кто чью благосклонность сегодня завоюет. Но спустя несколько ставок, после слишком большого количества выпитого бренди, Итон начал игру, которую даже Таносу не суждено было выиграть.
Через час они очаровали одного из мужчин и уложили его в постель Итона, а спустя ещё один час Танос получил то, что хотел, после чего заснул рядом с подарившим ему удовольствие.
Но следующим утром всё пошло наперекосяк: проснувшись, Танос обнаружил обоих мужчин разорванными в клочья у изножья кровати, а Итон исчез без следа.
Вплоть до той ночи Танос тщательно скрывал свои желания от тёмного подопечного, опасаясь того, что может случиться, потеряй он бдительность. И теперь… теперь он знал…
— Танос, ты должен всё исправить.
От голоса Василиоса опустились руки и спина напряглась.
— И как, по-твоему, я сделаю это?
Выбросив руку вперёд, Василиос ухватил шейный платок Таноса и начал закручивать его так, что очень скоро тот напоминал удавку, как и несколько минут назад.
— Мне плевать как. Но ты всё исправишь. Ты здесь, чтобы служить этому мужчине. Обеспечивать его жизнь и безопасность.
Танос сглотнул и покачал головой.
— Я думал, что я здесь, чтобы обеспечивать безопасность всех остальных.
Василиос подтянул Таноса совсем близко, сощурившись так, что прорези глаз напоминали узкие щёлки.
— Осторожно, agori.
— Или что? Ты убьёшь меня? Ты забыл, что если умру я, то он тоже умрёт? А учитывая меры, которые ты принял, чтобы сохранить ему жизнь, ты вряд ли примешь опрометчивое решение.
— Хватит! — рявкнул Диомед. — Сегодня никто не умрёт.
Резким толчком Василиос отпустил Таноса.
— Иди к нему. Разберитесь с тем, что не так между вами, и тогда всё придёт в норму.
Танос не думал, что может сделать то, что от него явно хочет Василиос. Как привести всё в норму, если не знаешь, что это такое?
— А если мы не сможем разобраться? Что тогда?
— Ответ ты уже знаешь.
Смерть. Обоих, его и Итона.
— Будем надеяться, что до этого не дойдёт.
Танос одёрнул пиджак и наклонил голову. Впервые за многие годы он с интересом подумал о приходившим со смертью покое. Не столько для себя, сколько, скорее, для Итона. Затем прикрыл глаза, мысленно отыскал своего старейшину и покинул балкон, уже через мгновение оказавшись под особняком.
Появившись в комнате, специально подготовленной для моментов, подобных этому, Танос обнаружил Итона. Тот лежал, свернувшись калачиком на каменном полу, на его запястьях и лодыжках были тяжёлые оковы. На руках старейшины виднелись волдыри от наручников, и Танос выругался, понимая, насколько сильно должен был страдать Итон.
Его обычно сияющие волосы теперь были грязным запутанным клубком на голове. Услышав, что кто-то вошёл, Итон поднял лицо, и Танос закусил нижнюю губу от жестокости увиденного.
Левый глаз Итона заплыл и был тёмно-фиолетовым, кожа поперёк брови была рассечена, из раны сочилась кровь, стекая по виску. Прекрасно очерченные губы с правой стороны лопнули, увеличившись вдвое. Танос понимал, что так было необходимо, но всё равно возненавидел Василиоса за то, что он изуродовал ангельское лицо Итона. Это было местом, к которому Танос никогда не прикасался. Шрамы, которые он оставлял на теле Итона после серебра, кнута или вытягивания вен, всегда были там, где их можно спрятать.
Видеть своего старшего таким — сломленным, избитым и связанным — было тяжело. Но сокращая расстояние между ним и Итоном, Танос знал, что Василиос больше него ненавидел то, что вынужден был сделать.
Серебро на руках и ногах не позволяло Итону исцелиться и вызывало боль, от которой тот сидел съёжившись в углу, подобно напуганному животному, и совсем не напоминая демона, явно вышедшего порезвиться в отсутствие Таноса.
Твою ж… Он не знал, насколько ещё его хватит.
— Ты пришёл, — произнёс Итон и попытался встать на ноги.
Танос присел на корточки с приподнятой рукой.
— Нет. Не утруждайся. Не нужно подниматься. Не для меня.
Итон тяжело осел, опершись спиной на стену, и цепи задребезжали, двигаясь следом.
— Что случилось?
Итон склонил голову, но Танос не собирался оставлять его в покое. Он взял вампира за подбородок, поднял лицо так, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и спросил снова:
— Что случилось?
— Я убил одного из новообращённых Василиоса.
Глаза Таноса превратились в узкие щели.
— Его убил ты? Или…
— Оно, — ответил Итон.
— Почему?
Итон мотнул головой, освобождаясь от хватки:
— Ты знаешь, почему.
Танос закрыл глаза. В хриплом голосе Итона прозвучало обвинение в предательстве.
— Я знаю, что разочаровал тебя. Я вызвал у тебя отвращение, — произнёс Итон, выкручивая пальцы. — Поэтому ты искал других за пределами наших уз.
— Нет, — ответил Танос, хотя знал, что в словах Итона есть правда. Но пока он искренне заботится об этом мужчине, «их»… просто не могло быть. Они с Итоном были слишком похожи, слишком искалечены, чтобы быть друг для друга чем-то большим. — Ты остался таким, каким был. Это я изменился, Итон. Это я тебя разочаровал.
Итон с трудом встал на колени и, коснувшись лица Таноса, решительно тряхнул головой.
— Ты никогда не разочаруешь меня. У тебя я прошу больше, чем у кого бы то ни было. С тех самых пор, как ты сказал мне «да». Сказал «да» жизни с тяжёлым бременем.
— Это жизнь, которой без тебя не было бы. Мне не трудно делать то, что ты просишь.
— Какую часть моей просьбы ты имеешь в виду? Ту, где прошу бить меня? Или ту, где прошу любить меня?
Танос поднял руки и накрыл ими ладони на своём лице.
— Ты знаешь также, как и я… наш вид… мы не любим.
Итон облизнул порез на губе, и Танос проследил за движением.
— Ты ведёшь себя так, будто никто из нас никогда не любил, ни ты, ни я. Но до того, как мы стали такими, пока мы были людьми, мы знали любовь. Разве нет? Мы знали её, даже если и получали только жалкие крохи. Тебе не кажется, что мы сможем снова испытать это чувство? Я уверен, что Диомед и Айседора уже это сделали.
Танос не совсем понимал, зачем всё это нужно, и, не дав Итону запутать его ещё больше, сказал:
— Даже если бы мы были способны, не думаю, что нам стоит это делать.
— Но мы — единое целое. Разве те, кто связаны кровью, не должны любить друг друга?
— Итон, может, мы и единое целое. Но мы разные. Если бы мы были одинаковы, то никто из нас в этой связи не выжил бы.
— А ты хочешь выжить, даже если это означает существование в полном
