Критский из-под седых бровей бросил на меня быстрый взгляд.
— Почему же? Помалкивали-то о нем почему? Неужели из-за Пушкина?
— И из-за него тоже. Слишком дорого обошлось России посольство барона Геккерна.
Критский насторожился, аккуратно выложил зеленую коробочку на стол между нами.
— Очень интересно… Очень… Чем же он так нам насолил?
Я решил открыть перед ним карты. Ведь все, что известно мне, ничего не значило перед теми бумагами, которые находились в маленькой зеленой коробочке. Я восстановил в памяти карточку Геккерна из своей домашней картотеки.
— Якоб-Теодор барон фон Геккерн де Берваард начал работать в России секретарем нидерландского посольства в 1823 году.
— Еще до мятежа декабристов? — уточнил Критский.
— Вот именно. О его связях с декабристами никаких данных нет… Но сразу после мятежа в марте 1826 года барон Геккерн произведен в министры Нидерландского Королевства при Российском дворе, так тогда называлась должность полномочного посла…
— Вы считаете, — осторожно спросил Критский,— Геккерн мог иметь какое-то отношение к этому мятежу?
— Безусловно, — ответил я. — Уже в то время барон числился масоном высокого градуса. А все руководители мятежа, сами масоны, просто обязаны были ему подчиняться. Барон был в России их непосредственным патроном…
— Смело! — перебил меня Критский. — Очень смело! Следствие над декабристами было очень серьезным! Жестоким даже! Бедняги оговаривали друг друга почем зря… Как же так получилось, что никто о бароне ни слова не сказал? Ась?
Я объяснил:
— Во-первых, о бароне знали только руководители восстания. И то всего несколько человек… Во-вторых, каждый из них дал масонскую клятву молчания. И за нарушение этой клятвы расплата полагалась пострашней царской виселицы. И нарушившему запрет, и всей семье его.
Критский молчал. Мне просто необходимо было разговорить его, и я продолжил:
— К моменту дуэли Пушкина барон проживал в Петербурге уже тринадцать лет. У него сложились самые тесные связи с высшим обществом. Российский канцлер граф Нессельроде был его лучшим другом. Вы представляете, какая информация находилась в руках барона?!
— Представляю, — засмеялся вдруг Критский.
Я понял, что лед, как говорится, тронулся, и продолжил с энтузиазмом:
— Но это еще не все! У барона в Петербурге имелась своя агентура!
— Скажите, пожалуйста! — радостно взмахнул крылышками Критский.
— Она так и называлась в обществе: «шайка Геккерна». Как о них пишет Щеголев: «Молодые люди знатных фамилий, связанные общими вкусами, общими эротическими забавами, нежными узами эротической мужской влюбленности…» Это они затравили Пушкина… Вы напрасно думаете, что барон тяготился клеймом убийцы поэта… Ни сам барон, ни его «приемный сын» Дантес и не думали про это… Наоборот! Барон гордился прекрасно проведенной им операцией…
— Операцией? — вскрикнул Критский.— Вы так про трагическую дуэль? Это же безнравственно, сударь!
— Это не ко мне, — парировал я. — Насчет нравственности обратитесь к барону Геккерну. К нему, сударь, к нему…
Пожилой ангел разрумянился, затрепетали треугольные крылышки за спиной.
— Масонские связи барона с декабристами я еще могу допустить. Там большая политика! Мятеж! Но Пушкин-то! При чем здесь «семейная трагедия» бедного поэта?!
Лучше бы он не говорил этого. С детства набившие оскомину слова о «семейной трагедии» в его устах наконец обрели для меня свой истинный смысл. Вся любовная история Дантеса с Натальей Николаевной была просто прикрытием. Прикрытием какой-то гнусной авантюры «старичка» Геккерна. Какой — я еще не мог объяснить. Но то, что дуэль Пушкина с Дантесом нанесла несомненный ущерб России в «интернациональном вопросе», как выразился осторожный Вяземский, я уже не сомневался. Об этом я и заявил Критскому.
Критский расправил треугольные крылышки:
— По-вашему, барон Геккерн был вульгарным шпионом?
— Почему же вульгарным? — обиделся я за барона. — Барон был из того избранного числа людей, которые распоряжались… да и до сих пор распоряжаются судьбой Европы и всего мира… Барон — великий человек в своем роде… Злой гений…
Я поглядел на отутюженные белоснежные крылышки Критского и улыбнулся. И он улыбнулся мне.
— Такие обвинения доказать нужно… Документально доказать!
Я чувствовал всем своим существом, что опять вступаю на проклятый, сумасшедший диск «чертова колеса», но ничего с собой поделать не мог.
Я подмигнул Критскому:
— Так открывайте коробочку, сударь!
