— Я побоялась, я испугалась увидеть его смерть… и сбежала… Я плохо помню это время. Как будто не со мной все это было. Еле вышла из больницы, после операции всего сутки прошли, но уехала к подруге в Москву. Там провалялась неделю в постели, потом пошли с ней в больницу и мне швы сняли. Я пришла в себя и поняла, что поступила безответственно. Нужно было вернуться в тот роддом и похоронить своего ребенка. Но никто так долго не держал бы труп малыша, и я понимала, что возвращаться туда нет смысла — его уже похоронили. И, возможно, в общей могиле, — она задрожала, всхлипывая.
Алена ее не торопила и вопросов не хотела задавать, видела, как сложно девушке открываться перед ней.
— Я наказала себя. За свою трусость! — Алевтина подняла подбородок и повторила: — Я заслужила наказание за то, что бросила своего ребенка, за то, что побоялась увидеть его мертвым. Поэтому я и пошла в патологоанатомы. Чтобы каждый день видеть смерть… Я не заслуживаю лечить детей, раз я даже своего сына не похоронила…
Алена не удержалась:
— Боже мой, Аля, какие глупости ты говоришь! Тебе было всего восемнадцать! Да, это, возможно, немного… не по-человечески, но наказывать себя за это и всю жизнь заниматься тем, что ты ненавидишь… это ужасно…
— Ужасно то, как я поступила со своим сыном. Мне не надо было бежать… я струсила. Предала его. А если он действительно жив? И девять лет живет в детском доме? Мне даже думать об этом страшно. Я даже не знаю, чего я сейчас хочу больше… — она запнулась, но все же решила продолжить: — Я ведь уже смирилась с его смертью, наказала себя… а если он жив? Мне же и жизни не хватит, чтобы замолить свои грехи перед ним.
— Людям свойственно совершать ошибки. Это нормально. Мы учимся на них. Вы взрослеем на них. Именно на своих, а не на чужих. И это не была ошибка как таковая! Это ужасное стечение обстоятельств. Давид уже почти все узнал… я имею в виду, как это было… во всем виноват фельдшер, который был в ту ночь на смене…
— Он был выпивший… — тихо произнесла Алевтина.
— Да. И именно он совершил эту ужасную ошибку. Ты должна прекратить себя наказывать. И исполнить свою мечту — пойти лечить деток.
Девушка пожала плечами. Она уже успокоилась, слезы почти высохли, она только сжимала руку Алены и не хотела ее отпускать:
— Вы знаете, я уже смирилась. В прошлом году, когда подрабатывала дежурной медсестрой в больнице, мне пришлось повидать и смертельные случаи, и слезы родных, и их отчаяние. Переживать с пациентом его боль, а потом не дай Бог его кончину намного сложней, чем видеть просто безмолвный труп, без души, без истории жизни. Это для меня исследуемый объект, которого я не видела живым…
— Просто мне кажется, что это очень страшно — каждый день видеть смерть.
— Такова философия жизни: человек родился и человек должен умереть. Хочешь не хочешь, жалей не жалей, но будет так. И потом, ко всему привыкаешь. После первого вскрытия страх проходит.
— Все равно… там же невыносимый запах! И невероятно жуткая атмосфера…
— Тоже заблуждение, — Алевтина грустно улыбнулась, — всю черную работу делают санитары. Именно они перетаскивают покойников, моют их, готовят к вскрытию, делают основные разрезы и даже трепанацию черепа, а потом в обратном порядке зашивают, одевают и иногда даже гримируют. Я же только провожу исследование и после аутопсии перехожу в лабораторию и провожу большую часть времени за микроскопом. Но вот что я никогда делать не буду — так это вскрывать детей. Поэтому я работаю при морге взрослой больницы, где никогда не будет детей.
Алена возвращалась домой в хорошем настроении. Алевтина ей все больше и больше нравилась, она чувствовала, что девочка хоть и обиженная судьбой, но сильная, волевая и настоящая. Последнее было особенно ценно: сейчас каждая молодая девчонка мечтала заполучить богатого успешного мужчину и при этом не обязательно испытывать к нему чувства.
