Фуамба приложил стетоскоп к груди молодого парня, который потерял обе ноги. Обнаженный торс калеки, черный и мускулистый, мучительно контрастировал с двумя культями, перевязанными белыми бинтами. Склонившись над ним, доктор прослушивал сердечный ритм – инструмент казался сейчас единственным оружием в борьбе со смертью. Он выпрямился и улыбнулся солдату, чьи глаза горячечно блестели.
– Доктор, – продолжал настаивать Эрван, – пожалуйста… у нее была семья?
Фуамба ответил, словно самому себе, с сокрушенным видом:
– Кати… маленькая Француженка… Никакой семьи… Сирота…
– А друзья?
Он распростер руки, указывая на палату и вновь обретая свою жизнерадостность:
– Вот ее друзья! Она проводила все время в диспансере… Только и знала что работу… Прррошу прррощения…
Он обогнул его и зашел в следующую палату. Еще больше народа, но только женщины и девочки. Эрван подумал о Муне и ее «центре помощи», который на самом деле был местом выздоравливания. Здесь же жертвы были изнасилованы совсем недавно.
Фуамба остановился перед девочкой, сидящей на кровати без простыни, скорчившись, закрыв голову руками. Она казалась крохой, плывущей на огромной железной шлюпке. Фуамба хотел было проверить ее повязку – у нее был бандаж между ног, – но отказался от своего намерения. Впервые его лицо исказила гримаса – Эрван спросил себя, как он выдерживает такое.
– Босс, – пробормотал Сальво, – пора идти: баржа сейчас отплывет.
Всего несколько минут на то, чтобы вырвать последние откровения.
– Кати… – повторил он, – она боялась Грегуара?
– Нет. Она говорила, что хочет его спасти… Я беспокоился. Я даже пошел повидаться с психиатром. В клинику для белых!
Он засмеялся, втянув голову в плечи, словно воспоминание было уморительным.
– Что он вам сказал?
– То же, что Грегуару: он знал, как его вылечить. Он даже утверждал, что знает причину его недуга.
– Какую причину?
Муганга вместо ответа пожал плечами. В этот момент раздался звук туманной сирены.
– Дядя, – настойчиво вмешался Сальво, – мы опоздаем к отплытию!
– Постарайтесь припомнить, доктор, что именно вы сказали о Пернеке?
– Что он знал, почему Грегуар бил Кати… Он раскрыл его тайну… У него было на Грегуара досье…
Он снял марлевую повязку внизу живота больной, лежащей без сознания, – к счастью, зеленый клочок послужил ширмой, и Эрван не мог увидеть рану. У Фуамбы на губах по-прежнему блуждала улыбка, пока он внимательно рассматривал повреждение. Он и сам был похож на безумца.
– А что было в этом досье?
Фуамба, казалось, вспомнил о присутствии Эрвана. Он вытащил наконечники стетоскопа из ушей и повернулся к нему. Вся жизнерадостность исчезла с его лица.
– Повидайтесь с сестрой Хильдегардой. Мы тогда вместе работали.
Имя, которое назвал белый священник в Лубумбаши.
– Она так и не тронулась с места, – пробормотал врач, вновь обретая свою улыбку. – «Чем старее козел, тем крепче рога…» – так говорили бельгийцы.
– Она что-нибудь знает об этом досье?
– Не представляю, но она унаследовала кабинет де Пернека в те времена, в клинике Стенли.
– Когда он уехал из Лонтано?
– Не припомню точно… в 1971-м… Он уехал без предупреждения и все бросил. Может, сестра Хильдегарда что-нибудь нашла…
Новый звук сирены.
– Грегуар… – выдохнул Эрван, – вы его видели после смерти Кати?
– Конечно.
– Каким он был?
– Раздавленным. Мне даже кажется, что он попал в больницу…
– В какую? В клинику Стенли?
– Не знаю.
– Вам не приходило в голову, что он мог убить Кати и замаскировать ее убийство?
– Никогда в жизни!
– Вы знали Мэгги?
– Нет. Кто это?
Опять заревела сирена. Эрван обернулся: никакого Сальво. Он не был уверен, что отыщет сам дорогу к баржам.
– Доктор, еще одно: у вас есть фотография Кати?
Врач вздохнул, впервые выказывая раздражение:
– У меня в кабинете. На стене висят фотографии. Даты там проставлены. Найдете групповой портрет пятого километра. Маленькая брюнетка рядом со мной Кати и есть. Забирайте, если хотите, у меня еще есть.
– Спасибо, доктор.
40Поминальный обед – от него не отвертишься. Лоик и София едва сдерживались, пока тянулась эта странная трапеза, замешенная на страхе, грусти и возвращении к жизни: смех и аппетит вступили в свои права, едва кладбищенские ворота остались позади.
