Подойдя к столику, он страстно захотел наклониться и поцеловать жену, попробовать ее губы. Но вместо этого выдвинул стул и стащил чипс. Зеленые глаза наполнились шоком. Ли Энн выглядела такой же уставшей, каким он себя чувствовал.
Тони выдавил улыбку.
– Хм, шоколад и картофельные чипсы, смотрю, ты верна своей здоровой диете.
– Угу. – Она посмотрела на чипсы, словно пытаясь собраться с мыслями. – Что ты здесь делаешь?
– Мне нужно поговорить со свидетелем, – ответил Тони.
Ли Энн кивнула, но взгляд не подняла.
– Я тут подумал, может, сходим куда-нибудь в воскресенье. Пообедаем в хорошем месте.
– Я… – Она посмотрела на него. – Я хотела отдать тебе это в воскресенье, но раз ты здесь. – Жена достала из сумочки белый конверт и толкнула ему.
Внутренности скрутило в узел, потому что инстинктивно Тони знал, что в нем. Узел увеличивался в размерах и дошел до горла, когда он увидел имя адвоката, напечатанное на лицевой стороне.
– Нет. – Он толкнул конверт обратно. – Я люблю тебя.
Глаза Ли Энн наполнились слезами.
– Ты женился на мне, потому что я была беременна, и теперь…
Это заявление потрясло Тони до глубины души. Так вот в чем все дело? Мать честная! Он считал себя везунчиком, самым счастливым человеком на свете, когда она пришла к нему с розовой полосочкой в пластиковом окошке. Тони наклонился к Ли Энн.
– Я женился на тебе, потому что ты встряхнула мой мир до основания. Украла мое сердце. Я бы попросил твоей руки на месяц раньше, если бы знал, что есть хоть малейший шанс услышать от тебя «да».
Она сидела так, будто не слышала ни слова.
– Ты поступил правильно. Ты всегда принимаешь верное решение. Так прими его и на этот раз. Подпиши, Тони. Давай двигаться дальше. – Ли Энн поднялась из-за стола и ушла.
Его мир, краеугольный камень его существования, ушел. Тони проглотил вставший в горле комок.
– Я не хочу двигаться дальше, – пробурчал он себе под нос. И тогда О’Коннор понял, что нужно делать. Если ему нужно двигаться, то не прочь от Ли Энн, а обратно к ней. Он вернется домой.
Захватив конверт, Тони ушел. Он почти вышел из больницы, когда вспомнил, что приходил сюда кое-кого опросить. Сложив вдвое чертовы документы о разводе, он затолкал их в карман, и вернулся обратно выполнять свой долг.
***
Даллас выпустил Бада на улицу, включил кофеварку и теперь вглядывался в недра своего холодильника, пытаясь сообразить, чего бы предложить Никки поесть. Яиц нет. Немного просроченного бекона – долой в мусорку.
С тревожным чувством он вернулся к холодильнику и уставился на пустые полки. На задворках сознания раздался мамин голос: «Как не гляди, волшебным образом ничего не появится».
«Знаю, – ответил бы он. – Мне так лучше думается».
«Что тебя тревожит, сынок?» Она, как всегда, подошла бы к нему и обняла со спины. Какая бы дилемма перед ним не стояла, он шел к холодильнику, и проблема всегда решалась с маминой помощью. Господи, как же он по ней скучал.
Если бы она сейчас была здесь, он наверняка поделился бы с ней своими «инь-ян» ощущениями относительно женщины в ванной.
Закрыв дверцу холодильника и одновременно пытаясь запереть мысли, Даллас переключил внимание на кладовку. На ее полках царило еще большее запустение, чем в холодильнике.
Что ж, вдобавок к покупке нового дивана, чтобы впредь, когда ему придется на нем спать, не болела шея, Даллас собирался затариться продуктами. Чувствуя себя неполноценным оттого, что не может ничего предложить Никки, О’Коннор захлопнул дверь кладовки.
В голове маячил вопрос Тайлера: «Что такого в той блондинке в спальне Далласа, из-за чего он сам не свой?»
Почему он так себя чувствует? Даллас больше двух месяцев не покупал продукты. Сьюзан множество раз приходила к нему, и он никогда не переживал, что может предложить ей лишь хорошо провести время в постели.
В дверь поскребся Бад. Даллас впустил пса, но предупреждающе на него зыркнул.
– Еще раз пукнешь, и, клянусь, поищу пробку.
Бульдог повернул голову, как будто что-то услышал, и в следующую секунду вылетел из кухни.
– Оставь ее в покое. – Даллас пошел за псом, чтобы не дать ему ломиться в дверь ванной.
Но Бад не остановился у ванной комнаты – он протаранил наполовину открытую дверь спальни и забежал внутрь.
Даллас заметил Никки на полу, она прятала лицо в ладонях и плакала. Нет, не плакала. Рыдала. Ревела белугой.
