!
– Откуда ты знаешь, чего он хочет, а чего не хочет?!
– Ты давай не больно-то на мене ори! – стукнула ладонью по столу распалившаяся мать. – Интересно ей с им! – издевательски передразнила она. – Купил он тебе за тряпки, вот я что думаю!
– Ого, так ты, оказывается, еще и думать умеешь? Надо же! – иронически фыркнула Люся, неспешно поднялась из-за стола и, гордо вскинув голову, направилась в прихожую. Но нервы сдали, и, надевая дубленку и не попадая в рукав, она не выдержала, закричала: – Да ты просто не понимаешь, что такое любовь! Потому что тебя никто не любил и ты никого не любила!.. А если ты такая альтруистка, что ж ты не отказалась от этой квартиры, которую выбил тебе Марк? Ехала бы в комнату с подселением!
– Из-за тебя, дурочки, и не отказалась. Чтоб после тебе было где жить, – вдруг спокойно заявила Нюша, очевидно, ни капельки не сомневаясь в своем страшном предсказании, и Люся взвизгнула, истерически, сама себя не узнавая:
– Ноги моей здесь больше не будет! Никогда!..
– Люсинка, погоди, не уходи! Прости, дочк! Погорячилась я!.. Стюдню хоть возьми! – Срывающийся от слез голос сверху уже ничего не мог исправить: Люся бежала вниз по лестнице со всех ног. Как от чумы.
Таксист высадил ее на Октябрьской – ему, видите ли, надо в парк. В троллейбусе с морозными узорами на стеклах и ледяным сиденьем она совершенно закоченела, а когда вышла на своей остановке, возле универмага «Москва», под дубленку залетел холодный ветер, разгулявшийся на широком Ленинском проспекте. На углу проклятый ветер с такой злостью ударил в лицо острой, колючей снежной крупой, что из глаз брызнули слезы. Уже давно бывшие наготове.
Никому она не нужна! И никто ее по-настоящему не любит! Ни Марк, бросивший ее одну в Москве почти на месяц, ни безжалостная Нюша. Если бы Нюша ее любила, то не стала бы так мучить. Нормальная мать должна жалеть, помогать, давать умные, дельные советы, а тут – лишь агрессивное непонимание. Мозгов у нее, что ли, не хватает, чтобы не ссориться? Как она не боится, что в конце концов может остаться совсем одна? Ведь когда-нибудь терпение лопнет и, насмерть обидевшись, ее «Люсинка» перестанет звонить и приезжать.
Не перестанет! В том-то и беда, что она по-прежнему любит мать, поэтому и жалеет ее, забывает все ссоры, прощает скандалы и примчится по первому же зову… Чтоб прикинувшаяся больной Нюша снова поизмывалась над ней.
«Пусть только попробует!» – в темной метели проходного двора шепотом пригрозила Люся и, вытерев нос мокрой перчаткой, опять громко всхлипнула: что толку от ее угроз? Сколько раз она клялась, что не поедет больше к матери, но проходила неделя, и ее опять как магнитом тянуло в это чертово Ростокино. Запрятав обиду поглубже, она первой звонила матери, правда, всегда отзывавшейся так радостно, словно они и не ссорились вовсе, покупала подарки, конфеты либо клала в конверт рублей пятнадцать-двадцать и неслась через весь город со счастливой надеждой в душе, что на этот раз все будет по-хорошему, по-доброму. Заканчивалось чаще всего слезами. Как сегодня. Только сегодня утешить ее, сказать: «Ерунда, не бери в голову, мой папахен тоже вечно перепиливает меня на куски, учит жизни», – зацеловать, закружить в объятиях было некому.
Где-то там, далеко, где не метет пурга и не кусается ледяной ветер, с горечью подумала она, Марк отлично проводит время в веселой актерской компании. Ужинает в ресторане с друзьями, угощает поклонниц шампанским. Травит им столичные анекдоты, и провинциалки хохочут не переставая. Вокруг него вечно крутятся девчонки – надеются заполучить неженатого красавца.
