«выявление других делопроизводственных материалов деятельности писцов»; к) сопоставление данных писцовых книг с другими источниками[518]. Стоит отметить, что такой источниковедческий подход можно назвать системным, и он был более сложным, нежели предложенный предшественниками Веселовского, в частности Готье.
По итоговым заключениям автора, сошное письмо представляло собой безусловный кадастр, причем более совершенный, чем последующие подворные и подушные налоги. Но вывод историка о степени репрезентативности писцовых книг как исторических источников был неутешителен. В отличие от Рожкова и Готье, признававших бо́льшую или меньшую объективность писцовых данных, Веселовский доказывал, что соха определялась не количеством земли, а «посильностью», т. е. возможностью платить налоги[519]. А «посильность» – категория априори субъективная. Такой вывод объективно приводил к признанию того, что все данные источников условны. «Посильное тягло имеет определенно выраженный субъективный характер: обложению подлежат не земли и угодья, не животы, не торги и промыслы и т. п., … а индивидуальная тягловая сила тяглеца-хозяина. „По человеку глядя“, „по людям“ – вот самое краткое и определенное выражение идеи индивидуально-посильного тягла»[520]. Несмотря на признание сошного письма кадастром, выводы Веселовского, по справедливому замечанию Л.В. Милова, «сводятся в сущности к отрицанию писцовых книг XVII в. как поземельного кадастра, как исторического источника, регистрирующего площадь важнейших сельскохозяйственных угодий»[521]. По наблюдениям Веселовского, в сошном письме переписчики в большинстве случаев ориентировались на «мирские расклады», т. е. норму податей, установленную самим миром. Это не позволяло сформировать единый общегосударственный кадастр. «…Сошное письмо должно было выполнять назначение, вообще не свойственное кадастровому обложению, должно было служить эластичной основой для изменчивого в большей части обложения»[522]. Государство предпочитало определять подати не с отдельных людей, а с мира, гарантируя тем самым налоговые поступления. В этом случае обложение приобретало отчетливый групповой характер. Таким образом, одной из новаторских идей исследования была мысль о том, что сошный оклад был «надстройкой» над мирским окладом.
Веселовский признавал сошное письмо вполне эффективной системой обложения. Но что же тогда привело к упадку сошного письма? Причины этому виделись автору в росте государственного аппарата, нужды которого сталкивались с интересами общества[523]. «Правительство с течением времени все более и более склонялось к тому, чтобы понимать посильное в смысле наивыгоднейшего для казны, но не разорительного для тяглецов тягла, а с другой стороны – развитием прямого обложения было вынуждаемо к внесению в окладное дело большего однообразия и объективных оснований»[524]. Заметим, что решение проблемы в духе акцентирования внимания на конфликте власти и общества, в общем-то, укладывалось в идейную «сетку» Московской исторической школы, где эта тема являлась одной из центральных. Договорные основания сошного письма противоречили государственному стремлению к унификации всех сторон жизни. Важнейшей причиной упадка сошного письма стало развитие служилого землевладения. Частный землевладелец был заинтересован в получении максимальной прибыли с земли, а этому противоречил принцип посильности обложения. Таким образом, сошное письмо разрушалось сразу с двух сторон: «Казна развивает общегосударственное обложение, сглаживая постепенно местные особенности тягла, и стремится приводить на место невыгодных ей государственных отношений принудительность обложения, а землевладельцы разрушают старину с точки зрения своих интересов и, развивая личное закрепощение крестьян… стремятся заменить договорные отношения хозяйственной зависимостью»[525].
Признаки упадка сошного письма автору виделись в следующих явлениях: уменьшение сошных окладов[526], попытки государства найти другие источники дохода[527], «неудача правительства в попытке создать общегосударственную окладную единицу»[528].
Помимо генеральной концепции, в монографии существует еще немало любопытных наблюдений. Так, касаясь чрезвычайных налогов, С.Б. Веселовский категорически не соглашается с мнением П.Н. Милюкова об особом пути развития русской финансовой системы, которое вписывалось в так называемую «теорию контраста» последнего. По мнению Милюкова, в отличие от Европы, где прямое обложение занимало главенствующую роль, в России казна пополнялась за счет чрезвычайных сборов[529]. Веселовский на новом материале и путем сравнения податных систем России и Западной Европы (помогли фундаментальные знания, приобретенные в ходе работы над кандидатским сочинением) опроверг это мнение. Он показал, с одной стороны, что значение прямых налогов в государственном бюджете Московского государства было велико, а с другой – указал на большое значение чрезвычайных в европейской истории[530]. Таким образом, в работе есть элементы и сравнительно-исторического исследования. Более того, Веселовский, видимо, не соглашался с радикальным размежеванием отечественной и европейской истории. Любопытно отметить и то, что, с точки зрения Веселовского, поместное землевладение в России долгое время носило «прекарный характер», что сближало его с европейским.
Нестандартную трактовку историку удалось предложить и по проблеме так называемой «живущей чети», впервые открытой еще А.С. Лаппо-Данилевским. Веселовский считал, что это окладная единица, носящая, по мнению большинства историков, переходной характер от «сохи» ко «двору», на самом деле не была самостоятельной единицей, а только техническим усовершенствованием сохи. «Главная цель дворовой чети состояла не в каких-либо новшествах, а в обновлении и сохранении разрушавшегося сошного письма»[531].
Появившаяся книга интересна в первую очередь филигранной источниковедческой работой и высокой концентрацией фактического материала. Веселовский крайне осторожно делал какие-либо выводы концептуального свойства. Сам автор отмечал свою скрупулезную работу над источниками: «…Некоторые места, особенно во втором томе, представляют очень сложную комбинацию различных методов мышления и исследования»[532]. На монографию поступило множество отзывов, как официальных, так и неофициальных. Начнем с первых.
По выходу первого тома появился один отзыв, во многом формальный, поскольку научная общественность ждала выхода книги целиком. В нем К.В. Кудряшов писал, что «книга интересна для специалиста» и «богата содержанием», а «некоторые наблюдения… весьма любопытны»[533]. Серия рецензий появилась после публикации второго тома. Первым появился отзыв в библиографическом обзоре в «Исторических известиях», написанный Готье. Несмотря на критику Веселовским его работы «Замосковный край…», тон обзора был спокойный, а монография названа «крупным исследованием»[534].
А вот рецензия М.М. Богословского стала резкой и вскоре приобрела скандальный оттенок. Рецензент обвинял Веселовского в сумбурности изложения материала, отсутствии какой-либо системы и последовательности[535]. «Составление книги требует некоторого искусства архитектоники – и вот этим искусством автор не в достаточной мере владеет… Его книга… ряд довольно случайно сцепленных между собой частей»[536]. Не было, по мнению Богословского, продумано и само понятие сошного письма, что привело к размытости предмета анализа. Он признавал, что Веселовский «большой знаток приказного делопроизводства XVII в.», но в то же время автора рецензии не удовлетворял тот факт, что Веселовский, «пользуясь архивными данными, не всегда руководствуется чувством меры, приводит чрезмерное количество фактов, громоздит их один за другим и этим затемняет основные нити своих рассуждений и крайне затрудняет для читателя усвоение
