Порочный круг: случайно сложившаяся ситуация закрепляется жесткой социальной системой
Круг замкнулся, но не остановился. Предрассудки против чернокожих продолжают закрепляться, складывается система «законов Джима Кроу» — норм, охраняющих сложившиеся отношения между расами. Чернокожих отстраняют от участия в выборах, они не смеют учиться в школах вместе с белыми, покупать в магазинах для белых, есть в одном с ними ресторане, ночевать в одном отеле. И все это под тем предлогом, что чернокожие глупы, грязны, опасны и белых нужно от них защитить. Белые не хотят спать с черными в одном отеле, есть с ними вместе — боятся подцепить инфекцию. Не хотят, чтобы их дети учились в одной школе с негритятами, — боятся агрессии и дурного влияния. И нечего допускать черных к выборам — кого могут выбрать эти невежественные, аморальные граждане. Страхи подкреплялись научными работами, «доказывавшими», что чернокожие необразованны, среди них распространены заразные болезни и уровень преступности в их среде намного выше (исследователи не замечали, что эти факты — следствие дискриминации).
В середине XX века сегрегация на территории бывшей Конфедерации стала едва ли не более жесткой, чем под конец XIX века. Кленнон Кигг, чернокожий абитуриент, подавший в 1958 году документы в Университет штата Миссисипи, был насильственно помещен в сумасшедший дом. Судья вынес этот приговор с пояснением: негр точно не в себе, если думает, будто его могут принять в Университет Миссисипи.
Наибольший ужас американцам в южных штатах (а многим и в северных) внушала мысль о сексуальных отношениях или браке между черным мужчиной и белой женщиной. Межрасовый секс превратился в безусловное табу, любое нарушение которого заслуживало немедленного и самого сурового наказания — достаточно было подозрения, чтобы «преступника» линчевали. На счету Ку-клукс-клана, тайной организации белых расистов, немало убийств такого рода.
Постепенно расистские обычаи охватывали все новые сферы жизни. Американская эстетика строилась на идеале красоты белого человека. Внешние черты этой расы — светлая кожа, светлые невьющиеся волосы, небольшой вздернутый нос — считались красивыми. Типично «африканские черты» — темная кожа, темные курчавые волосы, плоский нос — воспринимались как уродство. Эти предрассудки закрепляли воображаемую иерархию на еще более глубоком уровне подсознания и тем самым ее консервировали.
Бывает, порочный круг сохраняется сотни и тысячи лет: воображаемая иерархия, возникшая из какой-то исторической случайности, превращается в вечный порядок. Со временем несправедливая дискриминация может не рассеяться, а усугубиться. Деньги идут к деньгам, бедные становятся беднее. Образование получают образованные, а невежды так и прозябают в невежестве. Проигравшие рискуют проиграть снова, а те, кому история подкинула козыри, вероятнее всего, вытащат их опять.
Большинство социально-политических иерархий не имеют под собой логического или биологического основания. Они лишь фиксируют случайное стечение обстоятельств, подкрепленное мифами. Кстати, именно по этой причине полезно изучать историю. Если бы разделение на черных и белых или на браминов и шудр опиралось на биологическую реальность, то есть у браминов и в самом деле мозги работали бы лучше, чем у шудр, нам хватило бы биологии, чтобы понять устройство человеческого общества. Но биологические отличия между группами Homo sapiens пренебрежимо малы, и биологией тонкости индийской иерархии или развитие расовых предубеждений в Америке не объяснишь. Чтобы понять эти явления, нам придется изучить события, обстоятельства и взаимодействие сил, которые превратили элементы человеческого воображения в реальные и весьма безжалостные социальные структуры.
ОН И ОНА
У каждого общества свои иерархии. Современные американцы обращают внимание на расу, а средневековые мусульмане о ней практически не думали. В средневековой Индии принадлежность к касте была вопросом жизни и смерти, а в современной Европе мы едва ли обнаружим даже след такой социальной организации. Но одной иерархии придается особое значение во всех известных нам обществах — гендерной. Человечество повсеместно делится на мужчин и женщин, и везде — буквально везде — мужчины пользуются заметными преимуществами.
Один из самых ранних китайских текстов — гадательные кости (1200 до н.э.), с помощью которых предсказывали будущее. На одной из костяных табличек начертан вопрос: «Счастливо ли разрешится от бремени госпожа Хао?» — и ответ: «Если роды выпадут на день дин — удачно, если на день гэн — чрезвычайно благоприятно». Но госпожа Хао родила в день дзяин. Запись завершается мрачным примечанием: «Три недели спустя роды прошли в день дзяин. Неудачно — это девочка»[46]. И через три с лишним тысячи лет, когда коммунистический Китай введет политику «одна семья — один ребенок», некоторые семьи по-прежнему будут рассматривать рождение девочки как неудачу и бросать или умерщвлять дочерей в надежде попробовать еще раз — авось повезет, и будет мальчик.
