Алиса поднялась. Ноги плохо слушались, но нескольких шагов хватило, чтобы прийти в себя. Злая, пустая, по ступеням она спускалась гордо и уверенно. Не пошла в научный отдел искать Мергеня, а взяла в раздевалке, где, конечно, не было уже юного рыцаря – пажа своих никчемных родителей, – черную дубленую курточку, надвинула пониже на глаза капюшон – сколько стрел пришлось ее глазам отразить сегодня, и каких! – вышла из музея прямо под низкие ветви величавых лиственниц и, глядя под ноги, двинулась к метро «Кропоткинская», назад, в Текстильщики, к родному дому на задворках рынка, позади мелких рыночков и заплеванных ларьков. Там, за обшарпанной дверью подъезда, пропахшего крысами, в комнате на четвертом этаже, она могла укрыться от мира и одновременно – войти в него, проникнув во вселенскую сеть чистыми небесными дорогами, словно Ариэль – повелитель воздуха. Она уже знала, где лежит ее путь. Теперь оставалось немного и не самое трудное – пройти его.
* * *
Саша Огнев читал письмо. С упоением, с дрожью волнения от свершившегося чуда всматривался он в непривычные для его электронной почты русские фразы. В слова родного языка, открывшие ему то, о чем он только что мечтал. Это был переведенный со старофранцузского фрагмент нового, неизвестного доселе лэ загадочной и прекрасной Марии. Судя по смыслу, он получил самый конец – последние строки. Как утверждал переводчик – автор письма, в распоряжении которого оказались недавно обнаруженные материалы, он обладал полным текстом этого произведения в жанре лэ, и принадлежало оно, вероятно, перу Marie de France, но нуждалось еще в тщательной атрибуции. И произведение это имело название, и название это было – «Боярышник»!
Снова и снова знаток и почитатель таинственного таланта перечитывал строки письма:
«Здравствуйте, Александр!
К сожалению, я не могу обратиться к Вам так, как того требует русский обычай, – по имени и отчеству. Последнее мне неизвестно, но я надеюсь на Ваше снисхождение и прощение.
Ваш электронный адрес мне удалось получить через третье лицо после конференции в Сорбонне, где один из моих старших друзей и коллег имел честь слушать Ваш блистательный доклад.
Я осмеливаюсь писать к Вам на Вашем и своем родном языке, хотя испытываю некоторые сомнения в себе: не уверена, что наши ровесники в России говорят и пишут по-русски так, как я – девушка из русской семьи, эмигрировавшей во Францию и поселившейся сперва в Канне, а затем в Париже еще в 1918 году. Должна в свое оправдание заметить, что мы сохранили язык и делаем все возможное, чтобы идти в ногу со временем: выписываем современную прессу, художественные и научные книги, диски с фильмами и другое. Временами наша семья живет и в Британии, где, собственно, и были получены благоволением Божиим те бесценные документы, о которых я решилась Вам сообщить.
Думаю, сердце скажет Вам все, если Вы прочтете несколько строк, переведенных мною из древней рукописи, обнаруженной моим старшим и любимым, хотя и дальним родственником в монастырской библиотеке аббатства Шефтсбери.
Случилось так, что мы с тобойНавек обвенчаны судьбой,И нет у нас других забот —Идти за ней, пока ведетОна нас за руки туда,Где плещет чистая водаИ где боярышник цветет.Журчит ручей, не слышно словНа ложе меж густых кустов,И шепчет нежная вода:Вы здесь уснете навсегда.Тут вам лежать – глаза в глаза,Пока не обовьет лозаДва тела, слитые в одно:Пребыть вам вместе суждено.
Текст, свежий, юный и прелестный, как сама весна, назван «Боярышник», что прямо перекликается с известнейшим лэ «Жимолость», в веках составившим славу аббатисы Шефтсбери, Marie de France.
Я учусь в Сорбонне; моя специальность – французский язык и belle-lettre Средневековья и Возрождения. Мой предмет – творчество Marie.
Я обращаюсь к Вам, Александр, с надеждой на встречу в Париже для консультации по упомянутым драгоценным текстам и, если Вам будет угодно, на переписку о вопросах, столь сильно нас обоих занимающих.
Ваша – Мария Люблинская-Тэлбот».
Конечно, ее имя и не могло быть иным. Мария! Marie de France! Люблинская – это же сама Любовь… и Тэлбот, Тэлбот – английский аристократический род, который легенда прямо связывает с Marie. Быть может, недаром. Французская лилия и английская роза… Русская девушка из Франции по имени Мария Люблинская-Тэлбот! Невообразимо!
Ему не терпелось немедленно ответить, но как это было трудно! Как обратиться? Что сказать? Нет, надо в Париж. Срочно. Сейчас же. Напишу кратко и побегу на факультет готовить поездку. Когда я смогу ее увидеть?
А пока он то вскакивал из-за стола, то садился и читал невероятное письмо – снова и снова. А потом даже не читал – просто смотрел на него. И на светлом, как жемчужный свет мартовского утра, экране сквозь строки, сквозь буквы шрифта New Roman, проступали иные знаки, иные образы…
Роза как готическая розетка витража Нотр-Дам. Идеально круглая, плоская, края ее плотно уложенных упругих лепестков образуют геометрически правильные фигуры, будто вырисованные циркулем. Но это роза живая. Пламенно алая. На лепестке алмазная капля росы. Три года назад мать, сажая росток, назвала сорт: «Кардинал». Сашка запомнил: ведь больше ничего она не посадила за все годы на даче. Ростка было три. Теперь три розовых куста. Бутоны обычные, но вот разворачиваются, раскрываются – и перед вами средневековая идея розы. Архитектурный абсолют. Конечно, она выбрала случайно.
Лицо – абсолют. Идея красоты. Две линии вперекрест: вертикаль длинного узкого носа и горизонталь длинных узких глаз, лишь слегка изогнутых к вискам. Темное золото волос на светлом золоте нимба. Джотто, Симоне Мартини… «Сиена», «Сиенская школа» – сами звуки долгие, узкие, как улыбка Джоконды. Но это лицо матери, а вовсе не картина старого итальянского мастера. Живое лицо, розовое и золотое. Черта между бровями, морщинка в углу рта, слеза на щеке. И алая средневековая роза в тонких белых пальцах, приподнятых на концах.
Вот она входит в комнату в длинном алом халате: утро, улыбка, солнце.
Нет, это Marie. Эта девушка не может быть иной. Попросить прислать фотографию? Ни за что. Пошлость. Знакомство по Интернету. Ждать: пришлет сама? Только ждать… И готовить поездку в Париж. Как я смогу вас увидеть, донна? Как я смогу увидеть тебя, Мarie?
Саша Огнев сел за компьютер, направил стрелу на слово «Ответить» и спустил тетиву.
* * *
Я вернулась вся в снегу: он провожал меня от метро «Воробьевы горы» поверху вдоль реки, по обрыву. У Панорамы свернули в аллею к главному входу. Туи по обе стороны дорожки прятались еще в своих зимних тулупах, подвязанных веревками, и, казалось, прислушивались, чтобы лучше запомнить слова любви и разглядеть, что происходит, когда мы вдруг останавливаемся, прижавшись друг к другу… Да, вот как это, оказывается, бывает у людей. Мы шли будто сквозь строй темных молчаливых соглядатаев. Мне было не по себе.
