остановился автобус. Я без раздумий села в него, заплатила за билет до конечной остановки, которой оказался Фрэнкстон. Там я села на автобус поменьше: он направлялся в Роузбад, маленький приморский городок.
Я чувствовала, будто нахожусь на карусели, которая все никак не останавливается, а крутится все быстрее и быстрее, выходя из-под контроля. Ближе к концу поездки я начала пить успокоительное. Поначалу медленно, ведь мне нужно было добраться куда-нибудь, где меня бы никто не нашел. На вкус жидкость горчила, поэтому я купила в магазинчике жвачку с перечной мятой. Затем я продолжила опустошать флакон.
На пляже в Роузбаде были небольшие песчаные дюны, частично покрытые травой. Последнее, что я помню, – это то, как я, спрятавшись от дороги, улеглась в лощину дюны, тепло песка на моих ногах и бледное небо, будто нарисованное акварелью. Солнце только начало садиться.
Спустя некоторое время я вскочила.
– Вы меня слышите? – кто-то тряс меня, но я не могла сосредоточиться. – Вы меня слышите?
Голос звучал издалека, но я чувствовала, как кто-то поднял мое веко. Со мной разговаривал человек, но я не могла произнести ни слова, поэтому мне было легче снова погрузиться в бессознательное сознание. Однако голос звучал настойчиво:
– Как вас зовут?
При этих словах я открыла глаза, сфокусировав взгляд на окружающей меня толпе людей. Все они были одеты в белое. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что я нахожусь в больнице и подключена к аппаратам.
– Как вас зовут? – медленно и четко спросила медсестра, держа меня за руку.
– Рут.
Больше я ничего не помню до тех пор, пока окончательно не проснулась и не поняла, что нахожусь в маленькой одноместной спальне, под капельницей. Медсестра улыбнулась мне:
– Здравствуйте, Рут. Вы находитесь в больнице в Мельбурне. Сегодня понедельник. Вы голодны?
Я разрыдалась. У меня была лишь одна мысль: я не хотела, чтобы меня нашли. Я не хотела оказаться здесь. Когда зашла другая медсестра и что-то мне вколола, я снова легко впала в забытье.
О следующих нескольких днях я мало что могу вспомнить, но помню, как сидела высоко в здании, возле окна с видом на центр Мельбурна. У меня на коленях был блокнот, и я карандашом рисовала контуры всех многоэтажных зданий. У меня до сих пор хранится этот рисунок, перерисованный теперь черными чернилами. На обороте я написала: «Нарисовано в больнице Мельбурна через две недели после попытки самоубийства». Куда же пропали эти две недели?
Меня поместили в психиатрическую больницу: я лежала в четырехместной палате с тремя другими женщинами. Напротив меня была Мария, итальянка, проходившая краниальную электростимуляцию минимум два раза в неделю. Внешне она казалась безмятежной, однако под этой маской скрывался бурлящий котел ярости и гнева. После нескольких сеансов шоковой терапии ее отправили домой. Она стала невозмутима, как старая кошка. Взгляд ее помрачнел, а волосы стали сальными.
Рядом с ней лежала Энджи, молодая девушка, которая рвала ежедневную газету на маленькие полоски. Она была наркоманкой и проституткой, к восемнадцати годам у нее уже родились двое детей, которые попали на попечение государства.
А рядом со мной располагалась Пегги, англичанка средних лет. Ее регулярно госпитализировали с алкоголизмом и наркозависимостью. Добрая, вдумчивая, прямолинейная, наглая и вспыльчивая, Пегги сразу радушно приняла меня.
– Не волнуйся, здесь не так уж и плохо. Они соберут нас по кусочку, чтобы мы смогли выйти отсюда и все повторить!
Через несколько дней она начала называть меня Призраком, поскольку я передвигалась очень тихо. Мне дали карандаш и бумагу, и я начала все записывать: заметки накапливались страница за страницей, и в них описывался этот странный новый мир, в котором я очутилась.
Нам разрешали спускаться и подниматься по коридору, но запрещали заходить в другие палаты. В некоторых лежали мужчины. Обязательным было посещение групповой терапии, релаксации и других занятий, к которым, например, относились рисование, головоломки, шахматы, вязание или плетение корзинок. Я хотела читать, но там почти не было книг, кроме Библии.
На групповой терапии нас побуждали говорить о своей собственной ситуации. Многие из нас оказались в психушке из-за хронической депрессии и попыток самоубийства. Я узнала, что молодая пара, которая спустилась в дюны пообжиматься, обнаружила меня без сознания и обратилась за помощью. Я так и не узнала, кто это был и как им удалось привезти меня в больницу. Поначалу я злилась на них, но, оглядываясь назад, я бы очень хотела найти возможность их поблагодарить.
Каждое утро по узкому коридору оживленным шагом проходила медсестра. Своим резким и при этом неизменно монотонным голосом она кричала в каждой маленькой палате: «Время упражнений! Взбодритесь, живее!» Это настолько сильно раздражало, ведь многим из нас хотелось умереть, поэтому выглядеть бодрыми и живыми не входило в наши планы.
Дверь в конце коридора охранял коренастый надзиратель в белом с тяжелой связкой ключей на поясе.
Коридор медленно наполнился множеством тел. Мы направились к кабинету для занятий, где один из сотрудников с фальшивым энтузиазмом горланил команды нашей утренней зарядки. Там чаще всего проводилась групповая терапия. Именно здесь растерянные люди бились головой о стену, а отчаявшиеся тщетно пытались поднять привинченные к полу стулья или пинать стальные ножки столов до тех пор, пока их пальцы ног не были травмированы настолько же сильно, как их сердца и души.
На собраниях мы всегда пребывали в разной степени готовности. Некоторые из нас все еще были в пижамах, мужчины иногда ходили с расстегнутыми ширинками и смотрели на все с выражением искреннего любопытства. Одежда часто была без пуговиц, ведь пациенты бесцельно выкручивали их, пока не рвалась ткань. Одна женщина была одета так, будто она собиралась на прием к премьер-министру, с сумочкой в руках, а на ее лице отражалась глубокая задумчивость.
– Все готовы сегодня утром дышать глубоко? Светит солнце, поэтому давайте улыбнемся… Шире, шире улыбаемся! Хорошо, разминаем мышцы лица!
К упражнениям серьезно относились лишь некоторые. Другие смеялись, бездельничали, а некоторые просто стояли с открытым ртом, наклонив голову набок. Сотрудники бодро выполняли упражнения и при каждом новом движении кричали:
– Молодцы! Отличная работа! Весело, правда?!
Каждый из нас регулярно ходил к психиатру. Я сохранила одно письмо, которое написала самой себе.
Возможно, только возможно, что отклонения от нормы присутствуют не у пациента, а у психиатра. Но что есть норма? Соответствие стандартам? Если так, то каким? Кто их устанавливает? Поэтому я спрашиваю вас еще раз: возможно ли, что пациентом на самом деле является врач-психиатр?
У него тоже есть подсознание, настолько же активное и таинственное, как ваше или мое, но