Проклятье.
Его первый порыв, а Даллас в целом следовал интуиции, – бежать сломя голову. Он мог выдержать пару слезинок, задать подходящий вопрос «Ты в порядке?» и при этом выглядеть искренне. И это не притворство, Даллас не был придурком. Он беспокоился о людях. Но когда дело касалось эмоционально разбитой женщины, пожалуй, Бад лучше любого человека подходил на роль утешителя.
Он развернулся и даже оторвал ногу от пола, собираясь ретироваться, но тут Никки снова всхлипнула и икнула. Непостижимо, как этот незначительный звук мог иметь такое сильное влияние на совесть О’Коннора. Но, принимая поражение, Даллас глубоко вздохнул, снова развернулся и вошел прямо в центр эмоциональной бури.
– Эй! – Он встал позади Никки на колени и положил ей ладонь на плечо. – Ты в порядке?
Она мотнула головой, но отвечать не стала. Даже руки от лица не убрала. Сквозь пальцы вырвалось очередное рыдание. Бад нарезал круги вокруг Никки и, глядя на Далласа, скулил, словно говоря: «Сделай что-нибудь!»
Но что?
Даллас сел рядом с заплаканной гостьей и осторожно одной рукой обнял ее за плечи. Он не был уверен, что его помощи будут рады. Никки внезапно повернулась, О’Коннор подумал, что сейчас она попросит ее отпустить, и вскинул руку. Но вместо того, чтобы отпрянуть, Никки спрятала лицо у него на груди.
Наверное, он все же не так плох в утешениях. Даллас снова опустил руку.
– Знаю, это тяжело.
Да уж, знал, как никто другой.
О’Коннор заметил на полу ее телефон и задумался, не расстроил ли Никки телефонный звонок.
– Что случилось? Что-то с Эллен? Ты из-за нее плачешь?
Он услышал вздох.
– Нет. – Никки икнула и отстранилась. – Из-за моих родственников. Бывших родственников. Я забыла вчера им позвонить. Поверить не могу, что забыла им позвонить. Это так бесчувственно с моей стороны.
Он задумчиво посмотрел на ее лицо с дорожками слез.
– У тебя выдался день хуже некуда. Тебя отравили, ты нашла труп, чуть не потеряла подругу, а потом обнаружила, что в твою квартиру вломились. – Бад попытался облизать лицо Никки, и Даллас легонько его оттолкнул.
– Все равно я должна была им позвонить. – Она уронила руки на колени, и они приземлились на подол ее майки. Овальный вырез еще немного углубился, и Далласу пришлось поднапрячься, чтобы не залипнуть на ее декольте.
– Ты к себе слишком сурова, правда. – Он убрал прядку с ее щеки. Насколько Никки была жесткой по отношению к себе, настолько же физически мягкой. И нахождение в непосредственной близости к этой гладкой женской коже сеяло внутри Далласа настоящий хаос. Он хотел дотронуться, вкусить, притянуть ближе всю эту мягкость.
– Они… они думают, я убила Джека. – От боли голос звучал приглушенно, громким эхом отдаваясь внутри Далласа.
Почувствовав укол вины за непристойные мысли, Даллас мысленно вырубил либидо.
– Мне жаль.
– Я знаю, твой брат тоже так считает. Но он меня не знает. Меня не волнует, что он думает.
О’Коннор чуть не ляпнул, мол, должно волновать. Потому что Тони полицейский, и его мнение намного важнее мнения ее родственников. Но потом вспомнил, каково это, когда понимаешь, что люди, которых ты считал близкими, на самом деле таковыми не являются. Люди вроде Серены.
– Они меня знают. Я была… была членом их семьи больше трех лет. Как они могут думать… Ведь я его раньше любила.
Слово «раньше» не шло у Далласа из головы. Он вытер слезу с ее щеки и произнес единственные слова, которые могли утешить.
– У Леонов сейчас большое горе. Они одумаются. – Большинство тех, кто сомневался в нем, в конечном итоге очнулись. Например, Серена. Но только Даллас не сказал Никки, что это ничего не меняло, потому как, даже если Леоны вновь перейдут на ее сторону, она не сможет ничего забыть или простить им предательства. По крайней мере, он не смог.
Она икнула. Даллас посмотрел вниз на спрятавшуюся у него на груди Никки и покрепче обнял. Она сильнее зарылась лицом ему в плечо и просто плакала. И он ей позволил. Бад улегся возле Никки, прижался носом к голой ноге и изредка тихонько лизал ее в знак утешения.
Немного погодя, Никки перестала плакать. О’Коннор почувствовал, как она успокоилась и начала отстраняться. Странно, но облегчения он не ощутил. Обнимать ее было… приятно. И тут вновь ударил запах. Нет, не сладкий фруктовый аромат, а зловоние Бада…
