— Я хотела сыграть ее на пианино, — продолжила Мелани. — Возникло ощущение… это трудно передать… что я должна это сделать. Должна разучить ее. На следующий день я попросила брата заглянуть в музыкальный магазин и купить мне ноты. «Какие?» — спросил он. «Могилы девы», — ответила я.
Брат нахмурился: «Что за „Могила девы“?»
Я рассмеялась: «Та песня, тупица. Песня, которой вчера завершился концерт. Ты сам мне сказал, как она называется».
Теперь рассмеялся брат: «Кто из нас тупица? О чем ты говоришь? Что еще за „Могила девы“? „Изумительная благодать“. Старое религиозное песнопение, вот что я тебе сказал».
Нет! Я не сомневалась, что он сказал «Могила девы». А затем вспомнила, что, когда наклонилась к нему, мы отвернулись друг от друга и я вообще не слышала, что он говорит. И еще поняла, что когда смотрю на него, то только на губы, а не в глаза, не на лицо. Точно так же как со всеми остальными, с кем общалась последние полгода.
Я бросилась в центр города в музыкальный магазин — это в двух милях от нашего дома. Я была в отчаянии. Хотела узнать правду. Не сомневалась, что брат разыгрывает меня, и ненавидела его за это. Поклялась, что непременно с ним поквитаюсь. В магазине сразу кинулась в отдел фолк-музыки и быстро просмотрела содержание альбомов Джуди Коллинз. Все оказалось правдой — она пела «Изумительную благодать». Через два месяца мне поставили диагноз: потеря воспринимаемого уровня звука в одном ухе на пятьдесят децибел. В другом — на семьдесят. Теперь для обоих ушей — около девяноста.
— Сочувствую, — сказал де л’Эпе. — Что случилось с вашим слухом?
— Инфекция. Она разрушила волоски в ушах.
— И ничего нельзя сделать?
Мелани помолчала.
— А я думаю, вы глухой.
— Глухой? Я? — Де л’Эпе растерянно улыбнулся. — Я же слышу.
— Можно быть глухим и слышать.
Ее гость смутился.
— Глухой, но слышащий, — продолжила она. — Мы называем слышащих Иными. Но некоторые из Иных похожи на нас.
— И кто же они? — Ощутил ли де л’Эпе гордость, что его причислили к этим людям? Мелани показалось, что ощутил.
— Те, кто в отличие от остальных живет по велению сердца.
На мгновение Мелани стало стыдно: она не была уверена, что всегда живет в согласии со своим сердцем.
Послышалась музыка Моцарта. Или Баха, точно она не могла сказать. (Почему инфекция не поразила ее на год позже? Сколько музыки она услышала бы за двенадцать месяцев! По громкоговорителям на ферме отец запускал легковоспринимаемые мотивы музыкальной радиостанции КСФТ. В автобиографии Мелани есть запись: «Я воспитывалась на „Жемчужных раковинах“[30], Томе Джонсе и Барри Манилове».)
— Хочу сказать вам больше. То, что не говорила никому.
— Пожалуйста, — любезно согласился он, но тут же исчез.
Мелани печально вздохнула.
Музыкальная комната пропала, и она опять оказалась в зале забоя скота.
Широко открытые глаза скользили по окружающему ее пространству. Мелани ожидала, что увидит приближающегося к ней Брута. Или свирепо надвигающегося и орущего на нее Медведя.
Но Брут куда-то делся. А Медведь сидел один по другую сторону порога и, нелепо улыбаясь, ел.
Что выдернуло ее из музыкальной комнаты?
Вибрации звука? Свет?
Нет, запах. Это запах прервал ее грезы наяву. Но запах чего?
Чего-то такого, что она унюхала среди вони жирной еды, тел, масла, бензина, ржавеющего металла, давно запекшейся крови, протухшего свиного жира и многого другого.
Она ясно различила его — этот насыщенный, терпкий запах.
— Девочки, девочки! — взволнованно позвала учениц Мелани. — Хочу вам что-то сказать.
Медведь повернул к ней голову. Он заметил, что она подает знаки. Улыбка тут же исчезла с его лица, и он вскочил на ноги. И кажется, закричал: «Прекратить! Прекратить!»
— Он не любит, когда мы переговариваемся, — поспешно просигналила Мелани. — Давайте притворимся, что просто играем — изображаем руками всякие фигуры.
Что Мелани особенно нравилось в культуре глухих — это любовь к словам. Язык глухонемых такой же, как любой другой. По статистике это пятый по распространению язык в Америке. Слова и фразы в нем можно разбить на более мелкие структурные отрезки, манипулируя кистью, взаимным расположением руки и тела. (Как в языке слышащих удается выделить слоги и фонемы.) Эти жесты берут начало от игр в слова, на которых выросло большинство глухих.
