Не вас. Хулигана. Я сейчас принесу выпить.
Она отказалась от предложенных виски и кофе и попросила стакан молока. Шмидт сказал, что молока нет: он только сегодня приехал и еще не успел побывать в магазине. Остановились на чае. Кэрри прошла следом за ним в кухню. Откинувшись всем телом на подлокотник кресла-качалки, склонив на плечо — будто хотела спрятать под широкое крыло — и подперев кулаком голову, которая всегда казалась Шмидту несколько тяжеловатой для этой хрупкой шеи, она смотрела на его торопливые манипуляции с чайником и заварником. Шмидт подумал: вот так она, наверное, выглядит, когда приходит домой в свою квартиру в Сэг-Харборе — а может, эта квартира не более чем простая меблированная комната? — после долгого рабочего дня, и сказал себе, что не должен давать воли собственническим чувствам и ненужной снисходительной жалости вроде той, что накатывала на него всякий раз, когда одинокий пес, привязавшийся на пляже, провожал до машины, виляя хвостом, взлаивал и терся мордой о его колени, будто Шмидт только что подписал все бумаги об опеке. Перед ним сложная человеческая личность, молодая, очевидно, вполне способная о себе позаботиться женщина, которой временно приходится работать официанткой. Совет, который он когда-то дал себе — быть осторожным, — сохранял свою силу.
Хотите пить чай здесь, спросил он Кэрри. Я, пожалуй, тоже выпью чашечку и налью себе виски, хотя я уже слегка принял сегодня вечером.
А может, пройдем в гостиную? Мне хочется посмотреть дом. Вот это домина, повторила она.
Много лет назад моя жена унаследовала его от своей тети.
Шмидту казалось, что это объяснение оправдывает его жизнь в этом большом доме, который выглядит настоящим воплощением несметного богатства. Рядом с «О’Генри» — и слева, и справа — располагались риэлторские конторы, в витринах которых висели фотографии выставленной на продажу недвижимости, обычно с указанием запрошенной цены, так что эта девочка вполне могла представлять себе рыночную цену его дома.
И он добавил: На самом деле он мне и не принадлежит. Просто у меня есть право дожить здесь. Когда я умру, дом автоматически перейдет в собственность моей дочери. Но поскольку она собирается скоро выйти замуж, я задумал отказаться от своего права и переехать в дом поменьше. В общем, моя дочь и ее муж будут здесь распоряжаться, не спотыкаясь о какого-то старикашку.
Ужасно!
Вовсе нет. Это еще, может, и к лучшему.
Польская бригада поработала на совесть. Гостиная имела вид неприбранный, но притом нежилой.
Теперь, когда вы посмотрели салон, давайте осмотрим библиотеку, сказал он Кэрри. Там, пожалуй, будет уютнее. И может быть, даже найдутся дрова в камине.
Шмидт опустил поднос и разжег огонь. Они еще не успели сесть, и тут Кэрри хлопнула его по руке, как тогда на стоянке, и сказала:
Вы не спросили, зачем я здесь. Разве вы не удивлены?
Я и не думал спрашивать. Наверное, оттого, что я так рад вас видеть. Конечно, я удивился. Потому-то и прихватил эту дубину.
Ну да. Я ведь даже не оделась как следует, ничего. Заехала прямо с работы.
Да, конечно.
Когда он предложил ей сесть, Кэрри заметила, что пламя слишком жаркое, и ей пожалуй, лучше снять куртку, и, сняв, бросила ее в угол. Под курткой оказалась мужская рубашка. Кэрри мягко опустилась на диван напротив огня, устроившись в середине, стащила туфли, помассировала ступни, пошевелила пальцами и с громким вздохом вытянула ноги.
Не возражаете, если я положу ноги на столик? Кажется, лучше бы их вовсе отстегнуть. А вы так и собираетесь там стоять?
Так она сидела и шевелила пальцами, пока Шмидт наливал ей новую чашку чаю. Дивана он будет избегать всеми средствами. Он принес из столовой стул и подставил к кофейному столику спиной к огню, чтобы сесть лицом к Кэрри.
Я скажу вам, зачем пришла, даже если вам это неинтересно. Это потому, что в ресторане я сегодня изображала безразличие. Вы заметили?
Разумеется. И что за причина тому была?
А как вы появились? Вы вошли, будто вам совсем все равно, есть ли я там. Едва поздоровались. Мол, привет, вот и я, принеси-ка мне выпить. Могли бы и приобнять или рассказать, как там было, куда вы ездили. Но вы на меня не реагировали, будто я машина! Или официантка в шоферском кафе. Вы меня обидели.
Мне чертовски жаль. Но если хотите знать, холодный прием я почувствовал сразу, лишь только вас увидел. Обычно вы говорите что-нибудь приветливое, подходите поболтать, но в этот раз ничего такого. Потому я и не стал рассказывать про свою поездку. Я решил не надоедать вам.
