С высоко поднятым воротником коричневой дубленки и по моде без шапки, Додик прятал подбородок в мохеровый шарф, перетаптывался с ноги на ногу, и вся его длинная фигура выражала предельное нетерпение.
«Так тебе, гад, и надо!» – со злорадством подумала Люся, попросила таксиста подождать и не спеша, чтобы не поскользнуться и не грохнуть «игрушку» – купленную Марком в Новгородской области и отреставрированную Пименом старинную икону, упакованную в коробку из-под мужских зимних сапог, – направилась через площадку для машин к околевшему от холода Бутерброду.
– Привет, Додик! Вот, получите. Носите на здоровье, – улыбнулась она и отступила на шаг, чтобы красноухой и красноносой страхолюдине было удобнее окидывать ее оценивающим взглядом.
– Неплохо смотритесь, мисс, – ухмыльнулся Додик, кажется, по достоинству оценив ее австрийские замшевые сапоги фирмы «Габор», серую канадскую дубленку и гэдээровский красный вязаный комплект – шарф, перчатки и шапочку.
– Стараемся, – повела глазками Люся.
– Итак, Красная Шапочка временно свободна? – Сизые, скрюченные от мороза пальцы коснулись ее шарфа. – Может, скоротаем вечерок, пока наш великий артист скитается по городам и весям?
Пусть бы заигрывал и делал намеки – да наплевать! Но пренебрежения к Марку Люся простить ему не могла. Какая же все-таки зараза! Приятель называется! Однако свое праведное негодование она оставила при себе, пропела, как ни в чем не бывало:
– Почему скитается? Марк обожает свою новую работу в Москонцерте, всякие поездки, гастроли… Естественно, я без него безумно скучаю, но мне нравится, что он такой. Настоящий мужчина! Энергичный, творческий… – Восторженной скороговоркой она привела еще тридцать три несомненных достоинства Марка и деловито вскинула руку. Крохотные стрелки на изящных золотых часиках показывали половину третьего. – Сейчас Марк как раз на пути в Ялту. Оттуда в Симферополь, потом в Одессу… У него большое турне по южным городам с программой «День советской поэзии», – с важным видом добавила она и, чтобы окончательно поставить самодовольную Лягушку на место, еще раз взглянула на часы. – Ах, извините, сэр, я с вами совсем заболталась! Пардон, меня ждет тачка.
Что интересно, на этот раз никакого неприятного осадка после встречи с Додиком у нее не было. Наоборот, она торжествовала победу: наконец-то удалось поставить его на место! Как следует утереть нос!
А весь секрет – в самоощущении, радовалась Люся, усаживаясь в такси рядом с водителем. Если ты одета во все фирменное и тебя любит потрясающий мужчина, то пошлости отскакивают как мячик. И тебя абсолютно не волнует, что у таксиста недовольная физиономия. Таксисты вечно недовольны, сколько им ни посули.
– На Сретенку, пожалуйста, – сказала она, а на сердитое бурчание: «Сначала говорила в Ростокино, теперь на Сретенку», – спокойно возразила: – Это же по дороге. Если подождете меня там, я заплачу вам за простой.
– И долго тебя ждать?
– А почему вы мне тыкаете?.. Не надо меня ждать!
Больше она не произнесла ни слова. Напротив кинотеатра «Уран» протянула таксисту три рубля и громко хлопнула дверцей…
Простой обошелся бы ой как дорого: минут двадцать она блуждала между грязными сугробами по дворам скользкого горбатого переулка в поисках дома четыре, строение восемь, и никак не могла отыскать даже сам дом под номером четыре. Отчаявшись, сняла перчатки, вытащила из сумки блокнот с адресом и перелистала странички мгновенно замерзшими пальцами: вроде все правильно. Если только Марк не перепутал адрес или она что-то недослышала: междугородная связь работает отвратительно – в трубке трещит, хрипит. Скорее всего, так и было. Как-то не верилось, что в одном из этих облезлых домов с гигантскими сосульками вместо водосточных труб и наверняка протекавшими в верхних квартирах потолками проживает какой-нибудь богатый коллекционер. Хотя всякое бывает. Иногда дом – смотреть страшно, подъезд кошмарный, дверь в квартиру – одни клочья, а войдешь: Клондайк! Картины, фарфор, Фаберже, в потертых бархатных коробочках такие камешки в золоте или платине, что дух захватывает. Вполне возможно, что и здесь был тот самый случай. Тем более что женщину, распродающую антик, звали Софья Эдуардовна Барам, а как говорит Нюша, «евреи, они все богатые. Потому мужики ихние водку не пьют, а что ни заработают, все в дом тащат, в се́мью».
Фыркнув от смеха: мать скажет – как припечатает! – Люся подняла воротник, надвинула шапку на брови и решительно возобновила поиски строения номер восемь. Не может же она не выполнить просьбу Мара! Ведь он вчера специально звонил, сказал, что родственники знакомого его приятеля отваливают на историческую родину, срочно распродают все цацки-шмацки, и просил быстренько смотаться к ним на Сретенку. А раз срочно, азартно добавил он, значит, граждане, отъезжающие в Израиль, не будут цепляться за свои бибихи. «Ты, главное, Лю, не стесняйся. Торгуйся до последнего!»