А еще дома Алену ждала Настенька. Правду говорят, что внучат любят больше детей! Ведь в молодости так много всего хотелось успеть сделать и постоянно не хватало времени. Сейчас же за плечами такой жизненный опыт, что все воспринимается философски и не так остро. Кроме того, как и все родители, Алена с Димой относились к своим детям довольно критично и возлагали на них надежды, которые не всегда оправдывались. Так накапливались разочарования, которые не могли не отразиться на отношениях с детьми. От внучки же Алена ничего не ждала, это была любовь в чистом виде! Алена была рада просто проводить с ней время, видеть, как Настенька растет, как развивается каждый день. Правда, внучка встретила ее зареванная, сразу обняла и не захотела расцеплять свои маленькие ручки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Девочка, конечно, хорошая, но ужасно капризная! С кубиками играть не хочет, книжки читать не хочет, единственное, на что она соглашалась — поиграть с моим телефоном. Мне пришлось даже закачать несколько игрушек, чтобы остановить ее ор, — нянечка криво улыбнулась, рассказывая бабушке о внучке.
— Спасибо за помощь, — Алена достала из кошелька деньги и протянула ей.
Настенька в это время всхлипнула и сильней прижалась к бабушке.
— Завтра во сколько приходить?
— Мы больше в ваших услугах не нуждаемся, — спокойно сказала Алена и открыла входную дверь.
Время находить
Встреча Давида с медсестрой была назначена на вечер пятницы. Ее звали Анной, по фото — миловидная блондинка, по документам — женщина далеко за сорок. Давид пытался найти на нее хоть какой-то компромат на родине, но ничего ужасного не нашел. Тогда он решил действовать по обстановке, хотя единственным, что он мог предложить ей за правду об истории, которая произошла шестого декабря 2010 года, были деньги.
В Майами Давид бывал много раз и почти всегда они посещали этот город всей семьей, когда еще Дима был жив.
Давид заказал столик в ресторане Juvia на крыше высотки в стеклянной мансарде. Этот ресторан располагал самым лучшим обзорным видом из панорамных окон, которые выходили на Саут-Бич и набережные, а пляжи были видны как на ладони.
Он заказал себе тартар из лосося с авокадо и бутылку минералки. Для Анны приготовил довольно пухлый конверт с деньгами.
Женщина пришла вовремя. Давид узнал ее сразу, поднял руку, а затем и сам встал, чтобы усадить на стул.
Он редко заранее обдумывал, что будет говорить, и всегда полагался на интуицию. Так и сейчас: вместо тысячи слов, он положил возле ее тарелки конверт с деньгами и вкратце рассказал историю Алевтины.
— Заберите деньги. Я и так вам расскажу, мне не жалко. Может, и мне в копилку кармы плюсом залетит. Я отлично помню эту историю, и, если честно, Василия Ивановича я ужасно не любила.
Давид вопросительно посмотрел на Анну.
— Ну фельдшер наш! Его все боялись. Когда он был трезвым, то никому продыху не давал, все по струнке ходили, а когда выпьет, начинал приставать… Ну эта информация вам ни к чему. Пусть земля ему будет пухом!
— Да, расскажите, пожалуйста, что тогда произошло, — попросил Давид.
— Ребенок родился в глубокой асфиксии на один балл, это значит единичные сердцебиения, — женщина посмотрела на Давида, чтобы убедиться, что он понимает, о чем она рассказывает.
Давид кивнул ей, чтобы она продолжала.
— Ему начали реанимационные мероприятия, ввели адреналин, но время введения не зафиксировали и когда на третьей минуте от начала проводимых мероприятий не услышали сердцебиение, тогда сказали, что умер, и прекратили реанимацию. А на седьмой минуте от момента введения адреналина ребенок сделал гаспинг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Давид нахмурился, и женщина объяснила:
— Это что-то типа поверхностного вдоха, врач увидел и сразу продолжил реанимацию, сердцебиение восстановилось, ребёнка отправили в центр, но этот Василий Иванович… — она замялась, — он не сообщил матери, что ребёнок выжил. Не знаю… или забыл, или был уверен, что не выживет, или специально… Хотя скорее всего забыл, а когда вернулся через сутки, то оказалось, что роженица сбежала. Даже швы после кесарева ей не сняли…
