Сама не понимаю, как мой телефон оказывается на столе — он же определенно в сумке только что лежал. И я поглядываю на него с какой-то маниакальной периодичностью, будто бы жду чего-то.
Нет, точно не звонка Руслана. Вот вообще нет. Ни в коем случае, никогда.
Чтобы хоть как-то отвлечься от разных глупостей, прочно поселившихся в моей голове, достаю учебники, складываю вокруг гору заметок и конспектов и принимаюсь усиленно, с каким-то остервенением даже, готовиться к завтрашнему экзамену. И пусть голова немного побаливает, а в носу, будто бы издеваясь, стоит аромат лилий, я углубляюсь в повторение электродинамики, будто бы если отвлекусь, все придется начинать сначала. Как заведенная, бормочу про себя основные уравнения магнитостатики для среды, шлифую теоремой о циркуляции магнитного поля, полируя сверху формулой Грина.
Я и так все это знаю, но моя склонность паниковать каждый раз, когда грядет экзамен, заставляет мой перфекционизм разрастаться до невиданных масштабов.
За подготовкой проходят три часа, потом минует четвертый, следом пятый и шестой, а телефон мой молчит. Нет, на него звонят все, кому не лень, кроме…
Ладно-ладно, смирюсь: я действительно жду его звонка. Зачем? Сама не знаю, но жду. И от этого никуда не деться, как и от ощущения странного покалывания в кончиках пальцев и сладкой дрожи в коленках.
Хм, надо же, как на меня поцелуй подействовал. Впрочем, я вообще в них мало что понимаю, но даже моего скромного опыта вполне достаточно, чтобы понимать — так, как Руслан, целуется не каждый. И не на каждом хочется порвать одежду.
Хорошо, самой себе я могу признаться, что порвать его майку мне хотелось. Главное, чтобы сам Руслан об этом не догадался.
Когда от учебы начинает тошнить, от голода сводит желудок, а от напрасных переживаний на душе жировая пленка, захлопываю все учебники и, подхватив сумку, бреду вон из общежития. Руслан не позвонит, наверное. Обещал же через пару часов набрать, но, наверное, что-то отвлекло.
Или просто желание пропало. Такое тоже может случиться.
Я бреду по узким дорожкам студгородка, улыбаюсь всем встречным, с кем-то даже разговариваю, но в голове лишь одна мысль: “Обещать — не значит жениться”. Только она одна и я лишний раз убеждаюсь, что от братьев Валевских мне лишь одна беда.
И я уже ничего не жду. Захожу в кафе, заказываю сендвич с сыром и бутылку минеральной воды и, глядя на сгущающиеся сумерки за окном, медленно поглощаю свой нехитрый ужин. А когда вдруг звучит задорная мелодия телефонного звонка, почему-то пугаюсь.
Номер незнакомый и я, набрав полную грудь воздуха, принимаю звонок. Только на том конце провода вовсе не Руслан.
39 глава
Кира
Нет, сначала в трубке слышится шипение. Потом тяжелый вздох, и я узна?ю его из тысяч других, даже очень похожих. Не успев остановить себя, почти выкрикиваю в трубку:
— Папа? Папа, это ты?
Он снова вздыхает, но уже с облегчением и тихо говорит: "Да, дочка, это я".
Молчит, молчу и я, изо всех сил вглядываясь в сумрачное небо. И ведь рада его слышать, очень рада, но недавняя ссора будто бы провела невидимую черту, за которой нам с отцом вдруг стало невыносимо сложно найти общий язык.
— Номер незнакомый, — замечаю, а папа тихо смеется.
— С моего ты уже который день трубку не берешь. Пришлось постараться, чтобы ты меня услышала.
Ем сэндвич, тяну время. В кафе, кроме меня, почти никого, и это создает иллюзию, что больше во всем мире нас осталось лишь двое — я и папа. Лишь тихо жужжит кондиционер, да играет легкая музыка, а на сердце неспокойно.
Мне хочется спросить, почему он так поступил? Почему предпочел выкручиваться, скрывать, общаясь с родной дочерью под покровом тайны, словно бы она достойна только того, чтобы с ней встречались украдкой? Но все эти вопросы тонут в моей личной внутренней пустоте. В вакууме.
— Я тебя очень разочаровал? — нарушает затянувшуюся паузу папа, а я киваю, хоть он и не может меня видеть.