Торговаться у нее никогда особенно не получалось, а сегодня она еще и забыла взять лупу. Как торговаться, если невозможно проверить клеймо на старинном золотом или серебряном изделии?
Где же этот чертов дом? Шмыгающий по дворам замерзший народ отмахивался от нее варежками кто налево, кто направо. Наконец попалась разговорчивая бабка, которая выгуливала мальчика в цигейковой шубке, ковырявшего пластмассовой лопаткой глыбу льда. Авторитетно заявив, что четвертый дом – по другую сторону Сретенки, бабка принялась подробно растолковывать, как туда пройти.
– Бабушка Р-р-раиса Р-р-романовна, ты говор-р-ришь непр-р-равильно, – вдруг подал голос внук. Очевидно, мальчик только что освоил букву «р» и очень этим гордился. – В четвер-р-ртом доме, стр-р-роение восемь, живет мой др-р-руг Андр-р-рей. Пр-р-ройдемте! – скомандовал он и, взяв Люсю за руку, вывел ее через низкую арку в тот двор, откуда она только что пришла.
– Вон он, ваш подъезд! – лопаткой указал малыш. – Дверь скр-р-рипучая откр-р-рыта.
– Спасибо тебе большое.
– На здор-р-ровье!
Из двери нараспашку тянуло ремонтом и кислыми щами. Соскобливших краску и побелку жэковских маляров, видимо, перебросили на другой объект, и они дружно смотались, оставив после себя тучи желто-зеленой трухи, козлы, сломанные мастерки, скребки, палки с ржавыми гвоздями. Вот как хочешь, так и поднимайся на третий этаж!
Не успела она отряхнуться и оглядеться на последнем, третьем этаже, как из ближайшей двери вывалилась тетка с помойным ведром. От неожиданности тетка застыла во всей своей красе: ситцевый халат поверх тренировочного костюма, кроличий треух на пергидролевых кудрях и валенки.
– А-а-а, к евреям на ярмарку?.. Ну, давай, заходи, вторая комната направо. У нее там открыто… Бесценных тебе покупочек! – крикнула тетка уже с лестницы и с хохотом понеслась дальше: – Ха-ха-ха!.. Ой, не могу! Держите меня…
Вторая комната направо в уходящем вдаль коммунальном коридоре выглядела как после бомбежки или землетрясения: треснутые стекла в облупленных рамах, белая пыль штукатурки, рваные дыры в засаленных обоях. В дальнем углу были сложены узлы из застиранных байковых одеялок и вигоневых платков, солдатские котомки и древние советские чемоданы – вполне подходящий реквизит для спектакля о блокаде и эвакуации. Под лампочкой на шнуре, склонив седую голову на бок, похрапывала на табуретке крошечная старушонка. Перед ней на рыжем выщербленном паркете выстроились в ряд сильно б/у кастрюльки, сковородки, суповые тарелки, чугунный утюг… Старуха почесалась во сне, зевнула и проснулась.
– Здравствуйте, Софья Эдуардовна. Я от Лёни Мельника.
– От Лё-ни Мель-ника? – вылупилась хозяйка. Ясно, что ни о каком Мельнике она и слыхом не слыхивала, но это не помешало ей тут же радостно ощерить беззубый рот: – О, если от Лёни, тогда уже выбирайте, что хочете!
Попрощаться сразу было как-то неловко, поэтому Люся медленно прошлась туда-сюда вдоль «прилавка» с утильсырьем и из чистой вежливости приценилась к утюгу.
Старуха подхватила утюг и прижала к груди – вроде она ни за какие деньги не расстанется с ним.
– О! Это раритет! Бесценная вещь! – закатив глаза, сообщила она. Заметив, что покупательница не разделяет ее восторга, задумалась и в сомнении повела плечом под драным самовязом: – Ну, за рубель отдам.
– А сколько стоит ваш китайский поднос с птичками? – уже еле сдерживая смех, поинтересовалась Люся.
– О! Это бесценная вещь! – Коммерсантка опять закатила глаза, а когда снова взглянула на Люсю, пробуравила взглядом насквозь. – Десять?.. Пять?.. Даете три и сразу забираете.
– Нет, спасибо… А вазочка сколько?
– О! Это бесценная вещь!.. Редкое производство. Гусь-Хрустальный!
Конечно, бабка была не промах – изо всех сил старалась сбыть свой помоечный скарб, но Люсе сделалось ее жалко – видно же, в какой нищете человек прожил всю свою долгую жизнь! – и одну «бесценную вещь» она все-таки приобрела. За рубль пятьдесят. Вышла на Сретенку и, отыскав урну, бросила туда завернутую в обрывок «Вечерки» липкую сахарницу под хрусталь.