И он мне подмигнул:
— Откройте сами! Вы же у нас первооткрыватель! Генрих Шлиман, так сказать, — и он, лукаво улыбаясь, подвинул ко мне коробочку.
Я знал, что Критский уже осмотрел ее, но все равно волновался, как ребенок. Я взял коробочку в руки. Из потускневших, стершихся букв на крышке я понял, что была коробочка из-под сигар. Тех коротких Тонких сигар, которые тогда входили в моду вместо чубуков и трубок. Коробочка была антикварная. И Критский подтвердил мне глазами это.
— Она… Открывайте! Ну?
Я осторожно открыл зеленую коробочку. В ней лежал, свернутый вчетверо, желтый лист старинной бумаги, исписанный мелким, бисерным почерком. Волнуясь, я развернул перед глазами плотный, как ватман, лист. И вздрогнул с досады. Исписан он был по-французски. В тексте, правда, встречались аккуратные рисунки каких-то геометрических фигур: квадратов, пересеченных основаниями треугольников, но понять их назначение было невозможно. Под рисунками целыми гроздьями были рассыпаны мелкие цифирьки. Единственное, что я понял, — бумага эта была частью какого-то большого документа. Она была пронумерована в верхнем правом углу цифрой «13». И еще я понял по встречающимся в тексте иероглифам: крестикам, квадратикам, уголкам, волнистым линиям, стрелочкам, что документ этот является какой-то зашифрованной масонской грамотой. И к дуэли Пушкина бумага, кажется, не имела никакого отношения…
— Ну как? — участливо спросил Критский. — Поняли что-нибудь? Я, откровенно скажу, голову себе уже сломал… Но вы-то специалист, конспиролог… О Пушкине там, по-моему, ни слова?
Я жалел, что нахожусь не дома, что нету у меня под рукой замечательной «Энциклопедии масонства» Мэн— ли П. Холла.
— А где остальные листы?
— А вы разве не знаете? — удивился Критский.
— Откуда же я могу это знать?!
Критский пожал плечами.
— Мы с Константином Николаевичем нашли только это. Остальные листы остались у генерала Багирова…
— Так надо поехать к нему и забрать всю рукопись!
Критский насмешливо вскинул седые брови:
— Держите карман шире! Генерал не круглый дурак. Он же специально подбросил нам только одну страничку… Специально! Неужели вы не поняли этого, юноша?
Я с трудом оторвался от таинственного листа:
— Не понял… А зачем это ему?
И Критский с удовольствием мне объяснил:
— Ну как же! Генерал проверяет нас. Ловит нас на интересе…
Я спросил его в лоб:
— Поймал?
Критский загадочно улыбнулся:
— Я искусствовед, а не конспиролог. Зачем мне чужие тайны? — Он наклонился над коробочкой и спросил меня шепотом: — А вас? Разве вас она не интересует?
Я уже кое-что начал понимать в значении таинственных цифр и значков. Я ответил ему откровенно:
— Меня рукопись очень интересует! Очень!
Критский широко улыбнулся:
— Я так и думал!
Я не понял, чему он так обрадовался. Но он мне это тут же объяснил:
— У вас есть деньги, юноша?
Не задумываясь, я полез в карман и выложил перед ним новенькую хрустящую пачечку. Критский недовольно сморщился.
— Это не серьезно. Генерал потребует за рукопись очень большие деньги. Очень большие.
— Жалко, — расстроился я.
Критский мне весело подмигнул:
— Но они-то заплатят! Они заплатят за нее любые деньги!
— Кто «они»? — не понял я.
— Ваши хозяева,— лукаво улыбнулся мне Критский.
— Какие хозяева?
— Те, чья месть пострашнее царской виселицы. Те, кто уничтожает предателей, перерезая горло и вешая одновременно. Старинный ритуал!
Я оторопел. А Критский, склонясь к столу, окутывал меня загадочным шепотом:
— Я сразу догадался, юноша, кто вы такой и от кого к нам посланы… Сразу же, как только увидел вас в «святая святых»… Константин Николаевич человек простодушный, доверчивый… Природный русак… Вы почти охмурили его… Если бы я не вошел, он бы все для вас сделал! Рукопись досталась бы вам даром!
Я только сейчас понял, почему так изменился ко мне Константин, понял его недоверчивый и презрительный взгляд. А Критский обволакивал меня свистящим шепотом:
— Я понимаю, все, что вы мне поведали сейчас — это всего лишь часть… видимая, так сказать, часть подводного айсберга. То, что положено знать непосвященным! Я понимаю… Настоящая тайна здесь, — он ласково погладил зеленую коробочку. — Здесь… Александр Сергеевич ведь тоже масон… Принят в 1821 году в Кишиневе в ложу «Овидий»… Это его бумаги, не правда ли? — Критский впился в меня взглядом.— Это его бумаги, выкраденные у него бароном Геккерном! Я правильно понял?
