за своим князем, поминутно набирая ход… Тысячу кипчаков бросил им навстречу Кадан, вдруг почувствовавший себя в ловушке — впереди все еще сражающаяся крепость, справа и слева же крутые обрывы Покровского холма! А позади — выкопанный защитниками града ров, подступы к которому прикрывают установленные его же людьми рогатки, к свободному проходу в котором и летят бешеные орусуты! Мало их, вдвое меньше брошенной навстречу тысячи, да вчетверо меньше собравшихся под его началом нукеров. И все же чувство, что он сам загнал себя в ловушку, не покидает темника…
Коли половцы вырвались бы из-за ограждения, то окружили бы русичей, рассеялись бы на крыльях дружины, обстреливая воев издали, по старой традиции степняков! Но гриди, ведомые князем да разгоряченным княжичем, успели доскакать до разрыва в ограждение рогаток, прежде, чем вся тысяча его миновала… Ударили в лоб русичи по спешно пытающимся разойтись пред ними кипчакам! Не удался маневр кюгана, желающего пропустить орусутов сквозь собственный строй, не теряя при этом нукеров, да засыпая стрелами атакующих с двух сторон… И если половине поганых все же удалось направить коней прочь от острия клина дружинников, то прямо за рвом русичи врезались в скачущих навстречу ворогов, уже не способных свернуть в сторону!
Практически не осталось уже рогатин у ратников — но нет и копий у большинства кипчаков. А пущенные даже в упор срезни редко когда настигают свою цель среди лучших воев Пронска! Ибо не скупился князь на своих гридей, а потому могли они позволить себе лучшую на Руси броню… Насквозь рассекли тяжелые, панцирные всадники толпу поганых, неистово рубя ворога мечами да саблями — а последние и сами пытаются уйти в сторону, избегая лобовой схватки с разъяренными, бронированными витязями!
Вот только после половецкие срезни густо полетели в спины воям — и целят поганые теперь уже в скакунов…
Отчаянно затрубил в рог Кадан, видя, что три сотни уцелевших под ливнем стрел орусутов все же прорываются к его тысяче! Спешенные нукеры быстро прыгают в седла — а верховые уже натягивают тетивы, также надеясь перебить срезнями лошадей ратников…
Но именно в этот миг из раскрытых ворот детинца вновь вылетела сотня оставшихся в граде дружинников, ведомая самим воеводой! Расступились перед разгоняющимися гридями уцелевшие ополченцы — а в тыл замершим на месте половцам ударили склонившие рогатины свежие вои! Полетели под копыта лошадей пронзенные ими кипчаки — неудержимо рвется русский клин к помертвевшему от страха темнику, хорошо различимому в дорогих доспехах, да на арабском белоснежном скакуне! И бежать Кадану некуда — стиснули его людей половцы, сзади прорываются сквозь их ряды орусуты, и спереди они же летят на тысячу, несмотря на рухнувший сверху ливень срезней!
Многих скакунов выбили стрелы поганых, тяжело рухнул наземь конь под самим князем, да на скаку, подгребая под себя, да ломая кости наездника… Но когда две сотни русичей врезались в замерших у рва татар, никто из уцелевших уже не думал о том, чтобы выжить! Столь свирепая ярость вела их, что отринули вои страх смерти, стремясь лишь убить как можно больше ворогов… И зажатые меж двух дружин кипчаки стали таять и рассыпаться столь быстро, что и Кадан с телохранители не успели избежать схватки с прорывающимся к ним разъяренным орусутам! Храбро, но недолго бились тургауды — а попытавшегося было спастись чингизида, отчаянно рванувшегося в сторону, догнал меч княжича Михаила! Хотя теперь уже не княжича — князя! И столь страшен был удар отчаявшегося от горя, осиротевшего сына, что развалил он внука Чингис-хана от шеи — до самого седла…
Потеряли половцы темника, в суматохе схватки не слышат яростных приказов джагунов и арбанаев! Нет больше монгольского стержня, что скрепил бы привычных к грабежу да разбойным налетам кипчаков, заставил бы принять их бой грудь в грудь с витязями! Узкое пространство между двумя рвами кажется им смертельной ловушкой — как недавно темнику! — и спешат они изо всех сил вырваться из нее, да избежать кровопролитной схватки с орусутами…
Ведь от страха перед неистово истребляющими их дружинниками, число гридей в глазах степянков выросло едва ли не в десять раз!
Три десятка ратников встали вкруг на холме у шатра Кадана — бьются обреченные с многократно превосходящими их числом тюрками да гулямами… Впереди всех рубится боярин Евпатий Коловрат: молнией сверкает перехваченный обеими руками харалужный меч — где недавняя слабость?! Свирепого богатыря, способного разрубить пополам человека, как огня страшатся поганые — а русичи им вдохновляются, будто живым знаменем… И хотя нет надежды выиграть или даже просто уцелеть — вон сколько ворогов вокруг! — никто не сложил оружия: лучше смерть, чем полон! Хоть еще немного времени дадут сражающейся с половцами дружине…
Но вдруг — рев боевого рога за спинами гулямов! Русского боевого рога! И в тыл хорезмийцев и тюрок ударил клин бешено взревевших пешцев, начавший сечу еще до рассвета — и сумевший пройти половину лагеря татар с боем! Столь неожиданной оказалась для поганых атака измученных, перераненных русичей в изрубленных бронях, несмотря ни на что идущих вперед, пусть на смерть — но на выручку соратникам! — что отхлынули агаряне в страхе от холма, оставив в покое изумленно замерших дружинников Коловрата… Объединились оба отряда русичей — три десятка гридей и четыре сотни, ровно половина от начавших бой! — и уже вместе устремились к пока еще столь далекому детинцу…
И никто из них не услышал в пылу схватки далекого, слабого отзвука другого русского рога, принадлежавшего тысяцкому голове Захару Глебовичу — прозвучавшему в последний раз… Хотел было воевода вернуться к лагерю, да прийти на помощь соратникам. Да показалась вдруг из-за дальнего изгиба реки голова тумены Бурундая, покинувшая ночную стоянку еще в сумерках, да спешащая ныне к Пронску! Замер потомок берендеев, выбравших когда-то союз с русичами, да столетиями честно сражавшихся с ними бок о бок… Замер в ужасе, когда осознал, какая могучая рать идет на помощь поганым — и что если поспеет она к кипящей в лагере сече, то сгинут все защитники града!
Можно было уйти со льда, да скакать к своим, упредить о новой опасности — но чем это поможет соратникам, итак сражающимся с втрое превосходящим ворогом? И вновь взгляд тысяцкого упал на два высоких берега, густо покрытых лесом, да узко сжавших русло реки… Выждал воевода немного, пока ворог приблизится, а после обратился к выжившим гридям — вроде негромко, да все услышали:
— Не приказываю братья, не могу приказать. Только прошу…
После чего развернулся Захар Глебович лицом к поганым, на миг представив перед внутренним взором нежное
