И они оба рассмеялись.
Глава 15
Когда Илья оказался в родном дворе возле своего подъезда, он оставив машину в дальнем углу уютного дворика, решил немного пройтись и, не торопясь, медленно побрел по мокрому асфальту, слегка припорошенному серым снегом.
Полковник чертовски устал за эти последние несколько дней и решил после прогулки принять горячую ванну, в которой можно на время забыть обо всем на свете. Впрочем, возможность пройтись по свежему воздуху и подышать полной грудью постепенно стала доставлять Маланову наслаждение.
— Слякоть, — прошептал инструктор, — а все равно ничего! Даже как‑то приятно местами…
В этот момент он снова вспомнил причину своего ухода в отставку.
— Кто бы мог подумать, что боевой офицер, неплохо послуживший и в разведке и в контрразведке, так легко получит под зад, — негромко пробормотал полковник.
И хотя на мокрой аллее совершенно не было людей, он словно одернул себя и стал размышлять молча.
В жизни были случаи, когда приходилось рисковать жизнью, решая важнейшие для страны вопросы. Вспомнились ему и ситуации в Штатах и Бельгии. «А Ангола? А Кения? А Афган?» — подумал он. Если в первых двух ему угрожала пожизненная отсидка, то в других — смерти был бы рад, если бы захватили аборигены. Его здесь называли героем, были и награды, и почести… А этот — просидевший почти всю свою жизнь в лабораторной каморке профессор — химик? На склоне лет удачно попал в администрацию Президента, еще более удачно в третий раз женился на крутой бизнесменше, главный офис которой в Италии — своеобразная гарантия от всевозможных проверок, в случае чего можно свалить на политику. Сейчас удачно разошелся с женой. Слишком уж громко стали звучать голоса оппозиции, откуда у Рубинчика огромные коттеджи, в том числе и за рубежом, огромные вклады в шести банках, три из которых в США, Швейцарии и Италии.
Ему часто приходилось прятать концы в воду, уходить от ответа на вопрос, откуда денежки. Его начальство, да и коллеги, зная все это, спрятались в кустики да норки. «Раз главный молчит — молчи и ты» — неписаное правило клерков разных мастей. Хотя в разговорах между собой никто из них не молчал.
Маланов не удержался и снова негромко выругался и процитировал Антона Чехова: «Говорят, в конце концов правда восторжествует. Но это не правда!» Оглянулся: не слышал ли кто и опять начал размышлять молча: «И вот этот ученый, практически ничего не познавший в жизни, практически ничего не сделавший для общества, занялся экономией бюджета. А ведь все пошли за ним, по крайней мере большинство из тех, от кого зависит подготовка и принятие закона, смогли убедить главу государства принять этот позорный закон о ликвидации льгот. То есть, точнее сказать, ликвидировать социальные гарантии, которые применяются во всех странах мира».
Полковник грустно улыбнулся, вспомнив слова пожилого мужчины, когда он зашел однажды на почту. Старик, скорее всего фронтовик, громко произнес из очереди: «Для пенсионеров льготы заменили на более необходимые. Теперь нам, фронтовикам, афганцам, ветеранам труда, разрешено даже то, что ранее категорически запрещалось: сейчас разрешается стоять под стрелой работающего строительного крана, прислоняться к автоматически открывающимся дверям в метро, автобусе, троллейбусе, переходить улицу на красный свет…»
Маланов круто развернулся и зашагал в обратную сторону: «А этот химик готов пройтись по каждому, лишь бы продвинуться по службе, чувствует и ведет себя как победитель. И это, несмотря на то, что так называемая адресная помощь, на которую заменили льготы, обходится бюджету в несколько раз дороже. Вот и сэкономил бюджет! Послушал бы Рубинчик, что говорят о его новшестве люди. Хотя, я еще не встречал кота, которого бы заботило, что о нем говорят мыши».
Как бы там ни было, но попытка Маланова убедить Рубинчика, что такой шаг не на пользу проекту национальной идеи, закончилась для полковника крахом. Рубинчик подключил своего дружка — редактора влиятельной газеты и тут же последовал ряд статей, высмеивающих разработчиков национальной идеи, а сам Рубинчик нажал на высших руководителей, у кого в подчинении находился Маланов, и он, неожиданно и для себя и даже его непосредственных начальников, оказался на пенсии…
Ноги хоть и не слушались, однако шли по накатанной дорожке, и, когда Илья подошел к подъезду, рука машинально схватилась за дверную ручку и потянула на себя. Войдя в полусумрачный подъезд, Маланов, поднимаясь по лестничным ступенькам, начал неожиданно мысленно пересчитывать их. «Раз, два, три…» — щелкало в мозгах инструктора.