— Какого черта? — вспылил Медведь.
У Мелани задрожали руки, но она сумела вывести в пыли на полу: «Игра. Вы что, не видите, мы просто играем. Изображаем руками всякие вещи».
— Какие вещи?
«Играем в животных».
Она изобразила рукой слово «дурак», разведя в стороны, наподобие заячьих ушей, указательный и средний пальцы.
— Ну и что это значит?
Мелани написала: «Кролик».
Близняшки отвернулись и прыснули.
— Кролик. Какой это, к черту, кролик?
«Пожалуйста, разрешите нам играть. Это никому не повредит».
Медведь посмотрел на Киэл, и та показала рукой: «Дерьмо», — а сама, улыбаясь, написала в пыли: «Бегемот».
— …выбросьте из ваших долбаных голов. — Медведь вернулся к своему картофелю фри и содовой.
Дождавшись, когда он скроется из виду, девочки выжидательно подняли глаза на Мелани. А Киэл сразу стала серьезной и, решительно жестикулируя, спросила:
— Что вы хотели нам сказать?
— Я вытащу вас отсюда, — ответила Мелани. — Вот что.
Артур Поттер и Анжи Скапелло собирались расспросить Джойслин Вейдерман, но в тот момент, когда ее осматривали врачи, прозвучал первый выстрел.
Негромкий треск, совсем не такой страшный, как настойчивый голос Дина Стиллуэла из громкоговорителя.
— Артур, у нас чрезвычайная ситуация — Хэнди стреляет!
Черт!
— Кто-то оказался в поле.
Прежде чем выглянуть наружу, Поттер нажал на кнопку микрофона и приказал:
— Никакого ответного огня!
— Слушаюсь, сэр.
Только после этого переговорщик присоединился у окна к стоящим там Анжи и Чарли Бадду.
— Сукин сын! — прошептал капитан.
Грохнул второй выстрел, и выпущенная со стороны бойни пуля, подняв облако трухи, ударила в гнилую стойку ворот загона для скота. Рядом, примерно в шестидесяти ярдах от командного пункта, стоял мужчина в темном костюме. В правой руке незваного гостя трепетал на ветру большой, явно дорогой платок.
— Этого только не хватало, — в смятении пробормотала Анжи.
У Поттера екнуло сердце.
— Генри, твоя справка на помощника Генерального прокурора неполная. В ней не указано, что он полный псих.
Хэнди выстрелил снова и попал в камень позади Роланда Маркса. Помощник Генерального прокурора штата остановился и съежился. Еще помахал платком и медленно двинулся к бойне.
Поттер нажал на кнопку быстрого набора и, пока аппарат вызывал абонента, повторял:
— Ну же, Лу. Ну же!
Ответа не было.
В динамике вновь послышался голос шерифа Стиллуэла.
— Не знаю, что и думать. Некоторые здесь считают, что это…
— Это Роланд Маркс, Дин. Он что-нибудь говорит Хэнди?
— Похоже, кричит. Но отсюда не слышно.
— Тоби, твои «большие уши» еще на месте?
Молодой агент что-то сказал в микрофон на ножке, нажал несколько кнопок, и командный пункт наполнил заунывный, но настойчивый шум ветра. Потом послышался голос Маркса:
— Лу Хэнди, я Роланд Маркс, помощник Генерального прокурора штата Канзас!
Усиленный динамиком грохот выстрела ворвался в фургон, и все невольно пригнулись.
— Другое «большое ухо» направлено на бойню, но мы ничего не слышим, — сообщил Тоби.
Это было понятно, поскольку Хэнди ничего не говорил. К чему говорить, если можно изложить свою точку зрения пулями?
— Плохо, — буркнула Анжи.
Снова раздался голос помощника Генерального прокурора:
— Лу Хэнди, это не ловушка. Я хочу, чтобы ты отпустил девочек и взял вместо них меня.
— Господи! — пошептал Бадд. — Он решился! — Не оставляло сомнений, что поступок Маркса произвел впечатление на капитана полиции. Поттер едва сдержал презрительную улыбку.
Новый выстрел; на этот раз пуля ударила ближе, и Маркс отскочил в сторону.
— Ради Бога, Хэнди, — в голосе прозвучало отчаяние, — отпусти девочек.
Все это время телефон внутри здания бойни звонил и звонил.
— Дин, — переговорщик взялся за радиомикрофон, — мне неприятно это говорить, но нам надо как-то остановить его. Крикни в мегафон, чтобы валил за боковую. А если не послушается, пошли пару человек.
— Хэнди просто играет с ним, — возразил Бадд. — Думаю, помощник Генерального прокурора в безопасности. Если бы они хотели, то уже давно подстрелили бы его.
