При виде этого суда под открытом небом, среди девственного леса, окруженный всадниками в странных костюмах, неподвижными, как бронзовые статуи, дон Стефано почувствовал дрожь, невольно пробежавшую по его телу; оглядев всех, он заметил их взоры, устремленные на него с неумолимым упорством силы и права.
— Гм! — прошептал он. — Кажется, я рано воспел победу, нелегко будет вывернуться.
В эту минуту по знаку дона Мигеля два охотника выехали вперед, соскочили с лошадей и подошли к раненому. Тот сделал усилие над собой и встал на ноги. Охотники взяли его под руки и подвели к судьям.
Дон Стефано выпрямился, скрестил на груди руки и язвительным взглядом окинул судей, перед которыми стоял.
— Ого! Так это вы мой обвинитель, кабальеро? — насмешливо обратился он к дону Мигелю.
— Нет, — ответил капитан, слегка пожав плечами, — я ваш судья, но не обвинитель.
ГЛАВА XIX. Лицом к лицу
После этих слов наступила минута ожидания, почти колебания.
Дон Стефано преодолел ужас, невольно проникший в его душу.
— Хорошо, — сказал он твердым голосом, с презрением оглянувшись вокруг, — если не вы, то где же этот обвинитель? Не прячется ли он теперь, когда пробил час? Не желает ли отпереться от ответственности, павшей на него? Пусть же он явится, я жду его! Дон Мигель покачал головой.
— Может быть, когда он явится, вы найдете, что он слишком рано пришел, — ответил он.
— Чего же вы хотите от меня?
— Сейчас вы это узнаете.
Дон Мигель был бледен и мрачен, печальная улыбка скользила по его бледным губам; видно было, что он всеми силами старается преодолеть слабость и едва сидит на своем месте.
После нескольких минут размышления он поднял голову.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Дон Стефано Коэчо, — без колебаний ответил обвиняемый.
Судьи обменялись многозначительными взглядами.
— Где и когда вы родились?
— В Масатлане в тысяча восемьсот восьмом году.
— Чем вы занимаетесь?
— Я торговец из Санта-Фе.
— Что привело вас в прерии?
— Я вам это уже говорил. Ваши бесполезные вопросы утомляют меня.
— Я спрашиваю, что привело вас в прерии?
— Ряд банкротств моих корреспондентов вынудил меня на это путешествие; в прериях я потому, что нет другой дороги туда, куда я направляюсь.
— Куда же вы направляетесь?
— В Монтеррей… Видите, как я покорно отвечаю на все ваши вопросы, — сказал он насмешливо.
— Да, вы выказываете полную покорность, но для вашей же пользы я желал бы, чтобы вы доказали также вашу искренность.
— Что вы имеете в виду? — спросил он надменно.
— Я имею в виду, что на все мои вопросы вы ответили лживо, — выразительно произнес дон Мигель.
Дон Стефано нахмурил брови, глаза его загорелись зловещим огнем.
— Кабальеро! — воскликнул он. — Это оскорбление.
— Это правда, и я вам сейчас это докажу: вы называетесь доном Эстебаном де Реаль дель Монте; родились вы в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году.
Капитан подождал с минуту, но дон Эстебан, не удостоив его ответом, стоял мрачный и, видимо, равнодушный. Дон Мигель презрительно улыбнулся и прибавил:
— Далее; вы сказали, что вы торговец из Санта-Фе — это опять ложь, торговцем вы никогда не были, вы — сенатор и живете в Мехико. Говоря, что вы направляетесь в Монтеррей, вы точно так же солгали. Теперь я жду вашего ответа, хотя и сильно сомневаюсь, чтобы вы могли мне что-нибудь ответить.
Дон Эстебан имел время оправиться от неожиданного жестокого поражения. Он ничуть не смешался: думая, что угадал, откуда идет нападение и из чего узнали его настоящее положение, он ответил насмешливым тоном:
— Почему же вы полагаете, что мне нечего вам ответить, кабальеро? Напротив, нет ничего легче! Во время моего обморока вы… не скажу «украли» — нет, я слишком вежлив — скажу только, что вы ловко похитили мой бумажник и, прочитав находящиеся в нем бумаги, решили напугать меня тем, что узнали мои дела! Полноте! Вы просто безумец! Все это глупости, не выдерживающие серьезного анализа. Да, правда, я зовусь доном Эстебаном, родился в Гуанахато в тысяча восемьсот пятом году и действительно являюсь сенатором. Так что же из этого? Разве это достаточные причины, чтобы возводить обвинения на дворянина? Разве только я один ношу в прериях чужое имя? По какому праву все вы зовете друг друга разными прозвищами, а я не могу последовать вашему примеру? Все это кажется мне чрезвычайно смешным, и если вы не можете представить мне каких-либо иных причин, то прошу вас предоставить мне самому заниматься своими делами.
— У нас есть другие причины, — хладнокровно ответил дон Мигель.
— Знаю я их; вы обвиняете меня в том, что я вас, дон Мигель, а также дон Торрибио, а иногда вас величают и доном Хосе, умышленно подвел к засаде, от которой вы спаслись только чудом, — но это наше с вами личное дело!
— Я уже сказал вам, что я ваш судья, а не обвинитель.
— Хорошо; верните мне мой бумажник, и покончим с этим! Поверьте, что в этом деле вам мало прибыли. Если же вы решили убить меня, так убивайте! Не отбиться же мне от тридцати человек. Но только кончайте поскорее!
— Мы вам уже сказали, что вашего бумажника никто из нас не открывал; мы не разбойники и не намериваемся вас убивать. Мы собрались сюда, чтобы судить вас по закону Линча, и исполним эту обязанность со всем беспристрастием.
— Но в таком случае пусть покажется мой обвинитель, я пристыжу его! Почему он упорно скрывается? Правосудие должно свершиться перед лицом всех. Пусть же придет человек, который приписывает мне ответственность за неизвестные мне преступления; пусть он придет, и я докажу ему, что он — гнусный клеветник!
Едва дон Эстебан произнес эти слова, как раздвинулись ветви соседнего кустарника, и на поляну вышел человек. Он большими шагами подошел к мексиканцу и, положив ему руку на плечо, сказал глухим голосом, устремив в его глаза глубокий взгляд, исполненный непреодолимой ненависти:
— Докажите-ка мне, что я гнусный клеветник, дон Эстебан.
— О! — воскликнул дон Эстебан. — Мой брат! — И, качаясь, как пьяный, он отступил на несколько шагов, с помертвелым лицом и широко раскрытыми, налившимися кровью глазами.
Дон Мариано сильной рукой удержал его, готового упасть на землю, и, близко наклонившись к его лицу, отчетливо произнес:
— Это я обвиняю тебя, Эстебан. Проклятый, что сделал ты с моей дочерью?!
Тот не отвечал. Дон Мариано с минуту глядел на него с особенным выражением, потом презрительно оттолкнул от себя. Негодяй покачнулся, протянул руки, инстинктивно ища поддержки; силы изменили ему, и он рухнул на колени, закрыв лицо руками, с выражением отчаяния и бешенства от неудавшегося дела.
