Вырываю у нее эту чертову сумку, чуть не выбрасываю ее куда подальше, но вовремя одергиваю себя. Наматываю на руку длинный ремешок, чтоб нигде эта торба проклятая не потерялась, и крепко беру Киру за плечи. Слегка встряхиваю, чтобы на меня смотрела, а она и не сопротивляется. Только дрожит все сильнее и сильнее и глаза закатывает, словно вот-вот вырубится.
— У тебя аллергия? — спрашиваю, хотя и так знаю ответ на этот вопрос.
Кира кивает и всхлипывает. Пытается набрать полную грудь воздуха, но дыхание хриплое, надсадное.
— Мне нужны таблетки… я их… в общаге забыла, — выталкивает слова наружу, словно в горле что-то застряло. — Я сейчас задохнусь, Руслан.
Промедление смерти подобно, и я одной рукой прижимаю к своей груди дрожащую Киру, второй кое-как запираю магазин и ставлю на сигнализацию. Сумка все это время болтается, бьется о все на свете, но начхать.
На все эти манипуляции уходит не больше нескольких секунд, но они мне кажутся вечностью.
Чертовы лилии.
Мысли проносятся в голове с фантастической скоростью, и я подхватываю Киру на руки, потому что так будет быстрее. Она что-то бормочет, а я прижимаю ее к груди и почти бегу в сторону частной клиники по соседству. Я ничего не понимаю в медицине, потому не корчу из себя героя, а планирую доверить здоровье Киры профессионалам.
Хвала богам, до больницы всего метров триста, и минут через пять уже передаю Киру в руки дежурного врача. Ее увозят, распухшую и красную, вцепившуюся в свою сумку, как за спасательный круг. А я остаюсь мерять шагами коридор.
Клиника совсем маленькая, но работают четко. Не знаю, сколько времени брожу от угла к углу, но кажется, что часы. Рядом мигает лампочками кофейный аппарат. Обычно я не пью подобную бурду, но сейчас нестерпимо хочется обжечь горло дерьмовым кофе.
Но мелочи в кармане нет, и я пихаю в аппарат крупную купюру, но попасть с первого раза в узкий отсек не выходит — у меня трясутся руки.
Блядь, я второй раз чуть не угробил Киру. Сначала авария эта, потом лилии чертовы. Хотя нет, все началось с того, что я чуть не довел Киру до истерики своими обвинениями. В аду сгорю, вот точно сгорю.
Хочется сломать что-нибудь, аж кулаки чешутся. Аппарат этот кофейный, например, в который никак не получается деньги запихнуть, или чью-то челюсть.
Я не знаю, какое у меня сейчас выражение лица. Но когда врач, вышедший наконец из палаты, видит меня, хмурится. Он невысокий, сухой, как сломанная ветка, и ему приходится смотреть на меня, задрав голову.
— Как она? — все, на что я способен, а врач взмахивает рукой.
— Хорошо, вы вовремя успели. Минут пять еще полежит и можно уезжать.
Я обещаю оплатить довольно внушительный счет, накидываю сверху за беспокойство, и напрочь забываю о жгучем желании выпить кофе и разбить кому-то рожу.
Что такое пять минут? Кажется, ерунда, но когда чего-то ждешь, каждая секунда превращается в часы.
— Мужчина, вы куда? — кричит мне вслед девушка, до этого со скучающим видом перебирающая что-то за стойкой регистратуры, а я хватаю из большой корзины бахилы и, кое-как напялив их на ноги, толкаю дверь палаты, в которой лежит Кира.
Бахилы на мой размер не производят, и скользкие шелестящие куски пленки слетают после нескольких шагов — они и так на одних носках держались. Но плевать, на все плевать, потому что мне нужно своими глазами убедиться, что с Кирой все хорошо. Врач может, что угодно говорить, мне необходимо увидеть ее.
— Аллергия на лилии, значит, — говорю и за пару шагов останавливаюсь у стоящей в центре палаты Киры.
— Я ненавижу лилии, они меня когда-нибудь убьют, — заявляет мрачно и отводит взгляд.
— Ты подумала, что я решил так пошутить? То есть ты такого обо мне мнения? Мне что, мать его, двенадцать лет, чтобы такие шутки шутить?
Не знаю, чего во мне сейчас больше: злости или радости, что все-таки успел. Кира действительно выглядит намного лучше, а по мне так чудесно она выглядит.
