В феврале 1942 года Занадворов был призван в ряды Советской Армии. Он был участником великой битвы на Волге и погиб геройской смертью в ноябрьских боях 1942 года.
Посмертно в 1946 году вышел сборник Занадворова «Преданность», подготовка которого была начата еще при жизни поэта, в 1941 году. В 1945 году был выпущен сборник «Походные огни», в 1953 году вышли «Избранные стихи и рассказы», в 1954 году — книга «Ветер мужества».
132. РОДИНА
Вот она — лесная родина:Над рекой падучая гроза,Наливная черная смородина,Черная, как девичьи глаза.
А в лесах, за горными вершинами,Травы стынут в утренней росе,И березы с лопнувшими жиламиПадают, подвластные грозе.
И навек плененная просторами,Выбегает узкая тропа.Дальнее село за косогорами,В воздухе повисли ястреба.
И потайно за густыми травамиСказывали парням молодым,Как по Волге с Емельяном плавали,Жили с атаманом Золотым.
Над крестами, над моими предками,Над крутыми строками стихаСнова машет огненными веткамиДикая заречная ольха.
И хоть сколько бы дорог ни пройдено,Ни отмерено далеких верст —Хлебом-солью повстречает родина,Улыбнется тысячами звезд.
А меж гор, что с тучами обвенчаны,Кама силу пробует свою.Я ни друга, ни отца, ни женщиныНе любил, как родину мою.
1936
133. «Я искал тебя у вод падучих…»
Я искал тебя у вод падучихНа далекой родине ветров,У гнездящихся на снежных кручахБелокрылых северных бродов.
Узнавал я по примятым травам,По следам, оставленным в росе,По каким тяжелым переправамТы прошла в девической красе.
И кочевника с оленьим стадомВ полдень настигал я на тропе,С ним делился крепким самосадом,Спрашивал всю правду о тебе.
И скитался вновь, чтоб тем же летом,В горе, в одиночестве, в тоске,Рядом с маленьким девичьим следомСлед мужской увидеть на песке;
Чтобы за полночь простой охотник,На медведя ладя самострел,О тебе сказал бы неохотно,На меня б спокойно посмотрел;
Чтоб я понял ночью равнодушной,Как дымятся горы впереди,Что тебя разыскивать не нужно,Если ты стучишь в моей груди!
1937
134. ЩИТ
Мы щит нашли на поле КуликовомСреди травы, в песке заросших ям.Он медью почерневшей был окованИ саблями изрублен по краям.
Безвестный ратник здесь расстался с жизнью,Подмят в бою татарским скакуном,Но всё же грудь истерзанной отчизныПрикрыл он верным дедовским щитом.
И перед ним в молчании глубокомМы опустили шапки до земли,Как будто к отдаленнейшим истокамМогучего потока подошли.
…Что станет думать дальний наш потомокИ чем его наполнится душа,Когда штыка трехгранного обломокОтыщет он в курганах Сиваша?
<1940>
135. «Всё было таким особым…»
Всё было таким особымТой сказочной дикой весной —И бег ручьев по сугробам,И солнечный свет сквозной.
В предчувствии близкого летаЧеремухи пышно цвели,Их ветви под тяжестью цветаСгибались до самой земли.
Одна лишь под солнцем весеннимСтояла суха и грустна,И белым безумным цветеньемСовсем не блистала она.
Она в полуночную теменьВетвями стучала в окно,В ответ под ударами темиСлегка дребезжало оно.
И я выходил, босоногий,Из комнатной духотыИ видел: бежали дорогиПод светом неверной звезды.
Пустынная полночь! А где-тоВ песках Каракумов, в пыли,Пылало в сто градусов лето,Но люди Турксиб вели.
Земля на заре дымилась,Гудели в ночи трактора,Сезонникам ражим на милостьСдавалась Магнит-гора.
Трубила на севере битва,Входили во льды суда,И было до слез обидно,Что им не зайти сюда.
Любя, ненавидя и мучась,И бредя во сне высотой,Я понял печальную участьЗавядшей черемухи той.
Ее не касалось ветокПаденье вечерних рос,И рядом с черемухой этойИ я, задыхаясь, рос.
А там, за окном, коростелиСходили с ума в ночи,Просторы земли синели,К озерам неслись ручьи.
Весь мир я увидел воочью —Он звал на сотни ладов,Такой незабвенной ночьюПокинул я отчий кров.
