под себя задние лапки и плотно обвила их хвостом, словно бы для того, чтобы они случайно не разъехались. Протрусил конюх на высокой гнедой лошади, ведя под уздцы рыжего коня со стриженой гривой; за ними бежал спаниель с забавно завернувшимся ухом.
– Ух! – произнес лорд Питер.
Бармен гостеприимно распахнул дверь гостиницы, сказал: «Доброе утро, сэр, чудесная погода» – и вновь скрылся внутри.
– Гм-м, – сказал лорд Питер, снял правую ногу с колена левой, встал и в прекрасном расположении духа пересек террасу.
Глянув за угол, он увидел у церковной ограды маленькую сгорбленную фигурку – старик с морщинистым лицом и неправдоподобно кривыми ногами, обтянутыми в голенях кожаными крагами. Незнакомец быстро заковылял вперед и, почтительно обнажив свою древнюю голову, кряхтя, уселся на скамейку рядом с кошкой.
– Доброе утро, сэр, – сказал он.
– Доброе утро, – откликнулся лорд Питер. – Чудесный день.
– Ваша правда, сэр, ваша правда, – приветливо ответил старичок. – Я, когда смотрю на такой красивый майский день, как сегодня, молю Господа позволить мне пожить в Его прекрасном мире еще несколько лет. Вот вам крест.
– Вы на удивление хорошо выглядите, – сказал его светлость, – так что, полагаю, имеете все шансы.
– Да, я вполне здоров, сэр, благодарю, хотя мне на следующий Михайлов день стукнет восемьдесят семь.
Лорд Питер выразил приличествующее случаю изумление.
– Да, сэр, восемьдесят семь, и если бы не ревматизм, мне не на что было бы жаловаться. Я даже крепче, чем выгляжу. Конечно, скрючило меня малость, но это больше из-за лошадей, сэр, чем из-за возраста. Я же всю жизнь при лошадях. Работал с ними, спал с ними – можно сказать, жил в конюшне, сэр.
– Это самая хорошая компания, – сказал лорд Питер.
– Ваша правда, сэр, самая что ни на есть хорошая. Моя жена всегда ревновала меня к лошадям, корила, что я предпочитаю разговаривать с ними, а не с ней. Что ж, может, она и права. Я ей так и отвечал: лошади никогда не болтают глупостей, чего нельзя сказать о женщинах, ведь это же правда, сэр?
– Истинная правда, – согласился Уимзи. – Выпьете чего-нибудь?
– Благодарю вас, сэр. Свою обычную пинту горького. Джим знает. Джим! Всегда начинайте день пинтой горького, сэр. По мне, так оно куда полезней чая и не разъедает стенки желудка.
– Пожалуй, вы правы, – подхватил Уимзи. – Вот сейчас, когда вы это сказали, я почувствовал внутри какое-то раздражение – должно быть, от чая. Мистер Пиггин, две пинты горького, пожалуйста, и может, вы тоже к нам присоединитесь?
– Спасибо, милорд, – ответил хозяин. – Джо! Два больших горьких и один «Гиннесс». Чудесное утро, милорд. Доброе утро, мистер Коблинг. Вижу, вы уже познакомились.
– Вот так удача! – воскликнул Уимзи. – Значит, вы и есть мистер Коблинг? А я как раз хотел с вами поговорить. Рад знакомству.
– В самом деле, сэр?
– Я сообщил этому джентльмену – его зовут лорд Питер Уимзи, – пояснил хозяин, – что вы можете рассказать ему про мисс Уиттакер и мисс Доусон. Он знаком с друзьями мисс Доусон.
– Вот как? Ага! Мало кто может поведать вам об этих леди больше, чем я. Я горжусь тем, что проработал у мисс Уиттакер пятьдесят лет. Пришел к ней помощником конюха, когда главным конюхом был еще Джонни Блэкторн, а после его смерти занял его место. В те времена она была на редкость красивой девушкой. Да, черт побери. Стройная, как тростинка, кожа на лице гладкая, румянец во всю щеку и сияющие черные волосы – ну прямо как племенная кобылка-двухлетка. И очень норовистая. На удивление норовистая. Многие джентльмены были бы счастливы захомутать ее, но она никому не позволяла запрячь себя. Смотрела на них – как на грязь. Да и вообще не смотрела, разве что если это были конюхи или их помощники. И, конечно, только по делу. Вот бывают же такие Божии создания. У меня была когда-то такая же сука терьера. Охотница на крыс была – ни с кем не сравнить. Но по женской части – ни в какую. Я перетаскал к ней всех кобелей, каких только мог, – все без толку. Она им такую бойню устраивала – не приведи Господь! Думаю, таких Бог создает для каких-то своих особых целей. С женщинами не поспоришь.
– Да уж, – согласился лорд Питер.
Они допили свой эль в молчании.
Очнувшись от размышлений, мистер Пиггин рассказал какую-то историю про мисс Уиттакер на охоте. Мистер Коблинг – еще какую-то. Лорд Питер перемежал их своими «О!» и «Да ну?» Потом появился Паркер, после церемонии знакомства мистер Коблинг испросил разрешения угостить всех. Когда и с этим ритуалом было покончено, мистер Пиггин выставил еще один круг, от себя, после чего, извинившись, сказал, что его ждут посетители, и удалился.
Только теперь лорд Питер ювелирно, невыносимо медленными шажками стал подводить разговор к истории семьи мисс Доусон. Паркер, получивший воспитание в средней школе Барроу-ин-Фернса и отточивший свои навыки на службе в лондонской полиции, время от времени пытался ускорить процесс, вставляя короткие вопросы. Это неизменно кончалось тем, что мистер Коблинг утрачивал нить рассказа и пускался в многочисленные ответвления от темы. Уимзи яростно лягал друга в лодыжку, чтобы заставить замолчать, и с безграничным терпением возвращал разговор в прежнее русло.
По истечении часа или около того мистер Коблинг признался, что его жена может рассказать о мисс Доусон гораздо больше, чем он, и пригласил их к себе домой. Приглашение было принято с энтузиазмом, и компания двинулась в путь; по дороге мистер Коблинг объяснял Паркеру, что на следующий Михайлов день ему исполнится восемьдесят семь лет, но он вполне крепок здоровьем, здоровее, чем кажется, если не считать мучающего его ревматизма. «Знаю, меня малость скрючило, – говорил он, – но это больше из-за лошадей. Всю жизнь я провел с лошадьми…»
– Не злись, Чарлз, – шепнул ему на ухо Уимзи, – это все из-за чая, который ты выпил за завтраком: он раздражает стенки желудка.
Миссис Коблинг оказалась прелестной старушкой – точь-в-точь засушенная очаровательная девушка, – всего на два года моложе своего мужа. Она была в восторге от того, что представилась возможность поговорить о ее дорогой мисс Агате. Паркер, считая, что необходимо как-то объяснить причину их интереса, попытался было что-то сказать, но получил очередной пинок в лодыжку. Миссис Коблинг ни в каких объяснениях не нуждалась: для нее не было ничего более естественного, чем то, что весь мир интересуется Доусонами, и она безо всяких понуканий охотно болтала сама.
В семье Доусонов она служила с детства – можно сказать, родилась в ней. А как иначе: ведь ее мать была экономкой у мистера Генри Доусона,