Наконец, ближе к четырем часам, они смогли разделить между собой работу. София обыскивала кабинет отца – она там знала все уголки, – Лоик рылся в Интернете, отыскивая все, что могло быть связано с именами, которые назвал Сабатини: Изидор Кабонго, Трезор Мумбанза, Лоран Бизинжи.
Первый был чистокровным луба из Катанги. Он начал с самого подножия лестницы, в шахтах, потом поднялся до самого верха, встав рядом с Мобуту, был назначен министром горнодобывающей промышленности и геологии. Самоучка, который сумел стать настолько незаменимым, что удержался при всех правительствах. На сегодняшний день он был советником Кабилы, и без его согласия не принималось ни одно решение в области эксплуатации месторождений – знал ли он уже о существовании новых рудных жил?
С Трезором Мумбанзой история была совсем другая, куда круче предыдущей. Тоже луба, но моложе и кровожадней. Ноль информации о его происхождении и образовании. Как военный, он появляется в 1996 году, во время первой конголезской войны, когда Джеймс Кабаребе, руандийский офицер под командованием Поля Кагаме, создает Альянс демократических сил за освобождение Конго (AFDL), чтобы свергнуть Мобуту. Позже Мумбанза поддержит Лорана-Дезире Кабилу, когда тот повернется против руандийцев, и получит звание полковника. Он возвращается в Катангу и формирует там армию. В двухтысячных годах он становится генералом и отодвигает границы конфликта, который от Киву спускается к Северной Катанге. Тогда же он формирует милицию, в обязанности которой входит надзор за рудниками, в частности за «Колтано». Именно поэтому ему предлагают пост директора после смерти Филиппа Сезе Нсеко. Предложение принимается. Убил ли он своего предшественника, чтобы занять его место?
Мумбанза не упоминался ни в одной истории с вымогательством – Катанга все-таки не Киву и не Итури[52], – но его солдаты, пресловутые FARDC, вооруженные силы Конго, вовсе не были мальчиками из церковного хора. Никаких проблем найти среди них любителей электропилы, а то и каннибалов при случае.
Чтобы далеко не ходить – его собственная правая рука, которой, как ни странно, был тутси: полковник Лоран Бизинжи. С ним никаких неясностей не возникало: после десяти лет руководства войсками уникальной жестокости он продавал свои услуги тому, кто больше заплатит, одновременно в обоих Киву[53], в Итури, потом в Северной Катанге, где он в конце концов и поступил в распоряжение Мумбанзы. Этот тутси был самым вероятным кандидатом на роль убийцы Нсеко и Монтефиори. Его портреты, которые нарыл Лоик, леденили кровь. Длинное лицо, иссеченное ритуальными надрезами, черный взгляд, исходящий из самых темных глубин души. Полковник походил на чистый концентрат отрицательной энергии.
Лоик разглядывал эти три физиономии, и у него возникало ощущение, что он играет в какую-то ужасающую «Клуэдо»[54]. Кто убил Кондотьера? Почему Сабатини назвал эти имена? Находятся ли они в Тоскане? Кто следующий в списке? Морван-старший? Он сам? София?
Он слышал, как она роется в соседней комнате, и уже собирался пойти к ней, когда у него начался очередной приступ дрожи. Мокрый от пота, он бросился в ванную и застыл там на подкашивающихся ногах. Руки и тело сводило настоящими конвульсиями. Чувство подавленности, беспредельной тоски обрушивалось на него, как цистерна с раскаленным дегтем. Дежавю. В такие моменты даже самоубийство представлялось ему блаженным выходом…
– Тебе плохо?
София стояла на пороге ванной комнаты. Он осознал, что бьется лбом о зеркало, как псих из Сент-Анн или Белого дома[55]. Не отвечая, он пустил струю холодной воды и сунул под нее голову.
– Все хорошо, – произнес он наконец, мокрый и полувменяемый.
Дрожь отступила. Он больше не узнавал в зеркале свои черты, обострившиеся, дергающиеся, – капли воды скользили по ним, как по мрамору. Он должен довести до конца это расследование, несмотря на все риски. Оно спасет его – наркомана, труса… «Герой, – говорил его отец, – это тот, кто слишком запуган, чтобы смыться». До сегодняшнего дня Лоику хватало смелости бежать.
Он повернулся к Софии и увидел, что та держит в руках записную книжку.
– Ты нашла ее?
Она подошла и полистала перед его носом страницы, исписанные значками, похожими на те, которыми написан Кодекс Хаммурапи, один из первых памятников клинописи возрастом около четырех тысяч лет.
– Всю жизнь папа записывал свои планы этими палочками и символами.