Во многих обществах женщины считались попросту собственностью мужчины — отца, мужа или брата. Во многих законодательствах изнасилование относится к категории имущественных преступлений, то есть жертва не та, что подверглась изнасилованию, а тот, кому она принадлежит. Соответственно, справедливость восстанавливалась путем возмещения имущественного вреда: насильник уплачивал отцу или брату женщины выкуп за невесту и забирал ее себе. Библия предписывает: «Если кто-нибудь встретится с девицею необрученною, и схватит ее, и ляжет с нею, и застанут их, то лежавший с нею должен дать отцу ее пятьдесят сикелей серебра, а она пусть будет его женою...» (Втор. 22: 28-29). С точки зрения древних евреев, это был разумный способ уладить дело.
Изнасилование женщины, не состоявшей ни в чьей собственности, и вовсе не считалось преступлением — как поднять с земли оброненную неизвестно кем монету не считается воровством. А уж мысль, что супружеское соитие можно расценивать как изнасилование, и вовсе показалась бы абсурдной. Муж обладал полной властью над сексуальностью своей жены. Сказать, что он ее изнасиловал, — все равно что обвинить человека в краже у самого себя. И так полагали не только в глубокой древности — на 2006 год в 53 странах мира все еще не было юридической возможности судить мужчину за изнасилование жены. Даже в Германии в законы об изнасиловании только в 1997 году были внесены поправки и появилась статья за изнасилование в браке[47].
* * *
Является ли неравенство мужчин и женщин таким же плодом человеческого воображения, как система каст в Индии или расовая сегрегация в США, или же это естественное разделение, основанное на физиологии? И даже если несходство мужчин и женщин обусловлено биологией, то обусловлены ли ею же и те преимущества, которые мужчины имеют перед женщинами?
Культурное, юридическое и политическое неравенство полов отчасти отражает их очевидные биологические отличия. Деторождение по определению является женской привилегией, ибо у мужчины нет матки. Но это универсальное зерно объективной истины каждое общество обволакивало слоями идей и культурных норм, весьма далеких от биологии. Женскому и мужскому началу приписывается целый ряд свойств, никак не вытекающих из биологии.
Например, афинская демократия V века до н.э. не признавала за индивидом, обладающим маткой, юридического статуса: женщина не могла участвовать в народном собрании или заседать в суде. Как правило, такой индивид не получал достойного образования, не имел права вести собственную торговлю и участвовать в философских диспутах. Среди политических деятелей, философов, ораторов, художников и купцов маткой не обладал ни один. Неужели наличие матки делает человека заведомо непригодным ко всем этим профессиям? Очевидно, именно так считали афиняне в древности. Современные жители Афин со своими дальними предками не согласны. Теперь в Греции женщины голосуют, избираются на государственные должности, произносят речи, создают самые разные вещи, от ювелирных изделий до проектов зданий и программного обеспечения, — и, разумеется, посещают университет. Матка не мешает им добиваться успеха во всех этих областях наравне с мужчинами. В политической жизни и в бизнесе женщины все еще не получили пропорционального представительства — всего 12% членов греческого парламента составляют женщины. Но юридические барьеры, препятствовавшие ранее их участию в политической жизни, сметены, и большинство граждан современной Греции уверены, что женщина на государственной должности — нормальное явление.
Многие современные греки также считают, что для мужчины естественно испытывать сексуальное влечение к женщинам и только к женщинам, вступать в сексуальные отношения исключительно с противоположным полом. Это убеждение они относят не к числу навязанных культурой норм, а к биологическим реалиям: отношения между противоположными полами естественны, однополые же связи — противоестественны. Однако матушка-природа вроде бы не имеет ничего против, если мужчины влюбляются друг в друга. Это матери, впитавшие заветы своей культуры, сходят с ума, если сыну приглянется соседский парень. Но материнские истерики порождены вовсе не биологическим императивом: многие культуры оценивали гомосексуальные отношения не только как законные, но даже как общественно полезные. Самый знаменитый пример — все та же Древняя Греция. В «Илиаде» Фетида ни словом не возражает против близкой дружбы своего сына с Патроклом. Олимпиада, царица Македонии, отличалась редким для женщин античного мира темпераментом и решимостью: вполне вероятно, именно она спланировала убийство собственного мужа. Тем не менее, когда ее сын Александр приводил к ужину своего возлюбленного Гефестиона, царица принимала их и бровью не вела.