Но папа понимает. У нас с детства было практически мистическое взаимопонимание. Может быть, это неправильно, но отца я любила всегда больше чем маму. Мне казалось, что он лучше всех остальных способен меня понять. Да и любовь к точным наукам у меня от него. Я и похожа на него поразительно, но как казалось, не только я одна.
— Если бы ты только знала, как мне не хотелось, чтобы все получилось вот так… плохо все получилось, в общем.
Папа просто не знает, насколько на самом деле все получилось плохо. И что мне пришлось выслушать от Руслана, потому что я знать не знала, что у меня есть сестра.
А еще интересно, в курсе ли папа, чем занимается Виолетта? И если в курсе, то почему ничего не делает для того чтобы изменить ситуацию?
— Дочь, не молчи. Скажи хоть что-то.
Мне не нужно сейчас видеть отца, чтобы понимать — он расстроен. Наверное, даже хмурится, растирает ладонью лоб, как делает это всегда, когда о чем-то тревожится. Я так хорошо его знаю, но знаю ли на самом деле?
— Пап, я… я правда, не знаю, что сказать. Честно.
Я закрываю глаза. Пытаюсь унять скачущее в груди галопом сердце и закусываю щеку с внутренней стороны, чтобы не расплакаться. Папа молчит, лишь тихое дыхание в трубке, словно шелест.
— Я очень виноват перед всеми вами. Матерью, тобой.
— Перед Кирой ты тоже, наверное, виноват.
Я впервые позволяю себе назвать ее вслух не Виолеттой. И пусть мне все еще нелегко дается это осознание, но и сценическим именем нельзя называть человека вечно.
— Папа, я хочу встретиться с ней, — вдруг говорю, хотя совершенно не об этом хотела сказать. Вообще попрощаться планировала, чтобы дальше спокойненько предаваться хандре. Но вырвалось и уже не воротишь сказанного назад.
— Ты уверена? — спрашивает осторожно, а я задумываюсь.
Уверена ли я? Не знаю, но и прятаться от новой правды дальше нет смысла. Мне действительно интересно, какой человек — моя внезапная сестра.
— Кира… — снова тяжело и протяжно вздыхает. Молчит, но я уже все для себя решила. И даже папа меня не переубедит. — Может быть, пока подождешь? Не торопись, пожалуйста.
И тут меня пронзает догадка, от которой очень трудно отмахнуться.
— Ты ей не рассказывал, что мы приходили? Нет? Что о ней известно стало говорил? Или сделал вид, что ничего не произошло?
По венам бежит оживление. Не могу усидеть на месте — мне хочется бежать, куда глаза глядят, потому что второй раз за несколько дней разочароваться в родном человеке — небольшое удовольствие.
— Это непросто, дочь. Давай я приеду к тебе, завтра встретимся, поговорим? Я тебе все объясню. Я попытаюсь сделать все, чтобы ты меня поняла. Кира, не обижайся, но все не так просто.
— Папа, я ведь пытаюсь тебя понять, изо всех сил пытаюсь. Но у меня ничего не получается.
Хочется бросить трубку и заплакать. Или громко разрыдаться, не прерывая звонка, чтобы папа понял, как сильно меня ранит его трусость.
— Дочь, люди иногда совершают ошибки. Их потом трудно исправить, но я пытаюсь, правда. Просто поверь своему отцу и немного подожди.
Обычно в таких случаях следуют фразы вроде: “Разве я тебя когда-нибудь подводил? Разве обманывал?” и все в таком духе, но папа, наверное, понимает их неуместность в нашей ситуации.
Все в нашей жизни изменилось в тот момент, когда Руслан… ай, ладно, я не буду думать, каким именно способом он познакомился с Виолеттой. Не хочу представлять их — у меня для этого слишком живое воображение.
Но я обещаю отцу, что пока не стану торопиться. Даже не знаю, почему так делаю.
Хотя нет, конечно же, знаю. Потому что боюсь на самом деле встретиться лицом к лицу с Виолеттой. Боюсь, что все станет только хуже.
Папа пытается наладить наше общение, изо всех сил старается, но получается так себе. Если бы где-то проводили фестиваль отцов, он наверняка взял бы там утешительный приз, как самый упорный кандидат. Задает какие-то вопросы, рассказывает о забавных случаях, произошедших в нашем маленьком городке, пока я грызу гранит науки в большом городе. Я же лишь поддакиваю, изредка киваю и самой смешно от нашего жалкого разговора.