Однако не успел Илья досчитать и до пяти, как боковая дверь на первом этаже со скрипом распахнулась и из квартиры выскочил маленький худой человечек с огромной кудлатой головой. В широком красном трико и светлой майке на голом тощем теле, Иван Голубев, раскинув длинные, как плети, руки в стороны, преградил ему дорогу.
— Алексеевич! — диким голосом воскликнул спартаковский болельщик. — Родной ты мой!
Илья удивленно и даже как‑то настороженно посмотрел на подвыпившего соседа. Глаза у Голубева обычно были мутными и красными, но сегодня Маланов заметил, что они ко всему прочему еще и влажные.
— Что с тобой, Иван? — обеспокоенно спросил Маланов у спартаковца. — Что случилось?
Голубев, прослезившись, бросился к Маланову и, не дав тому опомниться, упал полковнику на широкую грудь, дружески похлопывая Илью по спине.
— Да что я, Алексеевич! — радостно воскликнул он. — Ты‑то как, родимый?
Инструктор ненавязчиво отстранил от себя присосавшегося мужчину и удивленно уставился на него.
— А что я? — все еще не понимая, куда клонит расстроенный сосед, спросил Маланов. — Как обычно, живу — хлеб жую, чего и остальным желаю.
Иван Голубев изумленно вскинул обожженные брови вверх.
— А я уж думал… что ты уже… того… — многозначительно и жалостно прошептал спартаковский фанат и громко всхлипнул.
Схватив соседа за плечи, Илья Маланов слегка тряхнул его и раздраженно спросил:
— Чего «того»?
Иван Петрович неуверенно задвигал костлявыми плечами.
— Погиб! — выдохнул подвыпивший болельщик.
Илья Алексеевич слегка оттолкнул соседа и сплюнул.
— Тьфу ты черт! — .недовольно и зло воскликнул полковник. — С чего ты это взял, что я умер, то есть погиб?
Петрович боязливо втянул голову в узкие плечи и расстроенно заморгал белесыми ресницами.
— Так ты ж обещал зайти, — как бы оправдываясь, пояснил Голубев, — а сам все не идешь и не идешь! Ты ж когда еще поехал к своему другу на разборки. Уже сколько дней прошло, — жалобно вздохнув, произнес Иван и вдруг, достав носовой платок, громко высморкался в него. Ну, я уж, грешным делом, и подумал, что не увижу больше друга своего сердешного…
Илья хотел было послать подвыпившего соседа подальше и погромче, однако, видя, как по небритой щеке спартаковца скатилась скупая мужская слеза, вдруг пожалел пожилого человека и дружески похлопал его по плечу.
— Ну, перестань, Петрович, — смущенно произнес полковник. — Слухи о моей кончине преждевременны и слишком преувеличены. Дел у меня по горло, так что рановато мне еще покидать этот мир.
Иван Петрович, тихо всхлипнув и смахнув со щеки набежавшую слезу, медленно перекрестился три раза.
— Ну и слава Богу! — облегченно вздохнул спартаковский фанат и вдруг, преобразившись, гордо расправил впалую грудь и радостно воскликнул: — Алексеевич! За это нужно выпить!
Маланова передернуло.
— Тьфу ты! — обозлился он на паникера. — У тебя одно на уме! За что ты собираешься пить?
Петрович недоуменно захлопал обожженными ресницами.
— За твое воскресение! — прошептал Иван.
— Так я же не умирал!!! — вспылил полковник.
Спартаковский болельщик опасливо втянул голову в плечи. На его небритом лице промелькнула некая растерянность, но тут же сменилась напряженностью, а через некоторое мгновение физиономия алкоголика озорно засияла.
— Алексеевич, — вдруг нашелся бедовый мужичок, — так вот за то я и предлагаю выпить! Что ты жив — здоров…
Илья устало махнул рукой.
— Да, пошел ты… Не пью я!
Лицо пожилого соседа моментально омрачилось, и, как показалось Маланову, Голубев сразу же осунулся и даже стал ниже ростом.
— Ну, так ты не пей, Алексеевич, — жалобно заканючил спартаковский фанат, — а просто так посиди со мной маленько…
Инструктор отрицательно завертел головой.
— Устал я, Петрович, — отказался полковник, — да и некогда мне!
Иван обреченно вздохнул, словно прощался с жизнью.
— Я понимаю, Алексеевич, ты человек занятой, — покачал взъерошенной головой Голубев и добавил: — А мне‑то и поговорить не с кем: о том о сем, о житье‑бытье, о работе чертовой!