Вы думаете, я вам поверю?
Но это правда! Разве вы не знаете, что я ваш друг? Я слал вам открытки. И оставил для вас рождественский подарок.
Вы привезли его в ресторан в мой выходной, перебила его Кэрри.
Извините. Это было глупо с моей стороны. То был мой последний день в Бриджхэмптоне, и я не знал, где вас искать.
Могли спросить в ресторане!
Я думал, это вам не понравится.
Почему? Я-то вас не стыжусь. Это вы меня стыдитесь. Вы не написали на пакете своего имени. И я догадалась, почему вы отправляли открытки в конвертах, чтобы никто не узнал, что вы мне пишете!
Кэрри, я их запечатывал, потому что так интимнее и дружелюбнее. И потом — остается больше места, где писать.
Я вижу только, что вы не хотите, чтобы кто-нибудь подумал, что я вам нравлюсь.
Допив чай, Кэрри, как будто отстраняясь от действительности, подобрала ноги под себя и мрачно поглядела на Шмидта.
Я не хотел вас смутить, вот и все. Мне казалось, что красивой юной девушке вроде вас не понравится, если люди станут дразнить ее из-за какого-то старика.
Если я вам нравилась, не надо было думать за меня!
Но вы не можете отрицать, что нравитесь мне. Иначе зачем бы я так часто приходил в «О'Генри»? Не ради же их кухни!
Не пересесть ли на диван, осторожно устроившись на краешке? Пройдет ли с Кэрри номер с безмолвным пожатием рук, которым они больше часа забавлялись с Ренатой? Или попробовать что-нибудь более дерзкое? Можно, к примеру, посмотреть фотографии Большого Каньона. По всей вероятности, альбом, который он смотрел с Коринн, стоит в том же шкафу и на том же самом месте. Вместе с тем Шмидт понимал, что никаких уловок не нужно, ему вовсе не так уж хочется здесь преуспеть, и у него, должно быть, ужасный запах изо рта. Он поднялся, бесцельно поворошил угли и подбросил полено.
Эй, Шмидти, а вы не хитрите?
Можно ли влюбиться в голос?
Она, как кошка, соскочила с дивана. К объятию Шмидт оказался не готов — встав на цыпочки и схватив его за уши, Кэрри дотянулась до его губ, — и, чтобы не упасть под весом ее тела, он обхватил ее обеими руками. И осторожно погладил по затылку. Просто чудо, что эти волосы, эта голова, которую он втайне разглядывал все эти вечера, могут быть так доступны. Он рискнул дотронуться до ее маленьких аккуратных ушей. Она, завершив поцелуй, лизнула его руку и замерла, прижавшись к нему, опустив голову покойно и покорно во впадинку на его груди.
Помолчав, она шепнула: Не хотите сесть? — и, положив руку на его отвердевший член, с силой сжала его. А он хорош. Жаль, что сегодня вы больше ничего не получите.
Но на диване: Давайте просто спокойно посидим рядом, поговорите со мной, — Кэрри сейчас же снова схватила его, отстранив свободной рукой его руку, которой он хотел — наверное, просто чтобы чем-то ответить — погладить ее.
Я же сказала, не валяйте дурака. Вы будете со мной разговаривать.
Это оказалось трудно. Будто говорить нужно на иностранном языке, единственном, который он когда-то учил и давно забыл, на школьном французском. Подбирать каждое слово. Произносить. То, что получалось, казалось, говорил кто-то другой, а не он. Предмет разговора был очевиден — Шмидт стал описывать, как необычность Бразилии, яркий свет и горячий зной поразили его в тот самый момент, когда он оказался на открытом воздухе, выйдя из самолета в Манаусе и собираясь последовать за встречавшим его шофером в здание аэропорта; до той минуты Бразилия оставалась для него дремотным движением в кондиционированном воздухе сквозь хаос аэропортов Рио, Сан-Паулу и Бразилиа. Но Кэрри хотела услышать другое.
Об этом вы можете рассказать как-нибудь потом, сказала она, сильнее сжимая руку. Я хочу услышать, что во мне так вам понравилось.
Длинная шея. Большие глаза. И волосы. И то, что вы всегда хрипите. Только вам придется немного поработать над голосом, если вы вправду собираетесь стать актрисой.
Вам не нравится мой голос. Он пуэрториканский и совсем не стильный.
Неправда. В нем ваше особое очарование. Я бы хотел сохранить его в своих ушах, как на магнитофоне, чтобы слушать его, когда вас нет рядом.
Врун! Если бы вы любили слушать, как я говорю, почаще приходили бы в ресторан. Что еще вам нравится?
Сдерживаться было мучительно, и боль была не слабее его наслаждения, но Шмидт понимал, что если Кэрри отнимет руку, его уже ничто не остановит. Если он будет говорить обиняками, Кэрри засмеет его. Ничего не поделаешь, придется назвать вещи по именам.
