Барбарисовая поэза
Гувернантка — барышняВносит в кабинетВ чашечках фарфоровыхCreme d'epine vinette[10].
Чашечки неполныеДевственны на вид.В золотой печенницеАнглийский бисквит.
В кабинете обществоВ девять человек.Окна в сад растворены,В сад, где речи рек.
На березах отсветыНеба. О, каприз! —Волны, небо, барышняЦвета «барбарис».
И ее сиятельствоНавела лорнетНа природу, ставшуюCreme d'epine vinette:
Мыза Ивановка.1914. Июль.
Цветок букета дам
В букете дам Амьенскаго beau mond'a[11]Звучнее всех рифмует с резедойBronze-oxide блондинка Эсклармонда,Цветя бальзаколетнею звездой.
Она остра, как квинт-эссенца специй,Ее бравадам нужен резонанс,В любовники берет «господ с трапеций»И, так сказать, смакует mesalliance:[12]
Условностям всегда бросает: «schoking!»[13]Экстравагантно выпускает лиф,Лорнирует базарно каждый смокинг,Но не во всяком смокинге калиф:
Как устрицу, глотает с аппетитомДежурнаго огейзерную дань:При этом всем — со вкусом носит титул,Иной щеке даря свою ладонь.
1911. Февраль.
В блесткой тьме
В смокингах, в шик опроборенные, великосветские олухиВ княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив:Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе.Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.
Каждая строчка — пощечина. Голос мой — сплошь издевательство.Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!
Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!Тусклые Ваши Сиятельства! Во времена СеверянинаСледует знать, что за Пушкиным были и Блок, и Бальмонт!
1913
В лимузине
Она вошла в моторный лимузин,Эскизя страсть в корректном кавалере,И в хрупоте танцующих резинВосстановила голос Кавальери.
Кто звал ее на лестнице: «Manon?»И ножки ей в прохладном вестибюле,Хотя она и бросила: «mais non!»[14] —Чьи руки властно мехово обули?
Да все же он, пустой как шантеклер,Проборчатый, офраченный картавец,Желательный для многих кавалер,Использованный многими красавец,
О, женщина! Зови его в турне,Бери его, пожалуй, в будуары…Но не води с собою на Масснэ:Письмо Масснэ… Оно не для гитары!..
1910.Июль.
На островах
В ландо моторном, в ландо шикарномЯ проезжаю по островам,Пьянея встречным лицом вульгарнымСреди дам просто и «этих» дам.
Ах, в каждой «фее» искал я феюКогда-то раньше. Теперь не то.Но отчего же я огневею,Когда мелькает вблизи манто?
Как безответно! как безвопросно!Как гривуазно! но всюду — боль!В аллеях сорно, в куртинах росно,И в каждом франте жив Рокамболь.
И что тут прелесть? и что тут мерзость?Бесстыж и скорбен ночной пуант.Кому бы бросить наглее дерзость?Кому бы нежно поправить бант?
1911. Май.
Валентина
Валентина, сколько счастья! Валентина, сколько жути!Сколько чары! Валентина, отчего же ты грустишь?Это было на концерте в медицинском институте,Ты сидела в вестибюле за продажею афиш.
Выскочив из ландолета, девушками окруженный,Я стремился на эстраду, но, меня остановив,Предложила мне программу, и, тобой завороженный,На мгновенье задержался, созерцая твой извив.
Ты зашла ко мне в антракт (не зови его пробелом)С тайной розой, с красной грезой, с бирюзовою грозойГлаз восторженных и наглых. Ты была в простом и белом,Говорила очень быстро и казалась стрекозой.
Этот день! С него — начало. Телефоны и открытки.К начинаньям поэтессы я был очень милосерд,И когда уже ты стала кандидаткой в фаворитки,Ты меня сопровождала ежедневно на концерт.
А потом: Купе. Деревня. Много снега, леса. Святки.Замороженные ночи и крещенская луна.Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.Валентина безрассудна! Валентина влюблена!
Все прошло, как все проходит. И простились мы неловко:Я «обманщик», ты сердита, т. е. просто трафарет.Валентина, плутоглазка! остроумная чертовка!Ты чаруйную поэму превратила в жалкий бред!
1914. Март.
Тебе, моя красавица!
Ариадниной мамочке.
Вуаль светло-зеленая с сиреневыми мушкамиБыла слегка приподнята над розовыми ушками.Вуаль была чуть влажная, она была чуть теплая,И ты мне улыбалася, красивая и добрая:Смотрела в очи ласково, смотрела в очи грезово,Тревожила уснувшее и улыбалась розово.И я не слышал улицы со звонами и гамами,И сердце откликалося взволнованными гаммами.Шла ночь, шурша кокетливо и шлейфами, и тканями,Мы бархатною сказкою сердца друг другу ранили.Атласные пожатия: рождения и гибели:Отливы: содрогания: кружения и прибыли:Да разве тут до улицы со звонами и шумами?!.Да разве тут до города с пытающими думами?!.Кумирню строил в сердце я, я строил в сердце пагоды…Ах, губки эти алые и сочные, как ягоды!Расстались: для чего, спроси: я долго грезил в комнате:О, глазки в слезках-капельках, мои глаза вы помните?Вы помните? вы верите? вы ждете! вы, кудесные!Оне неповторяемы мгновенности чудесные!..Я требую настойчиво, приказываю пламенно:Исчезни, все мне чуждое! исчезни, город каменный!Исчезни все, гнетущее! исчезни, вся вселенная!Все краткое! все хрупкое! все мелкое! все тленное!А мы, моя красавица, утопимся в забвении,Очаровав порывностью бесстрасное мгновение!..
1910. Январь.
Поэза о тысяча первом знакомстве
Лакей и сен-бернар — ах, оба баритоны! —Встречали нас в дверях ответом на звонок.Камелии. Ковры. Гостиной сребротоны.Два пуфа и диван. И шесть безшумных ног.
Мы двое к ней пришли. Она была чужою.Он знал ее, но я представлен в этот раз.Мне сдержанный привет, и сен-бернару ДжоюУйти куда-нибудь и не мешать — приказ.
Салонный разговор, удобный для аббата,Для доблестной ханжи и столь же для гетер.И мы уже не мы: Альфред и Травиата.И вот уже оркестр. И вот уже партер.
Так: входим в роли мы совсем непроизвольно.Но режет сердце мне точеный комплимент.Как больно говорить! Как нестерпимо больно,Когда предвидишь вот любой, любой момент!
Все знаем наперед: и будет то, что смятоКогда-то, кем-то, как и где — не все равно ль?И в ужасе, в тоске, — Альфред и Травиата, —Мы шутим — как тогда! Лелея нашу боль:
1914. Осень.
В осенокошенном июле
Июль блестяще осенокошен.Ах, он уходит! держи! держи!Лежу на шелке зеленом пашен,Вокруг — блондинки, косички ржи.
О, небо, небо! твой путь воздушен!О, поле, поле! ты — грезы верфь!Я онебесен! Я онездешен!И Бог мне равен, и равен червь!
1911. Июль.
Дылицы.
Родник
Восемь лет эту местность я знаю.Уходил, приходил, — но всегдаВ этой местности бьет ледянаяНеисчерпываемая вода.
Полноструйный родник, полнозвучный,Мой родной, мой природный родник,Вновь к тебе (ты не можешь наскучить)Неотбрасываемо я приник.
И светло мне глаза оросилиСлезы гордого счастья, и яВосклицаю: ты — символ России,Изнедривающаяся струя!
Мыза Ивановка.