— Я… просто испугалась, — морщится, но героически закусывает губу и смотрит на меня прямо и открыто. И, черт возьми, виновато. — Прости… я почему-то решила, что Егор тебе обмолвился о моей аллергии, он знал. Прости, я не подумала, у меня была паника.
Она что-то еще пытается сказать, нервно заправляет волосы за ухо, но упрямая прядь снова падает на лоб. И в моей голове что-то щелкает после ее извинений. Что-то, запускающее механизм, превращающий меня в того, кем я уже давно не был.
Обхватываю ладонями ее лицо, запрокидываю голову и наклоняюсь так низко, что наше дыхание смешивается, а губы замирают в миллиметрах друг от друга. Кира смотрит на меня без тени страха — как тогда, в подсобке, когда сопротивлялась и пыталась изо всех сил дать отпор. И кажется, что снова укусит, и я ловлю себя на мысли, что хочу быть искусанным ею, разорванным на части.
— Ты меня с ума сводишь, — говорю, хотя ведь хотел всего лишь спросить о ее самочувствии.
Но когда аромат диких цветов и теплое дыхание касается моей кожи, ни о чем, кроме ее губ думать не могу. Они так близко и я уверен, что слаще меда.
— Руслан, я…
— Тс-с, не говори ничего, — прошу и провожу губами по ее щеке. Закрываю глаза, вдыхаю полной грудью запах девушки, которую больше всего на свете хочу забрать себе, сделать своей.
Оказывается, стать у кого-то первым мужчиной — не такая уж и бредовая идея.
— Ты такая красивая, когда злишься, — усмехаюсь и зарываюсь пальцами в ее волосы, а Кира дышит, как испуганный заяц. — Я совсем не умею всего этого, веришь? Ухаживать, говорить комплименты… не умею. Даже цветы вон какие выбрал, дебил.
— Они красивые были, правда, — выдыхает едва слышно и откашливается. — Руслан, зачем тебе все это надо? Егор ведь прав: я…
И тут меня накрывает. Я не хочу ничего слышать о своем брате от Киры. Потому что… потому что боюсь его возненавидеть. Но и от этой девочки отказываться не хочу. Не умею.
И меня невыносимо бесит, что Егор сумел поселить в ней столько комплексов, что хоть головой об стену бейся.
— Егор… — вздыхаю, прижимая ее голову к своему плечу, перебираю пальцами шелковистые спутанные волосы. — Просто молчи о нем, пожалуйста. Я не выдерживаю, знаешь? Это все слишком для меня, все это.
— Руслан, — сдавленно, глухо, и у меня разрываются в клочья остатки терпения. Когда она произносит мое имя, перед глазами рождается слишком много неприличных картинок.
— Посмотри на меня, — прошу, поддевая пальцами ее подбородок, ловлю взгляд, в котором слишком много непонятных мне эмоций. — Ты мне нравишься, веришь? Очень нравишься, девочка с малахитовыми глазами.
Мои непослушные пальцы снова ласкают кожу на ее щеках, надавливают чуть сильнее, а Кира хрипло вздыхает. Просто дыхание, а для меня как музыка. Как брачный зов.
Господи, дай мне сил не спугнуть ее. Дай сил выдержать и не совершить ошибку.
Я подхожу к невидимой черте, за которой есть счастье обладать этой раненной одним козлом девочкой. Черта мигает сигнальными огнями, а со всех сторон отравленные пики, на которые так легко напороться. Под ногами пламя, ветер свистит в ушах, и я кожей чувствую опасность. Шаг вправо, шаг влево — расстрел. Но я готов рискнуть.
И рискую.
Целую Киру, впиваюсь в ее рот, как обезумевший от жажды путник. Знаю, что должен быть аккуратным, понимаю, что обязан быть нежным, но… это почти невозможно, когда лакаю сладость, как кот сметану. Это невыносимо прекрасно, порочно и преступно. Я прикусываю нижнюю губу Киры, она всхлипывает, но я не даю ей возможности оттолкнуть меня: смыкаю руки на ее спине, вдавливаю в свое тело, а в штанах самый настоящий пожар. Каждой клеткой кожи я чувствую обжигающие языки пламени, разгорающегося в моих венах.
И в этот момент не существует ничего и никого. Только ее губы и мое неистовое желание ими обладать.
36 глава
Руслан
Наш поцелуй не похож на плавное романтическое действие. Он наполнен какой-то дикостью, голодом, той страстью, которая еще спит в Кире — страстью, о которой она вряд ли догадывается. И мне нестерпимо хочется стать тем, кто откроет эту шкатулку с секретами. Первым и единственным.