Рубашка, тужурка, ботинки —Немудрое барахло!И вдаль уводили тропинки,Чтоб сердце назад не влекло,
Чтоб Родину видеть и всюдуВстречать мне родные края…Тебя никогда не забуду,Подруга лесная моя.
Но как-то я сверстника встретил,Сказал он, слезая с седла:«На том незабвенном рассветеЧеремуха вдруг зацвела».
1940
136. ПОХОДНЫЙ РЮКЗАК
Над моею кроватью все годы висит неизменноПобуревший на солнце, потертый походный рюкзак.В нем хранятся консервы, одежды запасная смена,В боковом отделеньи — завернутый в кальку табак.Может, завтрашней ночью прибудет приказ управленьяИ, с тобой не простившись, рюкзак я поспешно сниму…От ночлега к ночлегу лишь только дорога оленьяДа в мерцании сполохов берег, бегущий во тьму.Мы изведали в жизни так много бессрочных прощаний,Что умеем разлуку с улыбкой спокойной встречать,Но ни разу тебе не писал я своих завещаний,Да, по совести, что я сумел бы тебе завещать?Разве только, чтоб рукопись бережно спрятала в ящикИ прикрыла газетой неоконченный лист чертежа,Да, меня вспоминая, склонялась над мальчиком спящим,И отцом бы, и матерью сразу для сына служа.Но я знаю тебя, — ты и рукопись бережно спрячешь,От людей посторонних прикроешь ревниво чертеж,И, письма дожидаясь, украдкой над сыном поплачешь,Раз по десять, босая, ты за ночь к нему подойдешь.В беспрерывных походах нам легче шагать под метелью,Коль на горных вершинах огни путевые видны,А рюкзак для того и висит у меня над постелью,Чтобы сын в свое время убрал бы его со стены.
<1941>
137. ЖАЖДА
Среди песков нам третий вечерСводило судорогой рты,И третий день меха овечьиНа солнце сохли без воды.
Мы губы, черные от жажды,Не в силах были приоткрыть,А в душном зное с часом каждымУ лошадей стихала прыть.
Уже и сердце забывалоСтучать о выжженную грудь,Какая сила диктовалаНам этот мужественный путь!
Но в этот миг в седле высокомПривставши из последних сил,Наш проводник трахомным окомЗа взлетом беркута следил.
А там, за дымкою, лежалиВ дремоте низкие холмы, —И наши кони задрожали,И в седлах вытянулись мы.
И как певучий голос девы,Среди палящей тишиныРучья прохладные напевыНам были явственно слышны.
Как безраздельно полюбилиМы детский строй его речей,Мы только пили, пили, пили,Боясь, что высохнет ручей.
А он в песке лишь разливался,На солнце только студенел,Но чем я больше напивался,Тем всё сильнее пить хотел.
Потом арыками покрылиМы эти мертвые бугры,Мы ночью скважины бурили,А днем сдыхали от жары.
Остались трое в пекле ада,Под солнцем коротая дни;Мы схоронили их как надо,В шурфах, что вырыли они.
Но мощной жаждой ожиданьяПрониклось наше бытие,А жалкой смерти притязанияЛишь служат почвой для нее!
С тех пор, как верная подруга,Мне жажда спутницей была,Меня кружила, словно вьюга,По тропкам севера вела.
Она со мной одежду шила,Под лыжи подбивала мех,И с кем она сильней дружила,Те проходили дальше всех.
И, сразу же в седом простореТеряясь точкой, сквозь пургу,Спешили в тишь аудиторий,Собак меняя на ходу.
Еще в снегах костры дымились,А мы в смешных мешках своихЗа парты низкие садилисьИ трудно горбились на них.
Мы спотыкались, шли наощупь,Блуждали в книгах, как в тайге,И лампы жгли глубокой ночью,И спали, сжав тетрадь в руке.
Пред нами, как с вершины птичьейВсё видно, что б ни оглядел,Открылся мир во всем величьиЕще не завершенных дел.
Он звал нас, ясный и влекущий,Он был податлив, как руда,Расцвет предчувствуя грядущийВ дыханьи нашего труда.
И жажда снова нас бросалаВ водоворот его крутой,Пока что, влажная, не сталаИ нашей жизнью, и судьбой.
И мне тот день других дороже,Что завтра должен наступить,И с каждым днем, чем дольше прожил,Тем всё сильней хочу я жить.
<1941>
138. МОЙ ГОРОД
